Русский язык на грани нервного срыва. 3D - Максим Кронгауз

Их мучения ограничиваются заучиванием канонической строки уж замуж невтерпеж, что, согласитесь, значительно проще.

Таким образом, совершенно понятно, почему реакция в прессе на слухи о реформе была в подавляющем большинстве случаев негативна. Эта была нормальная реакция образованных людей. Интересно и то, что основной отпор вызвала замена буквы ю на букву у в словах парашют и брошюра (ср. парашут, брошура). Конечно, эта замена гораздо заметнее глазу, чем вариации с двумя или одним н и прочее. Также неприятно (подозреваю, что это самое подходящее слово, – почти физически неприятно) написание прилагательного розыскной через а – разыскной. Неприятие вызывают наименее системные, единичные, но раздражающие глаз замены. Большая заметность орфографических изменений по сравнению с пунктуационными привела к тому, что вместо реформы правописания (то есть орфографии и пунктуации) обсуждались фактически только орфографические изменения.

Итак, психология человека, отторгающего реформу, абсолютно понятна. Но какие же аргументы приводились со стороны сторонников реформы?

Причины, почему следовало писать, а затем и утверждать новый “Свод”, достаточно просты и очевидны. Во-первых, старые “Правила” устарели (то есть с момента их издания в 1956 году произошли определенные изменения в русском языке, которые не были учтены), во-вторых, они несовершенны (и неполны, и неточны). Отсюда те немногочисленные, но вечные, а точнее – хронические, проблемы орфографии: с написанием одного или двух н в причастиях и прилагательных и с раздельно-дефисно-слитным написанием наречий, частиц и пр. На этом месте спотыкаются даже вполне грамотные люди. Думаю, что против упорядочивания этой части было бы и меньше всего возражений, но как раз проблема слитно-раздельного написания наречий в новом “Своде” не решалась до конца, просто один список слов заменялся на другой.

Есть еще один аргумент: в русской орфографии часто нарушается системность, то есть, говоря более простым языком, для многих правил существуют исключения. Именно этими соображениями и были вызваны изменения в написании парашюта, брошюры и прилагательного розыскной. Но именно эти соображения отказывается принимать грамотный носитель языка. Пусть три, пусть десять исключений, но он к ним привык, и принцип сохранения графического облика оказывается важнее принципа системности.

Предлагаемая реформа не предусматривала радикальных изменений, что постоянно подчеркивали ее авторы. Кстати сказать, именно поэтому некоторые лингвисты считали ее явно недостаточной. По сравнению с послереволюционной реформой изменения были просто ничтожны. Любая реформа правописания – проблема одного (в широком смысле) поколения, то есть, как уже сказано, взрослых образованных людей. Предлагаемая же реформа – проблема скорее не поколения, а определенного, не слишком долгого периода времени, лет, скажем, десяти. Через десять лет даже “культурный” глаз перестанет вздрагивать и моргать на слове ПАРАШУТ.

Да, действительно, достаточно просто сто, а лучше тысячу раз написать БРОШУРА, БРОШУPA, БРОШУРА, БРОШУРА, БРОШУРА, БРОШУРА, БРОШУРА, БРОШУРА… Рука привыкнет, а глаз, прошу прощения за сленг, замылится. Языковая привычка вырабатывается именно так – писанием и чтением. И все-таки вопросы остаются. Почему именно в этот момент? Кто должен решать? Ради чего?

Время для реформы или, по крайней мере, для введения новых правил было в каком-то смысле подходящее. Это время больших перемен и потрясений вне языка. Следует напомнить, что послереволюционная реформа готовилась задолго до революции и совсем даже не большевиками, а крупнейшими российскими учеными. Созданную в 1904 году комиссию при Академии наук возглавлял, пусть формально, великий князь Константин Константинович, а ее Орфографическую подкомиссию – великий филолог Ф. Ф. Фортунатов. Проводить же ее начало Временное правительство, а большевики окончательно утвердили декретами Народного комиссариата просвещения от 23 декабря 1917 года и Совета народных комиссаров от ю октября 1918 года. Осуществление реформы сразу после революции, по-видимому, неслучайно. Именно на фоне революций и сопутствующих потрясений реформа оказалась не таким уж значительным событием (каким бы она, безусловно, была в стабильное время), и именно большевики имели политическую волю реализовать ее до конца. Провести подобную реформу в стабильном и демократическом обществе очень трудно. Общественность практически всегда против. О двух неудачных попытках во Франции и Германии я уже говорил.

