Яблоневая долина - Лада Валентиновна Кутузова

бред,Круговорот синих ламп,Сохнущий труп толстой бабы.

В последние дни в памяти часто всплывали стихи, чужие. Глеб тосковал по дару и понимал, что потерял его навсегда. Потому что… Потому что он загадает совсем другое желание. Не для себя, а для других поэтов и сказочников, потому что так надо. Глеб уже принял решение. Лишь бы Мёнгере захотела быть с ним, без неё будет совсем худо.

Это всё не про нас, про тех,Кто умирает и никак не сдохнет.

Вот и они никак не сдохнут, идут и идут. Вечные странники. Даже Хранитель пути потерял к путникам интерес, ничем не обозначает своё присутствие.

Баба Шура, 83 года.Орет днём и ночью.Рядом Валера, он журналист, его привязали.Он хочет освободиться.Он всё время с кем-то болтает,Ругается, пытается встать.И спрашивает пустоту:«А есть закурить?»

Глеб очень хорошо понимал неизвестного ему Валеру: он бы тоже не смог лежать привязанным, беззащитным. Больные стихи больного человека.

В этой комнате Глеб ощущал себя так же. Нахлынула слабость, как тогда, в душевой. Ноги подкосились. В последний момент Глеб ухватился за спинку кровати, а потом всё поплыло.

* * *

Аврора смотрела печально. У неё, Авроры Сияющей, всегда присутствовала во взгляде некоторая беззащитность и обречённость, теперь это усилилось.

– Почему ты уехал?! – спрашивала она простуженным голосом. – Я ведь бросила ради тебя столицу, жениха, спокойствие. А ты укатил чёрт знает куда!

В её груди что-то булькало, как в кипящей кастрюле.

– Мне сказали, что ты отказался от крыльев, – продолжала она. – Я носилась по городу и искала тебя. Под дождём. Спрашивала людей, но никто тебя не видел. Чёртов город поглотил твои следы.

Впервые Глеб усмотрел в её лице схожесть с печальным ликом икон: те же опущенные уголки глаз, горькая складка губ. Он не знал, что ответить.

– Молчишь… – Аврора резко прошлась по комнате, затем взяла сигарету со столика и закурила. – Я ведь простыла под ливнем. Месяц в больнице провалялась. Месяц! Думала, уже не выйду. – Она потушила сигарету в пепельнице. – А ты молчишь! Мог бы что-нибудь ответить для приличия. Я пожертвовала ради тебя всем.

– Я отрёкся от дара и крыльев из-за тебя, – наконец произнёс он.

Аврора покачнулась и начала падать. Глеб пытался подхватить её, но она исчезла.

…Экзамен подходил к концу. На этот раз всё было предсказуемо скучно. Багровый Пик особого интереса к студентам не проявлял, Стило никого не валила, а Аврора… Она смотрела со скучающим видом в окно. На её безымянном пальце красовалось кольцо с прозрачным камнем.

– Это тот самый подающий надежды молодой человек? – благосклонно взглянул на Глеба Багровый Пик. – Очень интересно, чем вы нас удивите, Чёрный Поэт.

Глеб взмахнул крыльями и взлетел под потолок. Бриллиант на кольце Авроры переливался всеми цветами радуги, оторваться от него было невозможно. Вдохновение нахлынуло сразу же.

Снова плохо легла монета…Я закончу, скорее, скверно.В Эльсинор бы, спросить советаРозенкранца и Гильденстерна.Как у них бы, орлом всё время,Не пустой и позорной решкой!Я бы жизни суровой бремяНе тащил бы, а нёс с насмешкой.

Стихи рождались легко: мощные и страстные, полные боли и надлома. Но Глеб знал, что их написал кто-то другой. Он попытался стряхнуть наваждение, но ничего не мог с собой поделать: стихи изливались помимо его воли.

И стихов моих мощь и силаИзменила б картину мира,Но забыты давно могилыИ Булгакова, и Шекспира.Никому не нужны поэты…Я держусь уже еле-еле,Но надеюсь, что проблеск светаВдруг увижу в конце тоннеля…[16]

Глеб метался по аудитории, бился в окно, как глупая муха, а члены комиссии с улыбкой наблюдали за ним.

