Белинда - Энн Райс

«Бонни со своим мужем, продюсером Марти Морески, и дочерью Белиндой у бассейна в Беверли-Хиллз, в преддверии съемок „Полета с шампанским“».

20

Шесть утра. Серое небо. Пронизывающий ветер.

Я шел от станции метро по Пауэлл-стрит в сторону Юнион-сквер, сам толком не зная, куда иду и что собираюсь делать. Просто искал тихое место, чтобы отдохнуть и подумать.

Я оставил Белинду на кровати под балдахином. Она спала на боку под ворохом старомодных лоскутных одеял, волосы разметались по подушке. Она хорошенько умылась, смыв боевую раскраску для рок-концерта, и уже больше не напоминала уличную девчонку.

Я оставил возле кровати записку: «Уехал в город по делу. Вернусь поздно».

Дело. Какое дело? Слова выбраны специально, чтобы обидеть и озадачить. Все приличные заведения были закрыты. Работали только бары и сомнительные ночные рестораны. Так что я собирался делать? Что я хотел сделать?

Но одно я знал наверняка. После вчерашнего вечера я не смогу жить как прежде, пока не приду к определенному решению.

Ссора с дикими воплями после ее возвращения с рок-концерта.

К ее приходу я уже успел как следует набраться, она же, наоборот, была абсолютно трезвой и выглядела усталой, несмотря на слой штукатурки.

— Что случилось?

— Просто иногда мне становится невмоготу. Вот и все.

— Невмоготу от чего?

— От пребывания в неведении. Я хочу знать, откуда ты такая взялась, что с тобой стряслось, почему ты сбежала. — Я мерил шагами кухню, чувствуя, что вот-вот взорвусь.

«Черт бы тебя побрал, гребаная кинозвезда!»

— Ты же обещал никогда об этом не спрашивать! — Во рту у нее жвачка, глаза блестят, как дешевая бижутерия.

«Кончай строить из себя Лолиту!»

— А я и не спрашиваю. Я пытаюсь объяснить, почему мне иногда становится невмоготу. И почему иногда кажется, что мы обречены. Ты понимаешь, о чем я? — спросил я, швырнув стакан в раковину.

— Кто обречен и почему ты себя так ведешь? — уставившись на разбитый стакан, поинтересовалась Белинда.

— Ты. Я. Потому что все это неправильно. Совсем неправильно.

— Почему неправильно? Разве я мучаю тебя расспросами о твоих женах, о бывших подружках, о твоих любовниках? Стоило мне один раз сходить на концерт, как ты тут же слетаешь с катушек и твердишь, что мы обречены.

— Концерт здесь ни при чем. Я схожу с ума, так как ты перевернула всю мою жизнь, а я до сих пор не знаю, откуда ты взялась, как долго здесь пробудешь, куда потом пойдешь…

— Я никуда не собираюсь идти! С какой стати я должна уходить?! — воскликнула она с обидой в голосе и уже тише добавила: — Хочешь, чтобы я ушла? Я сегодня же ухожу.

— Я вовсе не хочу, чтобы ты уходила. Я живу в постоянном страхе, что ты можешь взять и уйти. Будь оно все проклято! Я сделаю что угодно, лишь бы ты осталась, но я просто хочу сказать, что иногда…

— Никто никогда не говорит просто так! Я здесь. Хочешь — соглашайся, а хочешь — нет, но таковы правила игры. Ради бога, Джереми, сколько можно возвращаться к одному и тому же! Джереми, это ведь мы. И это все принадлежит нам!

— Так, как тебе принадлежит твое тело?

— Да, ради всего святого! — Калифорнийский акцент вдруг куда-то исчез. Хорошо поставленный нейтральный голос. Вот она, настоящая Белинда, Мисс Зарубежная Киноактриса.

Но похоже, я действительно довел ее до слез. Белинда опустила голову и опрометью бросилась наверх.

Я поймал ее уже в дверях спальни и нежно прижал к себе.

— Я люблю тебя. Остальное меня не волнует. Клянусь тебе!

— Ты только говоришь. Но на самом деле так не думаешь, — попыталась вырваться Белинда. — Поднимись наверх и посмотри на свои проклятые картины. Вот причина твоих мучений. Это из-за них ты казнишь себя. Хотя на самом деле они в тысячу раз лучше чертовых иллюстраций, которые ты клепал раньше.

— К черту картины! Я все знаю не хуже тебя.

— Сейчас же отпусти меня! — замахнулась на меня Белинда, но не ударила, а бессильно уронила руку. — Послушай, ну что еще ты от меня хочешь?! Мне что, сочинить какую-нибудь историю, чтобы успокоить тебя? Как ты не можешь понять, что я не принадлежу им! Джереми, я не какая-то там их вонючая собственность!

— Знаю. — «А еще знаю, кто они такие, и как ты можешь все хранить в секрете, черт побери! Белинда, как ты можешь такое терпеть!»

— Нет, не знаешь! Если бы знал, то поверил бы мне, когда я говорила, с кем хочу быть! И ты побеспокоился бы о своих треклятых картинах и подумал бы своей головой, почему они лучше, чем тот отстой, что ты делал раньше!

— Не смей так говорить…

— Ты всегда хотел рисовать то, что скрыто у твоих маленьких девочек под юбкой…

— Неправда! Я хотел рисовать тебя.

— Ну ладно. Ты же не будешь отрицать, что те картины там, наверху, гениальны? Ну скажи мне, скажи! Ты ведь художник, а я всего лишь ребенок. Они ведь действительно гениальны? Впервые за всю свою паршивую жизнь ты сделал что-то стоящее. А не просто иллюстрации к книжкам.

— Я могу это контролировать. Я могу контролировать свою жизнь. Но я действительно не в силах контролировать одно: я не знаю, способна ли ты контролировать то, что происходит с тобой. Я, конечно, не имею права…

— Не имеешь права! — Белинда подошла ко мне вплотную. Она была в такой ярости, что мне показалось, будто еще немного — и она меня ударит. Ее лицо стало пунцовым. — Кто сказал, что ты не имеешь права?! Я дала тебе такое право, черт возьми! За кого ты меня принимаешь?!

Мне больно было видеть ее искаженное злобой лицо, но я взял себя в руки.

— За ребенка. По закону ты еще ребенок. И здесь никуда не деться, — ответил я.

Белинда издала какой-то низкий, утробный звук.

— Убирайся отсюда, — покачав головой, прошипела она. — Убирайся от меня, убирайся, убирайся!

Она уперлась кулачками мне в грудь и стала выпихивать из комнаты, но я не сдавался. Я схватил ее за запястья, привлек к себе и обнял. Белинда же брыкалась и отбивалась, пыталась вонзить мне в ногу каблук, пнуть острым носом туфли.

— Немедленно отпусти меня! — прорычала она и, освободившись из моих цепких объятий, наотмашь ударила меня. Она била меня снова и снова, причем так сильно, что не могла не отбить себе руку.

Я уперся лицом ей в шею. В ушах у меня звенело. Ее волосы царапали мне лоб. Она изо всех сил пыталась меня отпихнуть. Но я крепко держал ее.

— Белинда, Белинда. — Я продолжал твердить ее имя до тех пор, пока она не перестала сопротивляться.

Тушь черными ручейками текла по ее щекам. Белинда изо всех сил сдерживала рыдания.