Все кошки смертны, или Неодолимое желание - Сергей Устинов

Ошарашенный этим неожиданным рейдом по моим глубоким тылам, я растерялся. Нечувствительно опустившись обратно в кресло, только и смог пробормотать:

― Щербака твоего не я грохнул…

― Да какая разница, ― нетерпеливо дернул плечами Валька Понос, ― что мне, жалко, что ли? Мне гораздо жальче будет, если мы с тобой не договоримся.

― О чем?

― Вот это другой разговор. ― Удовлетворенно ухмыльнувшись, он неторопливо опустился назад в гостевое кресло. ― Есть что перетереть. Ты придуриваешься или правда не знаешь, какой фортель выкинула эта Нинель?

19

Кто-то из мудрых заметил: с годами все легче вспоминать и все труднее помнить. То-то старички так падки на сочинение мемуаров. Но что касаемо меня, то я до этого еще не дозрел. Во-первых, на оперативную, как теперь говорят, память пока не жалуюсь.

А во-вторых, мои воспоминания о конкретно Вальке Панасюке оказались довольно скудными, и все связанное с ним выглядело сегодня размытым и нечетким, как в студенческой курилке.

Валька у нас в классе был не то чтобы отверженным, но и дружить с ним почему-то никто не хотел. Теперь я думаю, это как-то было связано с его фамилией, а вернее, с кличкой, от этой фамилии производимой, ― совершенно, замечу, несправедливо. Но в отрочестве нам, его жестоким сверстникам, хватало, должно быть, одного созвучия. А тут еще не менее жестокая природа зачем-то наградила Вальку копной волос цвета детского огорчения. В общем, прозвище прилипло к Панасюку прочно. А сам он вдобавок сделал все возможное, чтобы его закрепить: всякий раз, услышав «Понос», лез в драку. Помнится, пару-тройку раз я даже отгонял от него обидчиков: эта несправедливость ясна была мне уже тогда. Но и это нас не сблизило: он даже ни разу не поблагодарил меня за помощь, просто разворачивался и уходил. Собственно, и я не навязывался ― уж больно смурной у него был всегда вид.

Допускаю, что и эти подробности не засели бы в памяти, если б не два обстоятельства. Первое — удивительная Валькина способность двигать кончиком носа. Это в наших глазах не слишком компенсировало его постоянную угрюмость. Но зато способствовало личной популярности: бывало, даже из старших классов приходили посмотреть на этот аттракцион. Панасюк в просьбе изобразить почти не отказывал, но и демонстрировал свои необычные способности без особого энтузиазма, будто урок выполнял.

Вторым запомнившимся в связи с Валькой обстоятельством была зверская драка, приключившаяся сразу после конца учебного года во дворе школы. Если не ошибаюсь, мы тогда переходили в восьмой класс. Там не драка даже была, а избиение. Сам я при этом не присутствовал, ребята рассказывали. Тот пацан, года на два помладше нас, начал первый ― обозвал Панасюка Поносом. Но то, что Вальку от него смогли оторвать только два здоровенных десятиклассника, ― тоже факт. Как и то, что пацану наложили с десяток швов на лицо и голову. Вот после этого Панасюк вообще пропал из виду: осенью в класс не вернулся. То ли перевелся в другую школу, то ли вовсе переехал, потому что даже во дворе я его больше не встречал.

Так что в обозримых воспоминаниях ничего украшающего Вальку я не отрыл. Но в настоящем мне предстояло иметь дело с несколько иным персонажем. Об этом наглядно свидетельствовало то, что он теперь носит фамилию Воробьев-Приветов, но сам, как пароль «свой-чужой», может легко назвать себя Поносом. Передо мной сидел человек, безусловно достигший социальных и финансовых вершин. А такие подвижки бесследно для мировоззрения обычно не проходят.

Дело было за малым: выяснить, чего же такого новоявленному олигарху нужно от меня, смертного, что он не поленился явиться ко мне среди ночи завернутым в свою маскировочную штору. К этому моменту я уже окончательно избавился от остатков сна и был готов к труду, а если понадобится, то и обороне.

Итак, Панасюк-Приветов спросил меня: я придуриваюсь или правда не знаю, какой фортель выкинула Нинель? Эта девчушка даже за очень короткий период нашего знакомства успела выкинуть целую кучу фортелей, включая самый, в буквальном смысле, последний. Поэтому я лишь неопределенно пожал плечами.

― Жаль, очень жаль, ― отреагировал он, но по выражению лица не было похоже, что это ему и впрямь столь огорчительно. При этом кончик его носа подозрительно ощупывал меня на расстоянии, но ничего криминального пока не обнаружил, потому что последовал новый уточняющий вопрос-утверждение: ― И про жесткие диски ты, стало быть, ничего не знаешь?

