Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов

— Пойдем?

Отпиваю из бутылки еще, стараясь не морщиться.

Девица нехотя встает, не отводя глаз от телевизора. Там два седобородых китайца в ярких халатах летают над верхушками деревьев, яростно размахивая мечами. Принцесса с набеленным лицом голосит истошно — среди зеленых суставчатых стволов бамбука. Историческая драма, не иначе.

Девица отодвигает край занавески, приглашая рукой: проходите, пожалуйста.

Я прохожу во внутреннюю комнату, такую же крохотную, как и зал. Три кушетки. Укладываюсь на одну из них. Бутылку ставлю у изголовья.

Звенят кольца еще одной шторы, у стены — девка огораживает нашу кушетку. Усаживается сбоку и задирает мне футболку.

— Подожди...

Я поднимаю голову, стягиваю с себя шнур с браслетом. Прячу в карман.

— Теперь можно.

Вид у массажистки усталый, словно у врача в поликлинике. Я бы не удивился, если бы сейчас в ее руках появился стетоскоп и она начала бы слушать мои легкие, командуя: «Дышите. Не дышите». Но лжеврачиха механически пощипывает мои соски, покручивает их, будто настраивая приемник.

Взгляд у нее пустой, как у молодой собаки.

— Тебя как зовут? — спрашиваю, хотя мне совершенно безразлично, что она скажет.

Она что-то отвечает, но я не слушаю и не могу повторить ее имя.

Затем следует традиционное:

— С двумя девушками не хочешь массаж?

— Нет. Они мне не нравятся, некрасивые слишком. С тобой хочу.

Кивает, продолжая массаж. Одной рукой тянется к брюкам. Нащупывает сквозь ткань мой член и принимается поглаживать, сжимая и разжимая пальцы.

Член лежит безмятежно, и не думая заинтересоваться происходящим.

Девица расстегивает пуговицу на брюках, вжикает молнией и проворно запускает прохладную руку внутрь. Ухватив крайнюю плоть, теребит и подергивает, вытянув губы трубочкой и эротично сопя.

Я приподнимаюсь и кладу руку на ее грудь, мягкую и большую — особенно для китаянки. Снимаю бретельки платья с ее плеч. Грудь плюхается мне в ладонь, и какое-то время я с видом мясника, оценивающего отруб, держу ее на весу. Разглядываю крупный темный сосок, поглаживаю его большим пальцем.

Но так держать руку неудобно, и я утомленно ложусь обратно.

В ушах начинает звенеть.

Пробую закрыть глаза, но тут же начинает кружиться голова.

Как бы ни проблеваться…

— Туалет... — слабо говорю я.

— Что?

— Туалет есть у вас?

— Сейчас?

— Да.

Поправляет платье, закрывая грудь. Отодвигает штору. Показывает на узкую лестницу наверх.

— На втором этаже.

Застегиваю ширинку. По-стариковски кряхтя, свешиваю ноги с кушетки. Едва пролезаю в лестничную щель. Ступеньки шириной с ладонь, не больше. Темно, как в жопе у негра. Наконец появляется полоска света, я толкаю хлипкую дверь и замираю.

Туалет — узкий вертикальный пенал с дырой-очком посреди кафельного пола. Бугристая и облезлая труба, с вентилем и резиновым шлангом. Очевидно, по совместительству, это еще и душевая кабинка. Голая лампочка тускло освещает неприхотливый санузел.

Возле самой двери — розовый тазик с замоченным бельем. Я смотрю на жалкие кружева цвета бульонной накипи и едва успеваю повернуться в сторону «унитаза». Горький пенистый коктейль из пива и настойки полынных трав вырывается из меня, частично попадая в дыру. Все остальное разлетается куда придется, даже на мои кроссовки.

Как человеку интеллигентному, мне немного стыдно. Трогать вентиль и шланг не решаюсь, просто вытираю рот многострадальной футболкой и выбираюсь из гадюшника. Осторожно спускаюсь, боком, по-альпинистски.

Девка стоит возле двери в зал. Отодвинула занавеску, смотрит телевизор. Слышен свист рассекаемого воздуха и звон мечей. Принцесса смолкла — или убежала, или злодеи уже коварно убили ее.

Я откашливаюсь.

Оборачивается.

— Пожалуй, я пойду. В другой раз...

Пожимает плечами.

Лезу в карман и достаю пару десяток.

— Пятьдесят, — качает головой девица.

Свист мечей сменяется музыкой и сладкоголосым женским пением. Пение прерывается выстрелами и полицейской сиреной.

— Это если хорошо, — возражаю мягко. — А мне что-то не очень.

— Давай, ложись. Я закончу.

Кивает на кушетку.

— Нет, не хочу. Устал. Двадцать, за труды, и я пойду.

