Все кошки смертны, или Неодолимое желание - Сергей Устинов

Я попытался просунуть палец внутрь решетки — не тут-то было: палец не пролезал.

Я попытался поддеть сам узелок ― и скоро понял, что развязать его мне не под силу. Нитка слишком тонкая. Не с моими тупыми ногтями браться за такую работу.

Окинув ищущим взглядом окрестности, я остановил его на маникюрных ножницах, лежащих на подзеркальной полочке. Вот это пойдет. Все еще нетвердо балансируя на унитазе (тоже мне, девочка на шаре, подумалось вчуже), я исхитрился дотянуться до них. И снова, уже вооруженный, подступился к таинственному узелку. Соединив лезвия ножниц, просунул их изогнутый клюв сквозь решетку, поддел нитку, и сердце мое забилось так, словно Мерин по ошибке вкатил мне слишком много амфетамина: на конце ее покачивалось нечто увесистое.

Я замер. Оставалось выудить мою добычу наверх, но я застыл в нерешительности. Что-то мешало, почти физически препятствовало сделать последнее движение.

Вот сейчас я вытащу э т о. То самое, что спрятала Нинель. Из-за чего ее, почти наверняка, искали. Из-за чего и убили. И на кой, спрашивается, хрен о н о мне нужно?

Сказывалось избыточное умственное напряжение, которому я столь неосмотрительно подверг свой еще не окрепший, трясущийся, как непохмеленный алкашок, разум. Опять закружилось в голове, поплыло перед глазами. Снова накатил давешний памрок с трепещущей в заскорузлых дедовых пальцах уклейкой. В это мгновение я и вспомнил, как это называется.

На живца.

А живец ― это я и есть. Это меня сперва легко подсекли сачком, вытащили, осмотрели, признали годным. Потом вроде бы отпустили, но предварительно посадили на невидимый крючок. И теперь желают посмотреть, не клюнет ли на меня дурака что-нибудь стоящее. Ведь уж кем-кем, а мной запросто можно пожертвовать. Во всяком случае, меня абсолютно никому не жалко. Даже мне самому. Чего мне себя жалеть, если я такой идиот, что ввязался во все эти глупости?

И тут, словно организм возмутился дурацким рассуждениям больной головы, во мне стала подниматься и нарастать мощная приливная волна жалости к себе. Я прямо физически ощущал, как прет она мощным адреналиновым фонтаном из каких-то древних генетических глубин. Из тех, поди, где лежат под спудом самые наши что ни на есть основные инстинкты. А ну-ка, покажи, на что ты способен ради утоления голода? А ради самки? А ради спасения собственной шкуры, наконец? Ы-ы-ы, захотелось мне заорать во весь голос, потрясая в воздухе маникюрными ножницами, как доисторической дубинкой! Врешь, не возьмешь! Сейчас, сейчас я раз в жизни проявлю характер, плюну на все и дам деру. А чтоб неповадно было передумать, всего-то и надо ― чирикнуть ножничками по тоненькой ниточке. Р-р-раз ― и готово! И так ловко припрятанный покойницей Нинель неведомый предмет, влекомый силой земного тяготения, унесется по вентиляционной трубе в небытие. Нет предмета ― нет проблемы.

С чувством здорового облегчения от найденного решения и даже с некоторым злорадством я почти зримо увидел, как он, этот предмет, долетев до самого низа, врезается в многолетние наслоения пыли, мусора и прочих отходов человеческой жизнедеятельности. Встала перед глазами картинка из научнопопулярного фильма: оставив по себе лишь легкое облачко оседающей пыли, уходит в лунные недра очередной межзвездный скиталец-метеорит…

Красота! Это ж сколько, думал я мстительно, придется перелопатить грязи идиоту, которому взбредет в башку все-таки отрыть Нинелькин секрет! Воображение разыгрывалось. Я представил в этой роли себя: ползаю на карачках в узкой и тесной венткамере, перепачканный грязью, наглотавшийся пыли. Ну полный кретинизм! И решительно поднес ножницы к нитке.

Подцепил. Подтащил вверх. Ухватил пальцами и одним движением вытянул наружу то, что болталось на другом ее конце. Это был ключ. Плоский ключ из белого металла.

Я повертел его на ладони туда-сюда и обнаружил выбитый на нем трехзначный номер: 134. Похож на ключ от банковской ячейки в депозитарии, но полной уверенности нет. И потом: в каком банке? Тяжело спрыгнув с унитаза на пол, я уныло побрел в комнату. Ни волн жалости, ни фонтанов адреналина. Вообще больше никаких намеков на основные инстинкты. Одна досада. Ведь еще минуту назад мне казалось, что я стою перед роковым, можно сказать, выбором. Я гордился собой: почти без рефлексий, подчиняясь лишь озарению свыше, решил ступить, не щадя живота своего, на опасный, не сказать, крестный путь!

