Царская невеста - Валерий Елманов

— Подальше пусть отходят, когда… — попросил я смущенно.

— Это можно, — чуть подумав, кивнул он.

Доверия мне не прибавилось, но стрельцы стали уходить подальше в лес. То есть если попытаюсь бежать — пути все равно перекрыты, а если не пытаться, тогда все нормально.

Старый князь и впрямь обалдел, когда узнал о цели моего визита. Он беспомощно хлопал глазами, не в силах что-либо сказать, но потом справился, взял себя в руки и суховато заметил:

— Коль на то воля царя-батюшки, значит, так тому и быть. Мы, яко верные его слуги, склоняемся и покоряемся.

А голос скрипучий-скрипучий. Недоволен, значит. Пропала его мечта породниться с царем. И шапка боярская пропала. Фрязин на нее наступил, гад такой. Эвон какой довольный, зубы скалит. И невдомек Долгорукому, что не в шапке счастье. Даже если она боярская. Хотя… почему бы мне не удоволить старика? Заодно можно выказать и свое могущество.

— А что до боярского чина, — небрежно заметил я, — то слово даю — сам государю в ноги склонюсь и для тебя ее попрошу.

Ой как расцвел старый князь. Господи, как мало человеку надо для счастья — всего ничего. Оставшуюся пару дней до моего отъезда он бегал чуть ли не вприпрыжку. На самом-то деле я прожил в селище почти две недели, но Андрей Тимофеевич, за которым специально посылали гонца в Москву, прибыл чуть ли не накануне моего возвращения в Новгород.

Теперь представляете, как здорово я провел по праву заслуженные весенние каникулы?! Нет, вы даже не можете себе этого представить. Я и сам не рассчитывал на такую удачу — князя нет, княгине нездоровилось и она целыми днями лежала пластом на своей половине. Гуляй — не хочу.

Вдобавок куда-то подевалась Светозара. Наверное, из-за ревности не хотела смотреть, как мы с княжной… Потом только я мимоходом узнал, что она тоже не теряла времени даром. Вон сколько стрельцов вокруг — только успевай выбирать. И не кого-то там себе облюбовала — самого Истому. Причем так вскружила голову молодому, где-то моих лет, командиру, что он и думать забыл про мою охрану. Во всяком случае, я за собой особого надзора уже не ощущал. Да что там, я вообще его не замечал. Или не до того мне было? Может, и так. Они-то по земле ходили, а я как птица летал — разве с высоты такие мелочи заметишь?

Нет, первый день мне пришлось туго. Надулась на меня Машенька, даже разговаривать не хотела. Но ничего. Потом постепенно оттаяла, стала щебетать. И уже на третий день, не поверите, но мы… поцеловались.

А вы что подумали? Нуда, понимаю, очень смешно — здоровый мужик на четвертом десятке лет с таким трепетом рассказывает, как он поцеловался. Добро бы о чем еще… поинтереснее, а тут… Эх вы, я же не просто поцеловался, а — с любимой. Понимать надо. А какие у нее губы, боже мой! Медовые, нежные, ласковые, робкие и такие душистые, что голова пошла кругом. Это у меня-то! С одного поцелуя! Да я сам себе не верил, но…

А вот то, что поинтересней, я вам расписывать не собираюсь — уж извините. В конце концов, я обещал изложить все события моей жизни, но отнюдь не исповедоваться. Чай, не в церкви. Хотя я и там бы не стал ничего рассказывать. Священнику о грехах говорить надо, а тут какой может быть грех?! Это ж любовь!

Он пришел, этот светлый день,Он пришел, этот светлый час.Никого в целом мире нет,Только ты, только я, только двое нас…[55]

Вот потому я чуть не фыркнул от смеха, когда Андрей Тимофеевич деловито осведомился:

— А не передумает царь-батюшка со своим приездом?

«А если и передумает — поздно уже, тестюшка!» — хотелось мне выпалить ему в лицо и посмотреть, как беспомощно задергается его бороденка.

Очень хотелось. Даже язык зачесался. Нет-нет, я не в фигуральном смысле — в буквальном. Аж во рту все зазудело. Но удержался, не стал ничего говорить, вспомнив про Машу. Он же обязательно на ней отыграется, пока меня нет. Да и ни к чему оно — проявлять злопамятство. Крови, конечно, старик моей попил — будь здоров, но чего уж теперь. Опять же и племяш его двоюродный, Осип, тоже в живых остался. Да и вообще, влюбленные — народ отходчивый и добродушный, и не стоит создавать исключения из этого правила, хотя бы из-за одного того, что он — ее отец. Не будь его — не было бы и моей ненаглядной. За такое можно много грехов простить. Как там Христос призывал? Семижды семь? Нет, тут он под- загнул, но с десяток — запросто.