Она что-то говорит в зал громким голосом. Я не понимаю ни слова. Из зала отвечают сразу несколько голосов, и среди них — один мужской, что мне сильно не нравится.

Кажется, влип.

Отступаю вглубь комнаты. В голове — мутный туман и сумерки сознания. В теле — разбитость и слабость. Можно сдаться — пусть пыхтит, хоть до утра, если такая настырная. Вспоминаю упорного таксиста, готового обосраться прямо в машине, но вперед доставить клиента на место.

Можно разбежаться, растолкать всех и рвануть к дверям, а если мужик попробует встрянуть — заехать кулаком. Уж куда-нибудь да попаду. Боец из меня сейчас неважный, но в росте и весе, правда, на моей стороне, в этом-то я уверен, даже не видя противника. Хотя печальный опыт битвы с обезьяной попрошайки показывает — не всегда они помогают, рост и вес... На ноге до сих пор мелкие белые шрамы от зубов той сраной мартышки.

«Бутылка! — вспоминаю, чуть ли не с криком радости. — Бутылка!»

Бренди по-прежнему стоит у стены возле кушетки. По форме бутыль напоминает винную — длинное конусовидное тельце и удобное, если взяться за него рукой, горлышко.

Давно уже не булыжник — оружие пролетариата. Я подхватываю пузырь.

Пока за шторой слышатся раздраженные возгласы, свинчиваю пробку и припадаю к горлышку. Для куражу и чтобы не жалеть, когда разобью.

Выпятив подбородок, выхожу в зал. Стараюсь излучать агрессию. Насупясь на манер обезьяньего самца-доминанта, разглядываю враждебный мир исподлобья.

Среди все тех же девиц сидит на диване, разведя в стороны полные ноги в синих семейных трусах, лысый китаец лет сорока-пятидесяти. Кроме трусов, тапочек и грязной майки, на мужике ничего нет. В одной руке — сигарета, в другой — пульт от телевизора. На экране полицейский с мужественными чертами лица строго отчитывает типа в очках и костюме — близнеца давешнего сутенера...

На меня никто не обращает внимания.

Я начинаю догадываться. Причина воплей — вторжение этого мужика и захват им пульта. Кто он — хозяин или обычный клиент — непонятно, но женская часть, лишенная любимого сериала, визгливо костерит наглого захватчика.

Под шумок я мямлю «до свидания» и вываливаюсь на улицу, сэкономив двадцатку.

Ночь.

Улица.

Фонарь.

Массажня.

Я вдыхаю свежий — после затхлого салона — шанхайский ночной воздух.

Достаю из кармана браслет на шнурке, надеваю, убираю под футболку.

В домах почти нигде не горит свет, видна лишь пара тусклых окошек.

Замечаю яркую луну над изломами крыш.

Ее свет стекает с неба, струится по листьям платанов, бежит по светлым стволам, призрачными лужицами расплывается по тротуару, теряется в натиске фонарной желтизны.

Не помню уже, когда спал нормально…

Совершенно неожиданно передо мной знакомая Сычуаньлу. Она пустынна. Даже желтые арки рекламы «Макдональдса» погасли, все спит. Витрины магазинов темны, закрыты решетками. За железными прутьями дремлют черные силуэты манекенов.

Проезжает пара машин.

И снова тишина, пустота.

Я стою у дорожного указателя, вглядываясь в белые иероглифы на синем фоне. «Сы» напоминает окошко с занавесками. Означает «четыре».

«Чуань» — три вертикальные черточки, борозды, царапины — «река».

Сычуань, «четыре реки».

«Сы» по-китайски также означает «смерть». Только иероглиф другой.

Сычуань, «реки смерти»…

Суеверные китайцы цифру «четыре» не любят, даже в телефонных номерах. А у меня в номере целых четыре «четверки». «Сы сы». Хуже некуда», — сказал мне один знакомый из местных. Предупредил: некоторые особо впечатлительные китайцы могут отказаться вносить мой номер в записную книжку, от греха подальше.

Сычуань.

Больше года прошло, а название по-прежнему пугает меня.

Бессильный ужас, тоска, безнадежность. Сычуань — сама Смерть.

Лезу за ворот футболки. Целую теплый, согретый моим телом нефрит.

— Прости меня... Девочка моя...

Лаовай с бутылкой в руках, в замызганной и растянутой футболке, разговаривающий со столбом посреди ночи, не может не привлечь внимания.

За спиной возникает патрульная машина.

— У меня все хорошо, — уверенно вру я полицейскому. — У меня все хорошо.

— Далеко живете? — спрашивает водитель.

— Там, — поднимаю руку с бутылкой, — за стадионом.

— Подвезти?

— Куда?

— Домой, — терпеливо объясняет полицейский.

Смотрю в замешательстве.

— Я лучше сам. На автопилоте, как самолет!

Для наглядности расставляю руки в стороны.