Казачество в 1812 году - Алексей Шишов

Император французов словно подзабыл слова «казаки», «партизаны» и «атаман Платов», и совсем забыл тех, кого с иронией называл «жалкими арабами Севера» и «степными осами». А ведь именно они сокрушили коммуникационную линию Великой армии, истребили и пленили на дорогах десятки тысяч наполеоновцев, взяли трофеями огромные армейские обозы и сотни орудий. И эта статистика совсем не в пользу «забывчивому» Наполеону I Бонапарту.

Так вот в «Замечании 7-м» «О наступательной войне» наполеоновскими устами говорится буквально следующее:

«В 1812 году он (Наполеон. – А.Ш.) владел на Висле крепостями Данциг, Торн, Модлин и Прага. Вейлау, Ковно, Гродно, Вильно, Минск послужили магазинами близ Немана, Смоленск – главным складочным пунктом при движении к Москве. При осуществлении этой операции он имел через каждые восемь переходов сильный опорный пункт. Все почтовые станции были укреплены, снабжены бойницами и заняты каждая всего одной ротой с одним орудием.

Это настолько хорошо обеспечило военные сообщения, что на протяжении всей кампании не был перехвачен ни один курьер, ни один обоз (?!); и даже во время отступления, за исключением четырех дней, пока адмирал Чичагов не был отброшен за Березину, коммуникации армии с ее складочными пунктами оставались свободными (?!)».

Наполеон, при всем уважении к его несомненно высокому полководческому дарованию, не смог признаться в том, что в Русском походе 1812 года у его Великой армии, созданной специально для покорения России, самым слабым местом оказалась именно коммуникационная линия. Она осуществляла связь действующей армии (в том числе между армейскими корпусами) и тылов, по которой подвозились армейские ресурсы, подходили резервы и пополнения, шла эвакуация раненых, больных и военнопленных, вывозилось награбленное добро.

Общая протяженность коммуникационной линии Великой армии составляла (от Москвы до реки Вислы) 1320 километров. Из них на территорию Российской империи приходилось 970 километров (Москва – Можайск – Вязьма – Дорогобуж – Смоленск – Вильно – Ковно).

Коммуникационную линию не смогли защитить от русских летучих отрядов, казачьих партий и местных партизан выделенные для охраны линии значительные воинские силы. Это были: 8-й армейский Вестфальский корпус генерала Ж. А. Жюно, 9-й армейский корпус маршала К. Виктора, отдельный отряд Я. Х. Домбровского (пехотная дивизия и кавалерийская бригада), другие полевые войска и гарнизоны.

Дело доходило до того, что император Наполеон повелел отправлять обозы по Смоленской дороге с охраной не менее полуторы тысячи человек. То есть речи о «свободном передвижении по коммуникационной линии» (о чем утвердительно пишет Наполеон) в действительности не шло, и тем более в конце войны.

…Действия армейских партизанских отрядов и местных партизан вызывали перенапряжение вражеских сил при защите коммуникаций. На это отвлекалось значительное число войск Великой армии, результаты же их конвойной деятельности оказались несоизмеримо малы с желаемым. Это заставило Наполеона издать приказ начальнику своего штаба маршалу империи Л. А. Бертье, в котором он писал:

«Подтвердить мое повеление, чтобы из Смоленска не отправляли ни одного транспорта иначе, как под начальством штаб-офицеров и под прикрытием 1500 человек. Предпишите генералу Сент-Сюплису и особенно настаивайте, чтобы он имел патрули для прикрытия курьеров…

Напишите генералам, командующим корпусами, что мы ежедневно теряем массу людей вследствие отсутствия порядка при сборе продовольствия, что им необходимо войти в соглашение с начальниками частей для изыскания мер по прекращению такого положения дел, грозящего армии разложением, что число людей, забираемых в плен неприятелем, доходит ежедневно до нескольких сотен, что надо запретить людям отлучаться из команд под страхом строжайшего взыскания и посылать за продовольствием тем же порядком, который установлен для сбора фуража…

Напишите королю Неаполитанскому, командующему кавалерией, что последняя должна всецело прикрывать фуражиров и обеспечивать от нападения казаков отряды, отправляемые за продовольствием… дайте знать герцогу Элтхингенскому, что он ежедневно теряет больше людей, чем в одно сражение; что ввиду этого необходимо лучше урегулировать службу фуражиров и не удаляться настолько от войск».

