Босиком по облакам (СИ) - Ардо Маргарита

– Человеку свойственно ошибаться. Человеку же свойственно и прощать, – ответил он.

– В пословице говорится о Боге.

– И пословицам свойственно ошибаться, – улыбнулся в бородку Мастер.

Я подняла глаза от тарелки и увидела Артёма. В то же мгновение снова вспыхнуло воспоминание о проклятом Порше — визг тормозов, удар, боль. Меня передёрнуло. Я почувствовала накатывающую панику, сжалась вся, а затем в пальцах оказался пластиковый стакан.

– Дыши ртом, – сказал Мастер на ухо. – Ртом, говорю. Давай спокойно. Вдох-выдох. Ещё. Ещё. Теперь пей.

Я так и сделала. Отпустило. Опять ссутулилась под грузом мыслей. Иногда грудь перехватывало и горло давило, тогда Мастер повторял:

– Дыши ртом.

Дышу. Больше ничего и не оставалось. Я решила, что не буду смотреть на Артёма, иначе не выживу. И так, глядя только на тарелку и куцый участок стола, я немного утихла. Спокойствием это не назовёшь. Мысли стали вязкими, по-прежнему тяжёлыми, но без панических атак. Беседа и еда текли вперемешку с чаем, а я застряла в собственном горле сухим комом обиды и жалости к себе.

Артём... он ведь даже не осознаёт! Ещё посмел в чём-то меня подозревать... Сидит, ест, говорит с народом, как ни в чём не бывало. Ему и не понять! Ему всё давалось легко и весело с его-то деньгами! – сказала я мысленно в негодовании, и вдруг от этих мыслей заныло сердце, словно было со мной не согласно, и ему стало неудобно в моей груди. – Но как решить проблему моей жизни, что с ней вообще делать?!

– Проблемы жизни можно решить только любовью, их нельзя решить ненавистью1, – вдруг произнёс Мастер.

Я опешила: он действительно мысли читает?! Стало стыдно от урагана нецензурностей и обвинений в собственной голове. Но, повернувшись, я поняла, что Мастер смотрит не на меня – он разговаривал с прекрасным дедулей из Питера, нашим псевдомиллиардером c лёгкой руки Дэна. Рядом улыбалась его одуванчиковая жена.

– Согласен. А скажите, Мастер, стоит ли попробовать помимо випасаны другие практики? Я слышал, – говорил тот, – что есть такая тибетская техника, когда в медитации можно попробовать просто исчезнуть. Вы исчезаете, становитесь совершенно прозрачным и смотрите, каким был бы мир без вас. Что бы в нём изменилось. Предполагается попробовать хотя бы в течение одной секунды не быть. Что вы об этом думаете?

– Хорошая практика, – кивнул Мастер. – Все практики на самом деле хороши. Главное – их делать. Для проработки прошлого подойдёт. Прошлое часто удерживает нас от настоящего момента и мешает быть в сейчас. А собственно быть в сейчас и есть счастье. Счастье искать негде и незачем, оно уже есть. Достаточно понять, что путь, по которому вы прошли, уже позади. Прошлое закончилось, и не стоит тащить его с собой, как старое бревно. Тяжело, неудобно и вряд ли пригодится. Не ленинский субботник. Зато, постоянно оборачиваясь, можно легко споткнуться и ноги сломать.

Я замерла. Это казалось игрой. Мастер разговаривал с питерцем, я видела его лысый затылок, но говорил-то он мне!

– Однако как насчет того, что следует соблюдать только одну традицию? – вставил почтенно питерский дедушка.

– Любые навязанные извне правила существуют только для одного – чтобы тобой управлять. Жить стоит свободно, без чувства вины и обвинений. Без страха ада ибез стремления к раю. Жить нужно опасно, радостно. Все живое на Земле запрограммировано: гусеница станет бабочкой, бутон розы — розой, и толькочеловек свободен выбирать. Достаточно взять на себя ответственность за всё, чтосделал, что случилось, с кем бы ты ни был и что бы ни делал. Достаточно простожить2.

Мастер говорил тихо, приходилось прислушиваться. Не слушать не получалось. Мне ужасно хотелось верить в то, что он говорит, но что-то во мне бунтовало. Может, эго? Или древнее, подсознательное, с ДНК от предков заимствованное «глаз за глаз»? Или боль, которая стала меньше, но лишь на треть?

Разговор завершился. Рядом со мной наступило молчание. Чай из пиалок к губам. Зелёный кипяток вместо мудрости. А её жадно хотелось.

