Русский язык на грани нервного срыва. 3D - Максим Кронгауз

Я начала читать отечественные детективы с произведений Марининой и Дашковой. Потом была Полякова, потом Донцова. Следующая была Татьяна Устинова, и вот сейчас читаю Куликову. Были еще какие-то авторы… но у меня от них не осталось никаких впечатлений.

Здесь названы все гранд-дамы женского детектива, а дальше, независимо от литературных качеств, степени оригинальности и личных достоинств, следует плохо различимая (и это запрограммировано) свита. Впрочем, здесь надо сказать одну важную вещь. Александра Маринина, по моему глубокому убеждению, не является автором женского детектива. Уж она-то выбивается из канона по всем пунктам. Любовной линии практически нет. Настя Каменская совершенно самостоятельно раскрывает все дела (прибегая, правда, к физической и финансовой помощи мужчин) и руководствуется никак не женской, а просто логикой. Марининские детективы психологичны и профессиональны и заслуживают такого же профессионального разбора, естественно, не в этой статье[51].

Однако при этом ее роль в создании русского женского детектива огромна. Она стала его предшественником, или точнее – предшественницей, задав целый ряд канонов – от мелких деталей до крупных приемов. Для авторов женских детективов она одновременно является и полюсом притяжения, и отталкивания.

Так, любимый прием Марининой – параллельное отслеживание действий и мыслей детектива и преступника – стал совершенно расхожим[52]. В некоторых романах преступники вводятся сразу под своими именами, так что собственно никакой загадки уже и нет.

Наконец, нетрудно догадаться, какой напиток пьют во всех женских детективах. Нет, все-таки не “Довгань дамскую”, а кофе, но, в отличие от бедного милиционера Каменской, “не пыль из банки, а настоящий, из размолотых зерен”[53].

Вот и получается, что именно Александра Маринина, хочет она того или не хочет, по воле коллективного Издателя, как большой паровоз, везет за собой маленькие вагончики, в которых много-много веселых и страшных преступлений для одиноких домохозяек.

Правка языка

Вначале 2000-х годов нас всех пугали чем-то очень страшным, чем-то, что журналисты упорно называли реформой русского языка. В действительности речь шла о двух абсолютно несвязанных проектах – издании нового свода орфографических и пунктуационных правил, что иногда называли реформой правописания, а иногда нет, а также о законе о русском языке, впоследствии более корректно названном законом о государственном языке.

В этом разделе я хочу рассказать о том, как можно воздействовать на язык, регулировать его, и о том, кто на это имеет право.

О букве и русском духе

Когда-то давно, еще в советское время, у меня в гостях был молодой немецкий лингвист, большой демократ и большой любитель России. Он очень любил русских и переживал, что им приходится жить в тоталитарном государстве, но еще больше он любил русский язык. Все в русском языке восхищало его – и падежи, и виды, – кроме одного. Зачем, – говорил он, – вы, русские, используете кириллицу? Это ведь так неудобно для иностранцев, которые ну просто ничего не понимают ни на ваших картах, ни на улицах. Да и вам самим было бы гораздо удобнее писать латиницей, и это был бы первый шаг сближения со свободным и демократическим миром. Я возражал, что как раз нам удобнее не станет, потому что мы привыкли к кириллице и даже немного гордимся ею, и вообще, народ на это никогда не согласится. “А при чем здесь народ, – сказал немец. – У вас же тоталитарное государство, просто возьмите и перейдите на латиницу”. Крыть было нечем! Так я получил первый урок демократии, умело использующей отдельные преимущества тоталитарного строя.

Это, конечно, больше история про немца и демократию, но все-таки немного и про русский язык. Смешно сказать, но, если кто не заметил, мы все-таки перешли на латиницу. Правда, не все и ненадолго. Это коснулось прежде всего пользователей интернета и особенно электронной почты в начальный период их развития в нашей стране, то есть пока не были введены общепринятые кириллические шрифты. Кто-то при этом использовал апострофы для передачи мягких согласных, кто-то латинское “и”, кто-то “игрек”, а кто-то просто плевал на мягкость, но все так или иначе справлялись. Несмотря на обилие непоследовательных и ненаучных способов передачи русских слов латиницей, мы продолжили давать советы, спорить и ругаться, то есть, короче говоря, общаться и понимать друг друга. До тех пор, пока технический прогресс не вернул нам нашу кириллицу. Из этого эксперимента, проведенного над нами новыми технологиями, я извлек весьма тривиальный лингвистический урок. Ценность общения (в первую очередь на родном языке) столь высока, что ради него можно перейти даже на другую графику. Но… значительно лучше использовать свою родную, привычную. Именно поэтому сегодня я гораздо менее охотно читаю в интернете комментарии, записанные латиницей (просто потому, что у их авторов, живущих за границей, нет кириллических шрифтов). Такие комментарии, конечно же, прочитываются, но несколько медленнее и, как бы это сказать, без удовольствия.