…Европейцы, даже из числа союзников России, внимательно присматривались к казачьему войску, интересуясь, прежде всего, его тактикой действий и возможностями ведения маневренной войны. О боевом духе казаков «беспокоиться» таким лицам не приходилось, поскольку он был общеизвестен и французам, и их неприятелям. Можно считать, что союзники России – пруссаки и австрийцы как бы смотрели вперед на многие годы, чтобы знать как можно больше о иррегулярной коннице русских.

Такие «исследователи», естественно, делали описание разного рода действий казачьей конницы. Интересные наблюдения об изменениях тактики ее действий оставил гвардейский уланский ротмистр фон Ганцауге из королевской армии Пруссии, хорошо знавший казаков по 1812 году. Он писал следующее:

«Большую часть последней кампании против французов я был прикомандирован к донским казакам. В это время они были очень мало знакомы с употреблением огнестрельного оружия. Но во время движения по Западной Европе они оценили все выгоды, им доставляемые, особенно при действиях на пересеченной местности, и понемногу вооружились французскими ружьями. При этом на удобной для того местности они стали спешиваться и вести бой в рассыпном строю.

Я видел, как они таким путем побеждали превосходную в силах конницу и даже пехоту, если они нападали на них в одиночку. В этих случаях пехота опасалась оставшейся верхом части казаков, которые прикрывали коноводов и держались по возможности ближе от спешенных людей, постоянно готовых сесть на коней и броситься на противника, если он отступил или был выбит из своего закрытия. Этому образу действий исключительно я приписываю успехи казаков во время кампании на Эльбе и на Рейне и то превосходство, которое они в малой войне и аванпостной службе постоянно имели над неприятельской конницей».

Надо заметить королевскому ротмистру, что в то время далеко не вся кавалерия имела на вооружении из огнестрельного оружия ружья и карабины. Основным оружием конников являлось холодное оружие (сабли, палаши, пики) и пары пистолетов. Так, к примеру, были специальные драгунские пистолеты. На вооружение регулярной и иррегулярной (казачьей) конницы пистолеты из арсеналов поступали только парами.

Собственно говоря, казак, прежде всего донской, рисуется в ходе Отечественной войны 1812 года как конный воин, вооруженный пикой, саблей и парой внушительных по виду пистолетов. Пистолеты прекрасно годились в любой кавалерийской схватке, даже скоротечной. Что касается спешивания (части) казаков для огневого боя, то это был тактический прием, давно применявшийся и на Дону, и на Яике, и в других казачьих войсках. Так что ротмистр фон Ганцауге только констатировал давно известный факт.

К слову говоря, в 12-м году «степным осам» при истреблении по малым частям наполеоновской Великой армии больше всего приходилось действовать пикой, которой они врожденно владели мастерски. И в этом мастерстве ничем не уступали вражеским уланам (прежде всего польским), тоже имевшим на вооружении пики, украшенные флажками. Пики донцов, скованные станичными кузнецами, так не украшались, и потому внешне они выглядели гораздо скромнее.

И сам Бонапарт, и его маршалы не раз убеждались в своих поражениях на дорогах России, насколько грозным оказывалось это, казалось бы, уходящее в прошлое, оружие в умелых руках казаков. Факт остается фактом: казачья пика благополучно «дожила» до Первой мировой войны 1914–1918 годов, когда ею вооружались не только отдельные казачьи сотни и полки, но и целые легкоконные дивизии донских, оренбургских, уральских и иных казаков. Их изображали в годы Великой войны чаще всего с пиками наперевес, но уже обязательно с винтовкой за плечами.

Как и шашка, пика бережно хранилась в казачьих домах, часто являясь семейной реликвией. То есть она переходила от отца к сыну. Если братьев было несколько, то отцовская пика традиционно доставалась старшему сыну, первому уходившему на службу Богу, царю и Отечеству. Так было и в «грозу 12-го года»: каждый полк донского казачьего ополчения на походе и в строю чем-то напоминал «ежа», удивительно подвижного и «смышленого». Когда пика бралась наперевес, то это означало только одно: казачья лава шла в атаку и руки всадников «удлинялись» пикой со стальным, остро отточенным наконечником. Пикой разились и вражеские конники, и пехотинцы, сбегавшиеся в каре, и артиллеристы, защищавшие свои пушки.

Не случайно французские мемуаристы так часто писали о казачьих пиках, воочию познакомившись с таким грозным оружием по пути бегства из России. Собственно говоря, пика как оружие диктовала и казачью тактику, будь то кавалерийский бой при Мире, рейд платовского корпуса на поле Бородина, действия летучих отрядов на коммуникациях Великой армии или истребление живой силы императора французов после Малоярославца, когда русская армия перешла в победное для нее и России контрнаступление.