К тому же я узнал, в чем крылась истинная причина столь резкого охлаждения ко мне Андрея Тимофеевича. Она оказалась лежащей на поверхности, то есть была впрямую связана с его единственным сыном. Поначалу, вернувшись осенью в Бирючи, старик заявил дочери, что у них с фряжским князем Константином Юрьичем все сговорено, и целых две недели Маша тихо ликовала, беспричинно пела песни, время от времени ударялась в столь же беспричинные слезы и вообще от счастья была сама не своя.

Все изменилось спустя ровно неделю — из-под Ревеля привезли тяжело раненного Александра, ее единственного брата. Сразу три ранения, причем раздробленная шведской пулей ключица и зияющие плечевые кости — самое легкое из них. Когда телега с ним прибыла в Бирючи, Александр был совсем плох и никого не узнавал.

Разумеется, лечение доверили Светозаре. Мать-княгиня первую неделю тоже ни на минуту не отходила от изголовья сыновней постели. Маша там дневала и ночевала. По десять раз на дню захаживал туда и Андрей Тимофеевич. Словом, у ведьмы было предостаточно времени и возможностей, чтобы переговорить с князем тет-а-тет, чем она сполна и воспользовалась.

О чем конкретно они беседовали, навряд ли кто скажет. Не думаю, что Светозара действовала напрямую, поставив отказ мне непременным и обязательным условием излечения — для этого она слишком хитра. Скорее всего, ведьма окольными путями сумела внушить старику мысль о том, что эти раны далеко не последние, и единственная возможность избежать их в будущем — высокий пост у царского трона, а достичь его возможно только в случае женитьбы Иоанна на Маше.

Всякий раз после таких разговоров князь выходил из сыновней опочивальни чернее тучи. Вначале он перестал говорить Маше о предстоящей свадьбе, дальше больше, вообще запретил упоминать мое имя. Спустя время, когда состояние здоровья тяжелораненого стабилизировалось, князь засуетился, засобирался в путь-дорогу и, прихватив Машу, рванул в Новгород.

Остановится ему было где — в то время там на службе у архиепископа находились сразу два его двоюродных племянника, Василий и Андрей Михайловичи. Зазвать на трапезу государя особых трудов тоже не составило — братья занимали солидные посты, воеводствуя во «владычном стяге», как назывался составленный из людей вотчин архиепископа особенный полк, находившийся на иждивении владыки. К тому же Иоанн пока еще хорошо относился к льстивому и жадному архиепископу Леониду. До рокового часа владыки было пока далеко, и медведь, в чью шкуру потом зашьют новгородского архиепископа, отдав на растерзание собакам, еще привольно бродил по лесу. Так что царь согласился уважить несколько необычную просьбу владыки — отправиться вместе с ним потрапезничать у одного из братьев. Вот только встречала там государя с подносом не супруга Василия Михайловича, а… моя Маша.

Ну, князя Андрея Тимофеевича я понять могу. Когда в опасности жизнь единственного сына, можно пойти на многое, и не только на нарушение торжественного обещания, данного иноземцу, — не зря говорят, что утопающие хватаются даже за соломинку. А вот Светозара… Я же сразу прекрасно понял, для чего она затеяла всю эту сложную интермедию с поцелуйным обрядом. Понял и невольно восхитился ее упрямством и непоколебимой верой в свои глупые наговоры, присухи и прочее шаманство.

Хотя… чем черт не шутит, пока бог спит, тем более никто не знает, когда именно отдых у всевышнего. Нет, с этой сумасшедшей точно крыша поедет. Еше немного, и я сам, чего доброго, поверю в какую угодно ахинею. Хотелось бы только знать, как все это лихо в ней уживается и мирно сосуществует — лекарка-то она и впрямь от бога, а ведьма — от черта. Интересно получается, не правда ли?

Вот такая выходит комедь и трагедь в одном флаконе, а чего уж там напичкано больше, покажет лишь время. Словом, простил я своего тестя — пользуйся, старик, моей добротой. Как говорил Христос: «Ступай — и больше не греши». А от себя добавлю: «Лучше готовься к свадьбе». Я ему еще и деньжат отвалил. Щедро дал, целую сотню. Я и больше бы не пожалел, да себе впритык осталось.

Уезжал — все село собралось на проводы, особенно женская половина. Видать, женской ласки перепало не одному Истоме — досталось многим. Или даже наоборот — одному стрелецкому десятнику и не повезло, уж очень он был хмур, а накануне молил меня отложить отъезд хотя бы на денек. И так слезно об этом просил, что я, не выдержав, согласился. В дороге побыстрее ехать будем, вот и наверстаем.