Более общий вывод состоит в том, что мы можем приспособиться к любым изменениям нашей графики, но лучше, чтобы этих изменений не было вовсе. И этим, в частности, объясняется отношение к время от времени предлагаемым реформам даже не графики, а орфографии и пунктуации. Образованные люди (за исключением лингвистов) практически всегда против таких реформ, ведь наибольший урон от изменений несут грамотные взрослые люди, а еще точнее, люди много пишущие и читающие. Они сильнее всех привыкли к существующему порядку, и им труднее перестраиваться. Из наиболее грамотных они в один миг становятся наиболее неграмотными (правда, только на определенное время). Кроме всего прочего, грамотность является одной из составляющих культуры, и ее утрата воспринимается культурными людьми болезненно.

Многие до сих пор переживают из-за реформы 1917–1918 годов. И вот в начале нового века прогрессивная общественность дала отпор еще одной попытке реформировать наше правописание. В публичной дискуссии о реформе правописания обсуждалась прежде всего замена буквы ю на у в словах брошюра и парашют. Образованный носитель языка активно сопротивлялся любым изменениям орфографии и имел на это полное право. Но об этом в следующей главе.

Однако, как показывают опыты, не слишком мы вдумываемся в орфографию, когда читаем текст. Забавное доказательство этого найдено мной в интернете, где данный текст фигурирует в качестве анекдота:

По рзелульаттам илссеовадний одонго анлигйсокго унвнертнсета, не иеемт занчненя, вкокам пряокде рсапожолена бкувы в солве. Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бквуы блыи на мсете. Осатьлыне бкувы мгоут селдовтаь в плоонм бсепордяке, все рвано ткест чтаитсея без побрелм. Пичрионй эгото ялвятеся то, что мы не чиатем кдаужю бкуву по отдльенотси, а все солво цликеом.

Действительно, текст читается достаточно легко, хотя перепутаны все буквы, кроме первой и последней. Конечно, не надо стремиться к такой практически абсолютной свободе (все-таки слова выглядят как-то неприятно), но не надо и драматизировать ситуацию. Самое же замечательное, что так легко мы справляемся с этим текстом именно потому, что в нем представлены привычные нам кириллические буквы, и нам достаточно мимолетного взгляда на них, чтобы воспринять некий графический образ слова. Так что, извините, товарищи немцы, без кириллицы нам никак нельзя.

Кстати, этот лингвистический тест оказывается и аргументом против искажений орфографии в интернете. Если вы перемешаете буквы неправильно записанного слова, вы его вряд ли опознаете. Привычки к искаженному образу у нашего глаза нет.

Жить по “Правилам”, или Право на старописание

Мнения по поводу так и не состоявшейся реформы правописания разделились достаточно резко и по чрезвычайно простому признаку. Лингвисты в подавляющем своем большинстве были “за”, не-лингвисты – “против”. Причем, когда речь шла об аргументах, казалось, что противоположные стороны просто не слышат друг друга, а говорят о совершенно разных вещах. Лингвисты большей частью приводили лингвистические аргументы в пользу изменения правописания, а не-лингвисты просили или требовали, чтобы все оставили как есть. Иногда в грубой форме. Например, Татьяна Толстая в газете “Коммерсантъ” сказала буквально следующее: “Надо заколотить двери Академии наук, где заседают эти придурки, и попросить их заняться более полезным для народного хозяйства делом”. Чем-то напоминает монолог Аркадия Райкина “Мысли рационализатора”: “Балерину видали? Она вертится – аж в глазах рябит. Привяжи к ноге динаму – пусть она ток даёт в недоразвитые районы!”