Червь - Антон Лагутин

ОТПУСТИТЕ!

Кровавая баба, наконец, замолчала. За её дредами нам нихуя не видно, но, когда она выпрямляется, я вижу её лицо. У неё на лбу, под линией волос, три отверстия размером с монету, из которых обильно вытекает кровь. Кровавый водопад каскадом стекает по её лбу, затекает на нос, на щёки, огибает губы и заливает подбородок, уходя к шее. Ни одна капля не упала на землю. Там, где под рваной кожей видны мышцы лица — выступает густая кровь и быстро застывает. Она красивая. Ничто не может испортить её красоту. Кровь только подчёркивает стройные линии лица, скулы, тень под губами.

Она идёт ко мне. На её лице уже начал твердеть первый слой, быстро скрывающийся под наплывом следующего. Вот она в шаге от меня. Уставилась мне в глаза и смотрит не моргая. Один глаз затянут кровавым покрывалом, на котором видно лишь черную точку зрачка, другой глаз — обычный, зелёного цвета.

Она протягивает мне руку, в которой крепко держит маску, и говорит:

— Найди меня… — когда она говорит, из её ноздрей и рта вытекает кровь. Кровь заливает губы и твердеет на подбородке в виде острого рога. На лице уже появились очертания той самой маски, что она мне хочет отдать.

Отец продолжает меня держать, но я смог согнуть руку в локте и протянуть ладонь бабе. До маски совсем чуть-чуть, и я не знаю с какого хрена я решил, что она вот так возьмёт и вложит её мне в пальцы…

Баба разжала пальцы. Маска рухнула у моих ног, откатилась в сторону.

— Найди меня, — эти слова вылетели из узкой щели, где только недавно были губы.

Затем она повернулась к нам спиной, отошла, и громко проорала на всю площадь:

— ДОМОЙ!

В конце толпы (или это было начало) вышла вторая баба в таком же доспехе и, держа двух лошадей за гривы, подошла к ней. Они обе уселись на скакунов. Окинули толпу взглядом. Что-то между собой обсудили, после чего лошади вскочили на дыбы, и они помчались по брусчатке в конец улицы, в сторону леса, уходящего хуй знает куда, но я уже точно знал, что я отправлюсь следом! И найду эту суку!

Когда они ускакали, и оханье в толпе сменилось бытовыми разговорами, отец меня отпустил. Я уже хотел кинуться к маске, но вдруг тощая рука в чёрном рукаве опередила меня. Длинные пальцы схватили маску и кинули в ведро. В моё деревянное ведро!

Ебать мой хуй! Этот тот старик!

Прищурившись, он смотрит на меня. Изучает.

Я двинул в его сторону, но рука отца снова, БЛЯДЬ! Снова хватаем меня за шиворот и тянет прочь.

— Она тебе не нужна, — резко ворчит старик и уходит прочь.

— Нет! Нужна! — кричу ему я вслед.

— Нет! Не нужна! — кричит на меня отец. — Не смей! Успокойся, Отто! Всё, Роже больше с нами нет! Теперь мы сами по себе, больше нам не помогут, а значит мы должны быть аккуратными во всем! Понимаешь! Во всём! Это значит, что теперь никто не вылечит твои раны, никто не срастит твои кости, никто не приделает обратно тебе твой оторванный палец!

Он разворачивает меня к себе, наклоняется, пронзительно заглядывает в глаза.

— Отто, никто! Ты понял меня?

— Понял…

Глава 19

Всю дорогу, пока мы шли домой, родители молчали. Ни слова не произнесли. Словно ничего и не было. Так. Пустяк какой-то. Подумаешь Роже увезли в неизвестном направлении — ничего страшного. Но я считаю, что это полный пиздец! Все попытки выпытать из отца: кто и откуда эти всадники — не увенчались успехом. Он лишь мотал головой. Смотрел на мать и снова мотал головой. Когда он кидает на меня быстрый взгляд, я успеваю уловить в его блестящих глазах боль. Боль утраты — боль, которую ничем не скроешь. Роже была для него не просто соседской девочкой. Нет! Она была для него как дочь. И сегодня он снова потерял ребёнка.

И эти люди — грязные жители этой деревушки — по пути домой обсуждаю всякую хуйню, и даже словом не обмолвились о происшедшем на площади! Беда минула и бог с ней? Да, верно, похуй на других. Похуй на Роже! Похуй на всё! Продолжайте обсуждать своих кур, своих коров. Обсуждаете свои переполненные говном туалеты! Сегодня беда миновала ваши дома!

Аххх…. Как же я зол! И сделать толком ничего не могу!

Я вспомнил про нож, привязанный к моей ноге. Штанина в хлам вся разодралась, пока я пытался его достать, но родители этого не заметили. Ну и хорошо, он мне пригодится.

Когда мы пришли домой, корова уже проснулась. Отец отвязал её от столба и завёл в загон. От моей помощи он отказался. Я вижу, что он пиздец как расстроен, но вот молчать весь день как обиженная баба — это неправильно! Выскажись, скажи хоть что-нибудь! Видимо, я для него просто сын. Просто мелкий пиздюк, ничего непонимающей в этой жизни! Ну и ладно, пусть так считает, у меня своя игра.

— Мама, — говорю я.

У неё, как и у отца, вместо лица — скорбь. Она посмотрела на меня с порога, и мне показалось, что она постарела лет на двадцать. Золотистые волосы на солнце блеснули сединой, а наворачивающиеся на глазах слезы казались зеркалом, в котором я мог видеть своё отражение.

— Давай схожу за водой, — предлагаю я.

Она задумалась. Посмотрела на отца, на его ноги, на его грязные руки.

— Сейчас я принесу ведро, — и ушла в дом, сняв сандалии у порога.

Пока мама ходила за ведром, отец подошёл к столбу, к которому была привязана корова, и из которого я вынул нож, и начал его рассматривать. Обошёл кругом.

— Отто, — говорит он, — а ты нож не брал?

— Не-а, пап. Зачем он мне… — отец сейчас рассеянный как младенец, поверит в любую дичь.

— Да куда же он делся, — отец почесал затылок и смачно харкнул в жижу грязи.

— Пап, — говорю я, —