Стихотворения - Давид Бурлюк

«Я изнемог, и смутно реет…»

Я изнемог, и смутно реетВ пустой груди язык чудес…Я, отрок вечера, вознесТвой факел ночь, и он чуть тлеет,

Страдальца взор смешно пленяетМои усталые глаза. —Понять могу ли, егоза,Что уголь не светя согреет

Я зачарованный, сокрытый,Я безглагольно завершен, —Как труп в непобедимый лен, —Как плод лучом луны облитый.

Я, ни юродивый ни льстивый,Смыкаю перед тьмою взорИ, подходя к подошвам гор,Хочу обуться торопливо.

Из сборника «Рыкающий Парнас» (1914)*

Ковчег весны

(Мистерия)

Как после этого не молвить,Что тихой осени рукаТак нежно гладит паукаЖелая тайный долг исполнить.

Как после этого не вянутьЦветам и маленькой траве,Когда в невольной синевеТак облака готовы кануть.

Как после этого не стынутьСлезами смоченным устамКогда колеблешься ты сам,Желая тайны долг исполнить.

Проходят дни невольной страсти,Цветут деревья и вода,Земли зеленая рудаПлетет узорчатые снасти.Чернеет остов корабельныйИ осени уже рукаКанат работы паукаКидает в воздух беспредельный.

Звучит печальное журчаньеОсенних вод, несущих листИ небосвод прощально чистНад тихим лоном увяданья.

Мы только дети, только детиУ брега медленной реки,Но мы глядим, как старикиНа шелест скорченных столетий.

И валим желтою рукоюПромокшей глины брежный комА плеск воды тебе знаком,Грустящей по ином покое.

Так ясно все, так зорки дали,Чтоб не желать душе тревогТы видишь возле девы ногВдруг крылья бабочки упали.

На чердаке под снежной крышей,В морозе комнатной зимыОн видит лишь одни дымы,Плывущие куда-то выше.

В провалах улиц лязг трамвая,Бьет такт чиновничьей душиИ в дебрях домовой глушиТаись, как зверь в проклятом рае.

И часто пробудившись ночьюЕще далеко до концаЧерты звериного лицаВзирает он во тьме урочья.

С ланит уходит алость югаГлаза свечей воспаленыИ губ — настойчивость струныСожгла продымленная вьюга.

Чрез мост обмезнувший и гулкийПерехожу, поднявши ворот. СнегС реки на темный града брегЛетит засыпать закоулки

Задумчиво сбиваю тростьюСосцы морозных матерейПечаль. Кошачий визг санейВ ночи играет вьюги злостью

И слышу: «Я числа десятогоПоеду за скотом на югПлощадка нынче маловатаХочу купить по сто на круг»

Я говорю себе — десятоеВедь завтра, а теперь храниСолнцестояния огниДекабрьским холодом помятые.

Прижавшись к вырезке уклонаМы шепчем: «берегитесь, пан!»И мимо нас в ночной туманСкользят размеренно вагоны.

Под вьюги вой скота мычаньеВолнует оснеженный духИ при скоте седой пастухХранит ли вечное сиянье.

Немного сена подле стойлаБросал ли на гремящий полПока притихший серый волКончал дымящееся пойло.

Под шум колес, вершащих верстыПроходит затаясь канунИ для лучей январских лунСердца увядшие отверсты.

В поляны с мертвыми тенямиБросает поезд красный угльНе он ли ночи долгой другПути покинутого нами.

И знал ли стрелочник суровыйЧто меж скотом из горних странВесна покинув ЭриданПришла срывать зимы оковы.

Мы ночью в поле. Луч багровыйНаш поезд спрятал за холмомПечален я. Покинув домЗачем в снегах желаю крова.

Нет ветра. Сонное дыханьеБаюкает поникшийся станИ сквозь струящий туманТак нежно горних звезд мерцанье.

Иду усталою походкойПо скрытой снегом пахотеИ задремавши в темнотеКачаюсь как в прибрежной лодке.

Вдруг склон… и леса очертаньяКусты и в небе сеть вершинГде пойманной звезды долинЕдва глядится трепетанье.

Теплей в лесу. Деревья тайноСогрели темноту полянИ воздух мягкой влагой пьянКлонит меня к земле случайной.

Снискал приют под снежной кровлейВздохнул и с этим легким вздохомЯ стал подобен хлеба крохамНабросанным для птичьей ловли.

