Берлинское кольцо - Эдуард Арбенов

Но хмель не заглушал боль. Напротив, усиливал, заставлял мучиться еще больше. И тогда рука тянулась к пистолету: оборвать все разом — пулей! Убить себя не хватало мужества. Что-то мешало совершить этот последний шаг. Видимо, надежда. Далеко в глубине теплилась надежда на спасение. Арипову всегда везло. С детства везло. Что-то или кто-то спасал в последнюю минуту заблудшего.

— Штандартенфюрер! — окликнул Арипова министр пропаганды. — Твой бокал! И не надо грустить, душа моя. Человек с железным крестом на груди не имеет права грустить…

Это прозвучало иронически. Для него, штандартенфюрера. Как далеки они от истины, подумал он с усмешкой и загородил свой фужер ладонью.

— Что-то не хочется…

— Ха! Ему не хочется. Вы слышите, — упрямо тянул бутылку к чужому фужеру министр пропаганды. — Если самый смелый среди нас боится спьянеть, то что остается нам — скромным чиновникам. Военный министр, прикажи ему выпить!

Хаит пытливо глянул на штандартенфюрера, будто хотел понять причину отказа, и натолкнулся на жесткие, упрямые огоньки в его глазах.

— В присутствии госпожи я не смею распоряжаться туркестанцами, — ответил Хаит. — Пусть повелевает ханум.

Откинув голову на спинку дивана, Рут смеялась. Смех уже давно потерял радостные нотки и был каким-то пустым и неприятным, но «шахине» было удобно играть веселость — она избавляла от необходимости принимать всерьез и слова и мысли этих подопечных мужа, не замечать грубости и оскорбления.

— Да, да, — заливаясь смехом, приказала Рут. — Пейте, иначе я вас казню…

— Вот этими руками, — поддержал шутку министр здравоохранения и взял в свою ладонь пухлые пальцы «шахини». — И если тебя осудят, я готов принять за друга смерть… Быть удушенным руками госпожи.

— Надеюсь, штандартенфюрер не доставит тебе такого удовольствия, — зло произнес Хаит. Он решил во что бы то ни стало уберечь «шахиню» от унижения. — Пей, полковник!

Полковник колебался. В конце концов какое ему дело до этой беспутной немки, до этих министров. Крысы, окопавшиеся на Ноенбургерштрассе! Они еще пытаются изобразить благородство, отстаивать свое право повелевать другими. Но Хаит, злой и безжалостный Хаит, он смотрел на фужер полковника и упрямо ждал.

— Уж если принимать смерть от руки госпожи, то лучше это сделать мне самому, — без тени шутливости ответил Арипов и отставил бокал.

— Нет, нет… Я слишком люблю тебя! — завопил министр здравоохранения. — Живи, ты нужен великому Турану, нужен нашему фюреру…

Он притянул ладонь Рут к своим губам и поцеловал. Поцеловал, громко чмокая и оставляя следы больших зубов на ее пухлой руке.

Рут вскрикнула от боли:

— Ой! Он съест меня!

— Собака! — прошипел Хаит и занес кулак над головой министра. Кулак коснулся бы маслянистых волос, липнувших к вискам и лбу шефа здравоохранения. Обязательно коснулся — вице-президент никогда не останавливался на полпути, это хорошо знали работники комитета. Но на сей раз собранные в тяжелый ком пальцы не достигли цели.

В дверь постучали. Робко, но явственно. Купе мгновенно стихло. Створка со скучным визгом отошла, и в просвет просунулась лысая голова проводника.

— Фрау! — прогнусавил он. — Простите, вас ждет муж…

— Что? — не поняла Рут. Слишком неожиданным и нелепым было сообщение. — Какой муж?

— Ваш муж, — уныло повторил проводник. — Он сидит в купе.

Все поразились не меньше «шахини». Вали Каюмхан остался а Берлине и должен был выехать другим поездом — не известным никому поездом — так условились в целях безопасности. И вот президент оказался рядом, в вагоне сотрудников комитета. Невероятно!

Недоумение, что откровенно рисовалось на лицах пассажиров, оскорбило проводника — ему вроде бы не верили. И он, просунувшись в купе, сказал уже обидчиво:

— Ваш супруг сел в Дрездене… Извините.

Дверь с прежним скучным визгом въехала в паз и заслонила физиономию проводника.

— Вилли здесь? — перестав улыбаться, спросила Рут. Просто так спросила, ни к кому не обращаясь. — Здесь?

И вдруг вскочила с дивана и шагнула к выходу.

— Боже! Что это значит…

Никто не ответил ей. А когда Рут выскочила в проход, все пугливо уставились на дверь, словно на ней можно было прочесть тайну.

— Какой риск! — шепотом произнес министр пропаганды.

— Ха, риск! Кому нужен президент ТНК? — Шеф эскулапов был явно недоволен внезапно наступившим финалом весело начавшейся игры с госпожой президентшей. О кулаке военного министра он уже забыл.