В смысле проведения реформы нестабильность нашего общества оказывается положительным фактором. Завтра уже будет поздно. Даже смена веков могла бы быть психологическим стимулом для внесения изменений в орфографию. Но, судя по реакции прессы, не стала.

Таким образом, удобный момент, похоже, отчасти упущен.

Другой вопрос связан с механизмами осуществления реформы и с тем, кто же окончательно решает, быть ей или не быть. Кажется, что ответ прост – решать должен народ, который на этом языке говорит. Правда, народ почти всегда против. Особенно если судить по реакции в средствах массовой информации. Впрочем, в этом есть и определенное лукавство. Ведь это все-таки реакция образованного взрослого населения. А в поддержку реформы могли бы выступить как раз менее образованные люди и, конечно, школьники, которые, впрочем, при референдумах не имеют права голоса. С другой стороны, кажется не вполне разумным решать такие вопросы голосованием. Все-таки культурная и языковая норма, в том числе и орфографическая, вещь по определению консервативная, и отменять ее простым большинством голосов нельзя. Слишком легко и быстро тогда будет меняться наша культура. И не исключено, что, проводи мы референдумы по правописанию каждый день, по понедельникам мы будем писать корова, а по вторникам карова.

По-видимому, если говорить о серьезных изменениях, нельзя обойтись без серьезного общественного обсуждения, на котором естественному для образованной общественности орфографическому консерватизму должны противостоять лингвистические доводы, сформулированные абсолютно понятным для неспециалиста языком. Причем существенно даже не то, будет ли реакция общественности негативной (а она должна быть таковой), а то, насколько негативной, насколько резкой она будет. И следовательно, допустимо ли ею пренебречь. Подготовка реформы требует не только разработки теоретических постулатов, но и подготовки общественности к реформе. Фактически мы приходим к тому, что называется новым русским словом – пиар. Так вот, пока пиар реформы был крайне неудачным.

Но, в конце концов, несмотря на мои попытки сохранить объективность, придется честно сказать, как лично я отношусь к реформе неудавшейся или к реформе, возможной в будущем. Надеюсь, что борьба упомянутых в начале статьи лингвиста и обывателя внутри меня была корректной. Я уверен, что проведение подобной реформы, если она когда-нибудь состоится, ни для кого не будет катастрофой (просто в силу незначительности изменений). И все же…

Короче говоря, я за парашют. И, как говаривал герой одного фильма, делайте со мной что хотите.

Монументальное языковедение

Что мы все о словах да о словах? Надоело. Хочется о высоком. Например, о монументальном искусстве.

Недавно, например, я читаю на одной из новостных лент, что члены комиссии Мосгордумы по монументальному искусству единогласно поддержали предложение об установке в Москве памятника символу @ (собачка). Авторами предложения стали Фонд развития социальных коммуникаций и интернет-портал mail.ru. Они же собираются взять на себя финансирование всех расходов по установке памятника. И как сказано в заметке: “Технологическим штрихом к монументу будет бесплатный беспроводный доступ в интернет в радиусе 100 метров”. Приняв решение, члены комиссии отметили, что этот знак соответствует 21 веку и импонирует молодежи. Место его установки решили определить дополнительно.

Прочтя заметку, я, естественно, испытал чувство гордости за комиссию и одновременно попытался вспомнить, а было ли уже что-нибудь подобное на просторах нашей родины. И на ум мне пришли два памятника.

Во-первых, это памятник, который был установлен в Москве на Большой Грузинской улице. Автор – Зураб Церетели, но в создании памятники участвовали и другие люди, в частности Андрей Вознесенский (кстати, архитектор по образованию). Сейчас в это трудно поверить, но монумент олицетворял дружбу русского и грузинского народов и поставлен был в честь 200-летия Георгиевского трактата в 1983 году (в Грузии установили “парный” памятник дружбы народов, который взорвали в 1991 году). Монумент так и называется “Дружба навеки” (интересно, в курсе ли наши политические лидеры). У него есть и другое название, “Дерево языка”, а в народе его называли “Шампур с шашлыком” (и много как еще), что свидетельствовало, с одной стороны, о неоднозначности его художественных достоинств, а с другой – о непроизвольных ассоциациях, сопровождающих нашу дружбу. К чему это все? Ах да, к тому, что памятник представляет собой столб, на который как бы нанизаны буквы русского и грузинского алфавитов, а сверху он к тому же увенчан венком. Итак, получается, что это памятник буквам или, точнее говоря, целым алфавитам, то есть наборам букв.