А выяснилось ― зря старался.

17

Вниз я спускался на лифте. И грохот с криками услышал, еще проезжая где-то между третьим и четвертым этажом. А когда двери кабины автоматически разъехались на первом, обнаружил, что мой многострадальный офис осажден неприятелем. Причем не просто осажден, а как раз в этот момент подвергается ожесточенному приступу.

Твердыня не поддавалась, но это только прибавляло штурмующим ярости. Зам. начальника отдела полиции по уголовному розыску Мнишин большим пальцем левой руки выдавливал из кнопки звонка затейливые рулады. Одновременно правой рукой он азартно тряс дверную ручку, словно ждал, что сейчас на него с притолоки посыплются бананы. А старший опер того же отдела Харин, повернувшись к двери спиной, лупил в нее одновременно двумя ладонями и одним каблуком, подбадривая себя звонкой речевкой в такт ударам:

― Се-ве-рин! От-кры-вай! Мы-зна-ем-ты-тут!

― От-ку-да? ― выходя из лифта, проскандировал я, стараясь не сбить Харина с ритма.

Но все-таки сбил. Не успев переменить позы, оба окаменели, как на картине Репина «Не ждали». Мнишин прекратил терзать дверную ручку и звонок, но даже рук не опустил, готовый в любой момент продолжить. Харин тоже перестал стучать и кричать. Но от волнения позабыл опустить одну ногу и стоял теперь с таким видом, будто собирался играть в детскую игру «классики». Долгие несколько мгновений по лицам полицейских нельзя было понять, дошло ли уже до них ― меня нет и не было за дверью офиса, в которую они так страстно колотятся. Или пока в их мозгах все еще доминирует предположение о моей попытке опять их надуть, только что каким-то образом выскочив через зарешеченное окно, а затем проникнув в спускающийся сверху лифт.

Первым вернулся к реальности Мнишин.

― Значит, там этот твой чертов Прокопчик! ― сварливо отреагировал он, прожигая взглядом правый лацкан моего пиджака. ― Мы когда подходили, свет в окнах горел!

― Ага, ― язвительно поддержал Харин, тоже встав наконец обеими ногами на твердую почву. ― Сперва горел, а как мы в дверь звонить начали, погас! Какое он имеет право не открывать?

― Никакого, ― согласился я. ― Никакого не имеет права открывать кому попало. Да еще без разрешения руководства. А руководство ― вот оно, ходило к себе наверх. Душ принять, переодеться.

Достав ключи, я отпер так и не сдавшуюся захватчикам дверь-героиню, слыша, как бравые правоохранители дружно сопят мне в затылок. Судя по тому, что они молча скушали даже мое «кому попало», свое они надеялись вскоре наверстать. Надо было немедленно уравнять шансы. Шагнув через порог, я резко затормозил, и они ткнулись носами в мою спину. Развернувшись на пятках, я сделал вопросительное лицо и поинтересовался со всей наивозможной любезностью:

― А вы, собственно, по какому вопросу? Или так просто, шли мимо, решили заглянуть на огонек?

Лицо Харина, как лампочка, сигнализирующая, что тормозная жидкость на исходе, принялось медленно наливаться красным с переходом в зловещий рубиновый.

― Пусти, а то хуже будет… ― проскрипел он.

― Еще хуже? ― удивился я, не трогаясь с места. — Да вы мне чуть дверь не сломали! У вас что, есть постановление на обыск?

― Служебное помещение имеем право осмотреть на предмет… ― начал Харин высоким стеклянным голосом, но тут Мнишин легонько ткнул его локтем в бок, пробормотав с досадой:

― Остынь. ― И добавил, обращаясь ко мне совсем уж миролюбиво: ― Нету у нас пока никакого постановления. Поговорить надо…

Я понял, что если и не овладел инициативой, то слегка охладил наступательный пыл оппонентов. Но весьма скоро мне предстояло убедиться, что я рано радовался.

Войдя в офис, мы обнаружили там не только с индифферентным видом восседавшего на своем обычном месте Прокопчика, но и Малого-Малая в кресле для посетителей. Я упал духом. Дальнейший ход событий был мне совершенно ясен. Сейчас начнется русская народная забава под названием «проверка документов у подозрительных лиц», Малай окажется без регистрации, и пензенскому Пуаро ласково намекнут на возможность провести ночку в обезьяннике. А за этим последуют все неизбежные вопросы с неизбежными же ответами, которых так хотелось бы избежать!

― Н-да, ― задумчиво пожевал губами Мнишин, пристально уставившись на мочку левого уха Малая, ― оказывается, сюда не всех не пускают. Только избранных…

И тут же, словно только и ждал сигнала, нехорошо осклабился Харин: