Коррекция (СИ) - Геннадий Ищенко

— Неужели война? — недоверчиво спросил Капица.

— Нет, войны не было. Так, обменялись ядерными ударами с Китаем. Геологический катаклизм и длительное изменение климата. Девять людей из десяти погибли, а выжившие… многим из них лучше было бы тоже погибнуть. Но все это еще очень нескоро.

— И это нельзя предотвратить?

— Вот что, Пётр Леонидович, — сказал Алексей, посмотрев на часы. — Мы с вами заговорились, а уже восьмой час. Давайте собираться и идти домой. Сначала к вам за Анной Алексеевной, а потом все вместе ко мне. У меня большой стол, а пригласили только три пары, так что вас усадим без труда. И елка у нас есть, в отличие от вас. Я вам потом, если хотите, многое расскажу. Говорить об этом другим не советую, все равно никто не поверит. Скажут, что у вас умственное расстройство из‑за чрезмерной научной деятельности. А сейчас нужно обо всем забыть и немного отдохнуть и повеселиться. Я вам расскажу хорошие анекдоты, а Гольдберг принесет гитару. Вы когда так сидели с друзьями, ни о чем не думая?

— Уже и забыл, — немного растерянно ответил Капица. — Говорите, там сильный ветер?

— Метет, но не настолько сильно, чтобы вызывать машину. За десять минут дойдем. Не знаю, как для вас, а для меня в такой погоде есть своя прелесть.

— Ты хочешь, чтобы я приехал на заседание? — спросил Сталин Берию. — Зачем это нужно? С кем‑то сложности?

— Ничего такого, с чем я бы не справился, — поспешно сказал Берия. — Просто Ворошилов пару раз высказался в том смысле, что я действую за вашей спиной и не обо всем ставлю в известность. Не хотелось бы действовать жестко. Ваше появление на Политбюро пошло бы на пользу.

— Я после этого юбилея что‑то не слишком хорошо себя чувствую. Давай сделаем не так. Не я поеду разбираться с Климентом, а пусть он приезжает сюда. После совещания бери его и Кузнецова и приезжайте. А то у меня в последние два месяца из гостей нет никого, кроме тебя. Посидим за столом, а потом я с ним поговорю. У тебя есть кандидатура на его место?

— Я бы его заменил Шаталиным. После смерти Маленкова мы с ним сблизились. И Молотова, по–моему, пора убирать из Политбюро. Он в последнее время сильно сдал и редко появляется на заседаниях. Фактически он сейчас вообще ничем не занят.

— Подготовь все свои соображения по кадрам. Вам еще сколько чистить партаппарат?

— За пару месяцев должны управиться.

— Тогда запускай подготовку к съезду. На нем всех и поменяем.

— Все сделаю. Сегодня же скажу Кузнецову. Не курили бы вы? Врачи ведь…

— Поздно мне бросать, Лаврентий. Ты недавно ездил в этот Центр? Не ошиблись мы, послав туда Капицу?

— Работает нормально. Ему на даче уже все осточертело, поэтому долго не ерепенился. Пытался ставить свои условия, но ему сразу сказали, что другого предложения не будет. Смутьян, но в работе реактора быстро разобрался. И с накопителями у них большие подвижки.

— Ну и когда это все у нас будет?

— В первом полугодии должны разработать конструкцию, а потом запустим опытный образец. Строить будут года полтора.

— Почему так долго, если известна конструкция? — ворчливо спросил Сталин.

— Нет нужных материалов и пока не решен вопрос охлаждения излучателя. А приборы контроля и управления нужно разрабатывать самим, в книгах о них лишь несколько общих фраз. Много времени займет изготовление термоэлементов. Для их производства придется строить завод.

— А что с нашей собственной бомбой? Ты ведь ездил и в Саров?

— Курчатов обещал, что должны все закончить в конце года. В результатах он не сомневается. А по ним уже будем решать, что запускать в серию. Наш вариант гораздо удобней в использовании и экономичней. После испытания второго изделия сразу же запускаем водородную бомбу, проект уже на выходе.

— Слушай, Лаврентий, если все пройдет так, как обещает Курчатов, надо бы наградить Самохина. Как думаешь?

— Думаю, нужно, — согласился Берия. — Сделали бы и без его подсказки, но время он сэкономил сильно. Да и вообще, от него было много полезного. Физики запустили восемь тем. И это помимо того, чем занимается их Центр.

— Вот что, Лаврентий, — Сталин помолчал, потом закончил. — Готовься после съезда меня заменить. Что‑то мне плохо, и совсем нет сил. Нужно опять съездить подлечиться. Ты и так тянешь всю работу, возьмешь и то немногое, что еще делал я. Я на съезде скажу. Нужно вообще взять за правило, чтобы не держать стариков у власти. Ты сам читал, чем такое заканчивается. Исполнилось семьдесят и на покой. А тем, у кого еще есть силы и скучно сидеть дома, можно найти другую работу. И еще одно… У тебя кто‑нибудь занимается Ракоши?

— Вопрос с Венгрией прорабатывается, — ответил Берия. — Ракоши кое в чем переплюнул нашего Ягоду. Его однозначно нужно убирать. И не его одного. Сейчас решают, как это сделать безболезненно, и кем его заменить. В отношении кандидатуры Надя есть большие сомнения.

— Мама! Смотри, краб!

— Ромка, ты почему опять забрался в воду? — одетая в купальник жена Михаила побежала вытаскивать сына из воды на галечный пляж.

— Здорово у тебя получается! — с искренним восхищением сказал Михаил, смотревший на работу Лиды. — Море как настоящее.

— Не люблю, когда смотрят на незаконченную работу, — недовольно сказала она. — Пошел бы ты, что ли, поплавал с Алексеем?

— Надоело! — ответил он. — Сколько уже можно плавать? Мы три недели только и делаем, что плаваем. Ответишь на вопрос?

— Смотря на какой, — Лида отошла от мольберта и сняла рубашку, которой прикрывала уже облезшие от загара плечи. — Давай свой вопрос, пока я еще не в воде. Мне, в отличие от тебя, море еще не надоело.

— После катастрофы спаслось много евреев?

— Ну ты и спросил! — удивилась она. — Знаешь, после взрыва интересоваться национальностью было не то что не принято, просто неприлично. Ее и в чип не заносили. Все жители России были русскими, даже негры. Насколько я помню, большие диаспоры евреев были в Штатах и в Европе. Ну и, конечно, Израиль. Из США спаслось миллионов двадцать или тридцать.

— А почему такой разброс в цифрах? — удивился Михаил.

— А ты сам подумай. Кто их тогда считал? Уцелели в основном в южных штатах, а там тогда треть жителей была чиканос, а половина оставшихся — негры. Вряд ли среди них было много евреев. Примерно треть сбежала в Австралию, остальных поначалу принимали в Европе, но потом, когда припекло, всех выбросили вместе с другими эмигрантами. Те, кто не погиб, прибились к нам. А в Европе уцелело совсем немного народа. В основном это немцы, которых осталась четверть, и совсем мало французов. Остальных можно вообще не считать. Что там в Австралии я не знаю. Правительство, наверное, поддерживало какую‑то связь, но если в Сети об этом что‑то было, я тогда не интересовалась. Спроси Алексея, он может знать. Читала только, что до них кислотные дожди не достали. С другой стороны, попробуй прокормить пятьдесят миллионов ртов, если как минимум десять лет нельзя ничего выращивать. И нужно топливо, потому что температуры сильно упали. Мы выжили только из‑за диктатуры, а австралийцы могли продолжать играть в демократию.

— Это из‑за анархии?

— Президент с помощью армии национализировал все запасы продовольствия и всю энергетику. Потом временно забрали под государственное управление вообще всю экономику. Большую часть эмигрантов бросили на постройку реакторов и подземных производств продовольствия. Отец как‑то говорил, что из них по разным причинам погиб каждый четвертый. Ну и половину населения Дальнего Востока потеряли из‑за войны с Китаем. Я думаю, что если евреи были у нас до взрыва, то и после него должны были сохраниться. Но я ни среди своих знакомых, ни среди знакомых отца чисто еврейских имен и фамилий не припомню.

— Что‑нибудь знаешь насчет Израиля?

— Извини, Миша, но там вряд ли кто уцелел. Америка, которая их всегда поддерживала, исчезла, а атомное оружие уже было и у арабов. И терять им было нечего. Да и без арабов… Нефть для себя у них еще была, а продовольствие — уже вряд ли. Наши потом сообщали, что атомное оружие там точно применяли, но кто и против кого, я не знаю. У нас считалось, что на Ближнем Востоке людей не осталось. А для чего это тебе? Неужели для тебя это так важно?

— А ты как думаешь?

— А я, Миша, вас, если честно, не понимаю. Мне национальность человека безразлична. Если он живет в моей стране, значит, соотечественник. Нас приучили не смотреть на внешность, а в бога тогда вообще мало кто верил, поэтому и на это не обращали внимания. Ваша семья — очень хорошие люди, поэтому мы и дружим. У меня муж не то чтобы не любит евреев, скажем так, недолюбливает некоторых из них, а о тебе сразу сказал, что классный парень.

— И в чем же причина его неприязни?

— Ты меня неправильно понял. У него нет неприязни ко всем евреям, он недолюбливает тех, кто упорно лезет во власть, используя поддержку тех, кто уже там обосновался. Он говорит, что такие не все, но из‑за них и к остальным не слишком хорошее отношение.