– Мастер, – не выдержала я, – почему люди страдают? Зачем? Вы говорите: есть счастье прямо сейчас, но ведь это же не правда! А боль куда деть?!

– Боль эволюционна. Здесь ничего не бывает только сладким, – улыбнулся он. – Одинаковое количество горечи и сладости есть во всём. В этом красота жизни. Если бы была одна сладость, все заснули бы, понимаешь3?

Он замолчал. И я замолчала. Наконец, он произнёс он, словно дождался телефонограммы свыше:

– Сердце слушай. Оно знает всё и без меня.

Ни прибавить, ни убавить. В молчании возле Мастера боль растворялась. Волшебство или гипноз? Какая разница... Безмолвие обезболивало и успокаивалолучше Персена.

Но стоило отойти, перекинуться парой ничего не значащих слов с Лизочкой, с Зариной, сказать, что «всё нормально» Милане, а потом встретить Артёма нос к носу, и боль вернулась. Снова всколыхнулась багряной пеной на грязном снегу. Резанула.

Я развернулась и убежала, если так можно было назвать моё поспешное ухрамывание к себе. Заперла дверь и села на кровать, не дыша.

Боже, я же вся пропиталась им! И комната тоже им пахнет! И кровать с подушкой.

Я потянулась за телефоном – позвонить Люсе и замерла. Не получалось. Ничего не получалось: ни позвонить, ни представить жизнь без него, ни забыть, ни простить, ни ненавидеть. Я сидела с телефоном в руке, пока не стемнело, но так никого и не набрала. Молчала. Думала. Умирала. Складывала пазлы из собственных мыслей, услышанных слов, биения сердца. И опять тонула в отчаянии.

Может, бросить всё прямо сейчас, вызвать такси и уехать? Я никому ничего не должна. Женькина мама приедет, деньги перечислю. Йогам всё равно. Артём... Вдалеке он не будет напоминать мне, я забуду, и он тоже... Сердце снова было не согласно, заныло в ответ.

И вдруг в полной темноте раздались шаги: тяжёлые, быстрые. Топ-топ, топ-топ-топ...

Ёж! – поняла я.

Посветила телефоном и увидела мелкое существо посреди каморки, будто из мультика про поиски Медвежонка в тумане. Ёж сжался в клубок и замер, испуганный. Почти так же, как я весь этот вечер. Я выключила фонарь и склонилась к зверьку. Пыхтит, как настоящий. Аккуратно взяла его в руки: не укусит? Впрочем, какая разница? Зато подержу. В ладони впились колючки, не слишком острые, номалоприятные; а кончики пальцев коснулись чего-то мягкого. Что это? Пузико? Боже, приятное, как шелковая подушечка... Ёж не шевелился, видимо ждал своей участи. А я, держа его в руках, вспомнила: я же так хотела быть счастливой! Хотелажить и радоваться, несмотря ни на что! Я почти научилась... Я танцевать хотела, даже если не прямо сейчас. Чувствовать. Творить. Боль в ладонях и в сердце напомнила о себе. И я мысленно гаркнула ей: «Да сколько можно! Надоела!»

– Мастер призывал жить опасно и радостно, понимаешь?! К чёрту воспитание! Подумаешь, нельзя орать на людей! Если я не выскажусь сейчас, у меня ничего не получится! Я просто дальше жить не смогу, хромая на все ноги, душу, сердце, идаже печенки! Меня разрывает, понимаешь?!

О, блин! Я уже начала говорить вслух с ежом. Первая стадия сумасшествия... Прости, ёж!

Я опустила зверька на пол. Шагнула к двери на кухню для бедных. Сейчас я всё ему скажу! Взгляну в глаза, возьмусь за грудки и как скажу! Чтобы знал!

* * *

Я вырвалась из своей каморки в тёмное помещение кухни, испещрённое луннымибликами и тенями от огромных цветов в кадках, и тут же споткнулась о ногу Артёма. Он вскочил, удержал меня от бесславного падения носом в линолеум.

– Эля...

Зачем он сидит в темноте под моими дверями?! И руки холодные... Часы в доме через двор пробили полночь. За окном ухнула птица, трещали заливисто цикады в брачных песнях. Сердце моё бурно колотилось. Я высвободилась, сама колючая, как ёж.

– Ты! – рыкнула я.

– Эля, я не мог заснуть. Я сидел, думал. Я хотел сказать... – начал Артёмстрадальчески.