– На самом деле очень талантливый поэт, – весело поблёскивая очками, заявил Багровый Пик.

– Один из лучших на факультете, – согласилась с ним Стило. – Вы же слышите – стихи Мастера.

Аврора поднялась, сорвала с руки перстень и сказала:

– Ты меня спрашивал, а я отмалчивалась. Так знай, я люблю лишь тебя! Мой ответ – да!

…Скарлетт сидела в кафе одна и смотрела прямо перед собой. Глеб удивился: а где же её вторая половина – Джейн? Подруги были неразлучны. Скарлетт повернула голову, и Глеб рассмотрел, что её глаза заплаканы.

– Ты что? – удивился он.

Плачущая Скарлетт – всё равно как тёплый лёд. То, чего не может быть никогда. Скарлетт была уверенная в себе, с вызовом ко всему миру. Глебу казалось, что размягчить её не способен никто.

– Мы же думали, что ты умер, – произнесла Скарлетт. – Искали тебя вместе с твоими родителями.

У Глеба неприятно заныл живот.

– Меня долго не было?

– Два месяца, – сухо ответила Скарлетт. – Мама твоя с ума сходит.

Глеб опустился на соседний стул:

– Не может быть.

Скарлетт зло поглядела на него:

– Конечно! Только о себе и думаешь! Плевать на друзей и родителей. Гениальный Чёрный Поэт, а остальные – так себе.

Глеб хотел возразить, но не смог.

– Ты права, Скарлетт, – сказал он. – Прости меня.

Слёзы потекли ручьём из её глаз, и сквозь всхлипывания Глеб с трудом различил:

– Я ведь любила тебя. А ты так этого и не понял.

…Лис произнёс:

– Почему ты ничего не сообщил мне? Ведь я же твой друг.

Глеб ощутил огромную тяжесть: он всем причинил боль. Им и себе. Лис расправил крылья.

– Смотри. Мне стыдно ходить с ними. Из нас двоих ты был лучшим. И вот я с крыльями, а ты – нет.

Последовала пауза. Глебу хотелось сбежать, чтобы не видеть ничьих укоряющих глаз. Он устал! И от чувства вины тоже.

– Я узнавал, – Лис достал какую-то бумажку. – Сейчас делают операции по восстановлению крыльев. Вот прайс. Ребята согласны скинуться. Скарлетт уже собирает деньги.

Глеб не выдержал и заорал.

* * *

Войска шли ровными рядами, печатая шаг. Серебряная лента уплывала за горизонт, от сверкания начищенных доспехов слепило глаза. Но Мёнгере восседала на троне с прямой спиной: ей, правительнице Алтанхота, недостойно показывать слабость. Она вновь подтвердила свою красоту, а неудачные соперницы убрались в Храм прислуживать богам, пока не постареют. Надо вообще запретить этот странный обычай, он раздражал Мёнгере. У Золотого города может быть только одна повелительница.

Древки копий стучали по мостовой, когда воины приветствовали правительницу. Скоро тяжёлую поступь её армии узнает весь мир. Пришла пора утопить его в свете. И истинный свет – это она, Мёнгере.

– Ты права, милая, – прошептал кто-то за троном.

Этот голос заставил Мёнгере горделиво вскинуть голову: она добилась многого. И получит ещё больше: весь мир падёт к её ногам. Дочь лунного дракона будет править им.

– Так будет, милая, – подтвердил голос.

…Мать впервые была без платка, скрывавшего лицо. Огромные глаза с длинными ресницами, волосы цвета ночи: мама Мёнгере казалась типичной дочерью своего народа. Она с восторгом взирала на свою дочь.

– Я всегда любила тебя, правительница, – произнесла она. – Любила и оберегала.

Она продолжала с восхищением разглядывать Мёнгере.

– Когда ты только родилась, я знала, что ты особенная. – Мать склонилась перед Мёнгере. – Мне раньше пришлось скрывать от тебя правду, прятать чувства.

Слова бальзамом лились на сердце