И слышу дальний голос птичкиМеж инеем ночных деревьевОна летит в заботе перьевВлекома древнею привычкой.

И тайным смыслом зачарованЯ из последнего сугробаСмотрю как дух речного гробаЕще лучистым льдом закован

Душа спокойная беглянкаСредь оснащенного оплотаВзирает трепетность полетаИ тела рдеющую ранку.

И безжит длань. Зиму отстроивСтекает бурою смолоюПолей проворною спиноюКорабль и опьяните ль Ноев.

Близ зеленой травкиВ узоре льдинокТретьеклассной давкиМешков и корзинок.

В глазах у контролераЩипцы и билетыЧрез дырочки дозораСлезой тумянятся предметы

В агоновожатыйОткройте вестингаузШахтерами сжатыйЯ нашел путь в Эмаусс.

Вечереет. Слишком тихо.Снег растаял. Бугор высох.Дыхание дрожит как эхоВесенних рощ просторных нишах.

Закат как желтая земляВзлетел и занемел распятыйЯ узнаю тебя стократыДеревьев древнего кремля.

Спускаемся в лощинуПереходим мостик доморощенныйИ ты говоришь тенором суховатым:«Я мог бы быть твоим братом» —Но мне печально. Свирель твоего голосаСтройна как неба полосаЯсна как проталины…Мы идем по дну долиныНаправо орешник еще голыйНалево погост на склоне…Мне грустно: праведники, грешникиПокоятся в тихом звоне,И церковь серая как сова.Так звонки и крестом словаСплетают простой холщовый саван.Я не знаю кем дарованЭтот взгляд протяжный иБеременный. Пройдут временаКто мне глаза закроет?..

Я больше не могу и если ты ничего не скажешь, тихонько проползу через трещину ограды, а там под холмик гладить ее кривые морщинистые кости.

Звон неизменный, запавший…Звон званный и желтый…Звон заунывный и застывший на воске небесумощенном остриями елей.

Тропою скорченных корнейМой дух возлей!Я ненавижу мертвых уголь!Дитя во чревеРожь в посевеМой лук натянутый не туго ль.

— и топнув ногой, вырвал горсть орехов из бедра. Зелеными колоколами удалили они в гроба, кресты воскресли как фонтаны буйных листьев и лозин, а кости просветлев сверкнули глазами освобожденных звезд. По сизому фронтону деревянной церкви.

Орехи разбудили сон ветвейИ вот весна гробов овейСтрелами изумрудных хвоиОкно под кровлей слуховое.

И спался день. Зарею чернойПокрылся погашенный воздухРосою благовонный роздыхПовис над чашею узорной.Под сетью ночи чрез оврагиРаскрылась ароматом зеваЗемли обугленная деваДуханьем упоенной влаги.И в смуглой дали различаюВ холмах обрызганные грудиВ полях глазам громадной грудеУпругих ног изгиб встречаюМы сидим на ступенях старинного домаТемнеющий обрыв в недвижный лесВнизу как пес ласкает ветвью взорыМоя душа к тебе ведомаПрохладной свежестью небес.В веснушках пьяного задораНатужились деревьев почкиКак сажа липкою сорочкойВесь сумрак связан пряной мочкойРука восторженно дрожитКоснувшись пробужденных веток.И каждый не рожденный мнитСорвать с себя темницу клеток.

Очнувшись в голубом туманеПростертый на глухом лугуДошел я до последнего отчаянияК давно замкнувшейся природе.Меня рассвет покрыл как саванМеня покинули каждый зверь и каждое растениеКогда же я потихонько заплакалТо вдругСтал я сродни неслышным травам.Под тела изветшавшей узойЗемли безжизненной обузойЕдва влачусь.Полузадохшийся стесненныйКостей и жил тугой препонойЯ тщетно вспоминаю имена всех освободителейЗаря прядет. Коснеют тениТуман свернувшийся шуршитПахнув дыханьем вялых тлений…Но через воздуха графитИ сквозь раскрывшуюся кожуЯ чую слабый и быстрый запах.Под полой дланию зариМой запрокинувшийся взорУвидел ли водой овитыйТвой перевороченный ковчегО черный брег земли разбитыйОн потерял зверей дозорИ не они разорвалиЗимы упрямые скрижалиИ вот теперь с горбатых горВ поля кровь желтая пролитаДля жаждущих в застенках дней.

Я утолен: — вода ко мне склонилась.

1910–1913