― Нет, ― совершенно честно ответил я. ― От тебя первый раз слышу.

― А как же тогда ты влез в эту историю?

И я, решив, что уж тут-то мне скрывать нечего, опять же честно рассказал про Люсик, заказавшую мне расследование. При этом я рассудил, что если моя патологическая правдивость не коснется всех последовавших событий, Панасюка не убудет.

― Жаль, жаль, ― задумчиво повторил он.

Но по лицу можно было предположить, что мысли его бродят сейчас где-то далеко отсюда. Мне показалось, что Валька о чем-то лихорадочно размышляет.

Наконец он принял какое-то важное решение, потому что уверенно сказал:

― Ну, раз ты ничего не знаешь, тогда я сам все тебе расскажу.

― Стоп, стоп! ― воспротивился я. ― А может, не надо? Как говорится, меньше знаешь, крепче…

Но Панасюк перебил меня, твердо заявив:

― Надо, Стасик, надо! Я ведь не байки тебе травить собираюсь, а серьезную работу предлагаю. И гонорар за нее, между прочим, серьезный. Нет, не гонорар даже ― это после, по результатам. Аванс сто тысяч баксов тебя устроит?

Оказывается, я прожил удивительно скучную жизнь. Скучную и неполноценную. Потому что никто до сих пор мне таких авансов не предлагал. Да что авансов ― даже и под расчет бедному Северину подобные суммы не снились. Было как-то однажды, предлагали половину. Но вскоре выяснилось, что и эти пятьдесят штук зеленых никто отдавать не планировал, а просто использовали их как морковку. Морковку, которую вешают перед мордой осла, дабы было ему за чем стремиться. Когда на самом деле требуется лишь тащить за собой груженую тележку.

Что я мог ответить на вопрос нежданного ночного визитера, оказавшегося еще и работодателем? Ничего. Но уже само мое молчание было достаточно красноречивым. И Воробьев по бабушке, Приветов по дедушке, уже по-хозяйски уперев руки в край моего стола, начальственно выкатил вперед нижнюю губу, склонился надо мной и, понизив голос, произнес совсем новым, жестким и властным тоном:

― Ну, раз устроит, тогда слушай внимательно, потому что записывать я ничего не дам… Да, и сразу хочу сказать, пока не забыл. Ты теперь работаешь на меня, так что ни Панасюком, ни тем более Поносом на людях меня не называть. Да и не на людях тоже.

Он стоял совсем близко от меня. С такого расстояния я мог рассмотреть, что у самых корней его редких теперь волос пробивается былая рыжина. Как ни старался нынешний олигарх Воробьев-Приветов заретушировать прошлое, из-под его благородной, но искусственной седины нагло лез Валька Панасюк по кличке Понос.

Или что-то в моем взгляде мелькнуло. Или бывший кореш и сам почувствовал, что перегнул маленько палку. Но только он резво вышел из образа. Сказал, амикошонски подмигнув:

― Кстати, не имею дурной привычки приходить в гости с пустыми руками. Давай-ка для начала, что ли, по двадцать граммулек, а?

С этими словами он откуда-то из глубин своей хламиды извлек и водрузил передо мной на стол пузатую бутылку с зеленой жидкостью. Внутри я с некоторым изумлением разглядел медленно колышущее веточками растение.

― Стаканами-то хоть твой офис укомплектован? — поинтересовался Валька, уверенными движениями срывая с бутылки пробку. ― А то сей напиток богов из горлышка как-то неудобняк. Лучшие люди от него тащились, ноблес оближ, понимаешь! Да и куст этот чертов в глотку лезет, глотать мешает…

Из последнего замечания я сделал вывод, что сам-то Понос все же имеет негативный опыт употребления напитка богов из горла. Поэтому решил поверить ему на слово и достал из нижнего ящика пару фужеров. Валька щедро наполнил их до половины и сразу резво схватил свою порцию, воздев вверх:

― Ну, за встречу!

Но замер со стаканом в руке, увидев, что я не тороплюсь вслед за ним.

― Ты чего тормозишь? Это ж абсент, тут думать не надо, он сам за тебя думает! Давай, дрогнули!

Но я все еще, по точному Валькиному выражению, тормозил.

― Что это там за дрянь внутри? ― с опаской ткнул я пальцем в бутылку. Абсент до сих пор мне не доводилось не только пить, но даже в руках держать. А первый круг ассоциаций услужливо преподнес всего одну деталь: Ван Гог, опившись абсента, отрезал себе ухо.

― А, это полынь! ― небрежно махнул рукой Понос, взглянув на меня сквозь бутылку. ― Травка такая, сам знаешь, везде растет! А что в ней наркотик какой-то ― это больше разговоров! Поверь, по себе знаю. Чтоб на абсент нормально подсесть, цистерну выпить надо!