Оружие победы (иллюстрации оригинала) - Василий Грабин

Попросил начальника полигона проверить остальные две пушки в таких же условиях — на мерзлом грунте. Я надеялся, что они выдержат. Нет, погнулись станины и на этих пушках! Это сильно потрясло меня. Нет больше пушек для войсковых испытаний, хоть плачь. Оказался я у разбитого корыта. Но, несмотря ни на что, вопреки очевидным фактам, я не мог допустить мысли, что станины не прочны; опытные пушки испытания с успехом выдержали. Так что же, случайность теперь? Или, наоборот, первые выдержали испытания случайно?

2

Исключительно трудное создалось положение. Если бы позволяло время, можно было бы в заводской лаборатории проверить станины и получить исчерпывающий ответ: почему? Но кому это было нужно, кроме меня? Нужны были пушки для войсковых испытаний, а их не стало. Сейчас от меня требовалось деловое предложение. Когда же я мог его дать? По-видимому, когда убедился бы, что станины опытных пушек прочны, что они не случайно выдержали испытания. Для этого нужно было подвергнуть повторному испытанию одну из этих пушек. И принять решение, гарантирующее в будущем прочность станин злосчастных четырех пушек, стоящих сейчас на полигоне.

Я попросил провести дополнительные испытания одной из наших опытных пушек стрельбой в положении, при котором станина испытывает максимальные нагрузки. Так я смогу получить ответ на первый вопрос. А для упрочения погнувшихся станин предложил приклепать на каждую по четыре стальных уголка длиной около трех метров, такие же уголки — и на уцелевшие станины, для верности. С этим моим предложением работники полигона согласились, но нужна была еще санкция Москвы.

С дополнительным испытанием станин тоже согласились, только предложили стрелять усиленными зарядами и с удвоением обычной нормы: 182 выстрела вдоль левой станины, с бетонной площадки. Это предложение было очень жестким, но я согласился. Мне надо было знать, действительно ли станина прочна.

На другой день выбрали одну из прежде испытанных пушек, имевшую, кстати, самый большой настрел, установили ее на бетонной площадке, подали патроны с усиленным зарядом, сложили их штабелями у пушки и в усиленном темпе повели огонь. Наша бригада в полном составе стояла рядом. Все шло благополучно, только одна ненормальность была допущена: при выстреле пушка опиралась сошником в бетонную опору, которая была армирована металлическим угольником. В момент выстрела станина прогибалась, а после выпрямлялась, выкатывала пушку вперед. Создавалось такое впечатление, будто пушка сжималась, как пружина, в комок, а потом распрямлялась. С каждым выстрелом нервное возбуждение у всех нас увеличивалось, хотя мы и знали, что станина выдержит эту дополнительную нагрузку, должна выдержать. Но рассудок рассудком, а чувства чувствами. В иные минуты мне становилось не по себе: не зря ли я попросил проверить прочность станины опытного образца дополнительной стрельбой? Нет, не зря. Иначе пришлось бы заново испытывать новую пушку или даже все четыре с упроченными станинами.

С тоской и надеждой ждал я каждого очередного выстрела. А их нужно было сделать сто восемьдесят два!

Не помню уж, в какой именно момент ко мне подошел представитель ГВМУ Чебышев и сказал, что пушку испытывают неправильно: перед каждым выстрелом сошник станины полагается ставить на опору. Он предложил мне заявить протест. Подумав, я ответил, что испытания действительно ведут неправильно, но протестовать не стану, потому что в боевых условиях такой случай вполне возможен, и там не будет времени смотреть, упирается или не упирается во что-нибудь станина своим сошником. А если на фронте, в боевых условиях, пушка выйдет из строя, что тогда? После боя ее починят, но бойцы потеряют веру в пушку, будут бояться, как бы она снова их не подвела. А орудийный расчет должен верить в то, что пушка никогда не подведет. Нет, лучше уж нам здесь поволноваться, чем бойцам на фронте.

— Дело ваше, — сказал Чебышев, — а я бы заявил.

— Нет, не стану.

Вот уже сделали сотый выстрел, краска на стволе горит, стреляные гильзы не успевают убирать, чувствуется, что орудийный расчет устал. А пушка все трудится, радует нас своей безотказностью. После каждого выстрела она со скрежетом откатывается, станина прогибается, принимая на себя всю энергию отдачи, потом распрямляется, и пушка снова подается вперед, готовая к следующему выстрелу. Мысленно хвалю ее и прошу, как живую: «Постарайся еще немного, держись крепче».

Инженер-испытатель ни на минуту не отлучался от пушки. То и дело подходил к станине, вглядывался в злополучное место, даже ощупывал рукой — все было в порядке. Никаких задержек или отказов. Это радовало. Число выстрелов росло, и каждый следующий становился все злее и опаснее. Бригада нашего КБ как встала, так и стояла, будто вросла в землю. С самого начала люди не обменялись ни словом. Не до того было. Они, как и я, ждали конца стрельбы.

Гремит выстрел за выстрелом. Все окутано дымом, затвор все щелкает и щелкает, выброшенные гильзы ложатся у хобота. Штабеля патронов тают. Вот зачем-то идет к пушке, к инженеру-испытателю начальник полигона. О чем-то они переговорили, начальник немного постоял и ушел. У меня возникла было мысль попросить о небольшом перерыве, чтобы хоть немного отдохнуть, снять нервное напряжение, но я тут же заглушил это желание.

В голове шум и звон, кроме выстрелов ничего не слышу. Их уже сделано 170, остается 12. Пушку заволокло дымом, от ствола пышет жаром, а пушка все также трудится — сожмется, распрямится, и опять гремит выстрел за выстрелом, она как будто старается успокоить нас. И действительно, каждый последующий выстрел приносит все больше и больше надежды. Наконец — последний. Пушка отреагировала на него так же, как и на все предыдущие: она подготовилась и ждет, когда в камору забросят следующий патрон. Но патроны уже кончились. Конструкторы и слесари нашей бригады по-прежнему стоят у пушки, как будто ждут следующего выстрела. Нет, не следующего выстрела они ждали. Они стояли и вытирали слезы. Я расцеловал своих товарищей одного за другим.

Ко мне подошел инженер-испытатель, поздравил.

— Я был глубоко убежден, — сказал он, — что пушка выдержит это дополнительное испытание, что она способна сделать сколько угодно выстрелов.

Я поблагодарил его, крепко пожал руку, пожелал ему успешной службы. А сам долго еще не мог отойти от пушки, смотрел на нее и был счастлив, как никогда. Я наслаждался результатами испытания, наслаждался отдыхом, эти минуты были прекрасны.

Значит, пушка и ее левая станина прочны, теперь спокойнее можно решать вопрос о подготовке четырех пушек для войсковых испытаний. Но это зависело не только от меня. Требовалось указание Наркомата обороны, а его пока не было. Я решил доложить обо всем Орджоникидзе. Осмотрев еще раз всю пушку и особенно станины, собрался было уходить, когда ко мне подошел работник полигона и сообщил, что прибыли маршал Тухачевский, комкор Ефимов и другие работники Артиллерийского управления. Маршал вызвал меня.