— Кому нужен? — возмутился министр пропаганды. — Или ты забыл выстрел в Потсдаме?

— Случайная пуля!

— Болван! — Хаит выразил, наконец, таившуюся весь вечер злобу против нагловатого шефа эскулапов. — Твой глупый язык давно пора укоротить. И боюсь, что это произойдет скоро. Во всяком случае, с моей помощью…

— Братья, — остановил вновь вспыхнувшую ссору полковник. — Не надо… Давайте лучше пить. Только пить… Я беру свой отказ обратно. Где мой фужер?

Колеса неистово стучали на стыках рельс — поезд пролетал какую-то станцию или разъезд, — когда Рут откатила решительно дверь и шагнула в купе. Шагнула и замерла. В глаза ударил мрак, неожиданный мрак: она ясно помнила, что уходя оставила верхний плафон горевшим. Сейчас он не светил, задрапированное окно не пропускало ни одного лучика и купе казалось черной бездной. Она невольно потянулась к выключателю, щелкнула, но свет не появился.

— Вилли! — позвала она тихо мужа. — Почему темно?

В ответ прозвучало непонятное:

— Тсс…

Чья-то рука, наверное Каюмхана, прогнала дверь назад, и не только прогнала, повернула ручку замка, закрыла его.

Он скрывает себя, — догадалась Рут. — Это естественно. За ним следят… Чуточку успокоенная, она опустилась на диван слева, нащупала плед, брошенный ею, разгладила сборки.

— Зачем ты рискуешь? — заговорила Рут. — Здесь столько людей, и все знают тебя… Лучше было бы другим поездом…

Ей опять напомнили:

— Тсс…

— Хорошо, хорошо… Но нас никто не слышит!

Внезапно мелькнуло недоумение.

— Постой! Как ты попал сюда? Ведь мы уехали раньше. Следующий поезд идет через шесть часов… Или тебя подбросили в Дрезден на машине? Ну, объясни же!

Муж кашлянул. Очень тихо и как-то хрипло, совсем по-чужому.

— Ах! — вскрикнула Рут. — Кто здесь? — Она хотела кинуться к двери, но ее остановила чья-то рука, видимо, та рука, что закрыла замок.

— Ваш старый знакомый… — прозвучал голос в темноте.

Знакомый! Теперь она узнала этот голос. Осенний лес… Сосны… Второй километр перед поворотом на Потсдам…

— Вы?! Опять вы?

Темнота отозвалась новым покашливанием, а потом словами:

— Как чувствует себя муж? Не жалуется на сердце?

Ей не хотелось возвращаться к прошлому, да еще теперь, в этом вагоне, где она была хозяйкой, «шахиней» была! Стоит только крикнуть, и тотчас прибегут туркестанцы, полковник прибежит, они растерзают этого наглого человечка, разметут в пыль. Но она не крикнула. Не позвала туркестанцев, ничего ровным счетом не сделала для собственного спасения. Напротив, подавила в себе протест и почти через силу ответила. Очень холодно, будто губы ее окаменели:

— С сердцем у него ничего… а вот горло пошаливает по-прежнему…

— Ну вот, — уже веселее откликнулась темнота. — Теперь мы поняли друг друга.

— Вы поняли! — уточнила Рут. — Я играю в жмурки и даже не представляю себе, кто мой партнер.

— А это важно?

— Безусловно. Во всяком случае, любопытно.

— Немного терпения, фрау Хенкель… А теперь — к делу! Вы узнали что-нибудь о друзьях унтерштурмфюрера?

— Друге, — внесла ясность Рут.

Темнота выразила недовольство. Она способна была проявлять эмоции.

— Три друга находились почти постоянно на втором километре, и вы должны были их видеть…

— Три?! — несколько разочарованно повторила «шахиня». — Он говорил об одном…

— Теперь и мы можем говорить об одном. Двух уже нет, — пояснила темнота. — Об одном по кличке «лайлак», то есть аист…

— Аист? — удивилась Рут. Удивилась не кличке, а самому слову, сочетанию звуков, составляющих его, — они показались ей знакомыми. «Лайлак!» Кажется, Рут слышала что-то подобное. Возможно, даже здесь, в поезде. — Аист… Человек с кличкой «аист»…

— Он похож на аиста, если когда-либо видели эту птицу, — внесла темнота конкретность в характеристику.

— Видела… На юге. И что же? Человек этот находится в Роменском батальоне?

— В Роменском батальоне нет друзей унтерштурмфюрера. Уже нет. Они покинули его, как покидают мир мертвые.

Она содрогнулась. Ей почудилась угроза в тоне, которым был произнесен ответ. Угроза, адресованная не друзьям унтерштурмфюрера, а «шахине». На какое-то мгновение Рут представила себе карающую руку — неведомо за что, но именно карающую, — протянутую сейчас к ней. Что нужно, скрытому во мраке человеку? Зачем он убивает друзей унтерштурмфюрера? Во имя какой цели? Неужели из-за той тайны, что была передана унтерштурмфюреру Ольшером!