Военные разведчики XX века - Михаил Толочко

В общем, как свидетельствует многовековая история разведки, всю правду о темном деле борьбы КГБ против американского посольства в Москве мы узнаем лет через сто.

ПРЕДСКАЗАНИЕ ХИРОМАНТКИ

Звонок в дверь. Передо мной здоровый малый. Лицом очень похож на молодого Молодого, а вот ростом выше, в плечах пошире и весовая категория более тяжелая. Пока он читает рукопись, я расскажу его биографию. Родился Трофим в Москве 19 апреля 1958 года, через девять месяцев после тайной встречи отца с матерью в Карловых Варах. Конон Молодый, а для всех процветающий английский бизнесмен Гордон Лонсдейл, каждый год вплоть до своего ареста в Лондоне выезжал отдохнуть якобы на Багамские или Канарские острова, на самом же деле оказывался в Карловых Варах, Загребе или Будапеште, чтобы, быстро сменив документы, повидаться с женой в каком-нибудь безопасном месте в пределах границ социалистического лагеря и даже в Москве. Когда он после провала и ареста в 1961 году оказался в лондонской тюрьме, Трофиму было три года. А когда, вскоре после освобождения, умер и был похоронен на Донском кладбище, Трофиму исполнилось двенадцать. Товарищи из органов не очень, скажем так, были озабочены судьбой сына советского разведчика-нелегала. Их больше интересовали его записки, документы и английская библиотека с запретными книгами. Так, непонятным образом в 1975 году была ограблена квартира Молодых на Мосфильмовской улице: вместе с подержанными вещами пропали часть архива Конона и все зарубежные издания… А Трофим тем временем окончил десятилетку, потом Московское высшее пограничное училище имени Моссовета и был направлен на советско-норвежскую границу. Прослужил сначала заместителем, а потом начальником погранзаставы восемь лет, вернулся в Москву и был назначен заместителем начальника курса на факультете военной контрразведки Высшей школы КГБ. Через два года — в 1989-м году — его комиссовали по состоянию здоровья в звании майора.

…Трофим кончил читать мой опус, который в первоначальном варианте назывался «Судьба на ладони».

— Ну что ж, готов завизировать хоть сейчас. Почти все соответствует действительности, кроме некоторых частностей, особенно касающихся легенды, по которой его заслали сначала в Америку заместителем резидента Рудольфа Абеля, а потом резидентом на самостоятельную работу в Великобританию. О том, как вы в студенчестве бегали по бабам, он мне, конечно, не рассказывал. Не знал я, естественно, что отцу хиромантка предсказала. Это интересно, для меня тем более, ибо ни в каких книгах об этом не писалось…

Да, Конон рассказал мне об этом незадолго до своей кончины, видимо, впервые, и повествование его было грустным, а друг мой грустить не любил, особенно в присутствии знакомых.

…Пока в небольшом редакционном зале «Известий» для узкого круга журналистов, друзей и родственников Конона Молодого, включая его сынишку Трофима, крутили еще не процензуренный фильм «Мертвый сезон», мы втроем — сам Конон, заместитель главного редактора «Известий» Г. М. Ошеверов и я — сидели сначала в кабинете Григория Максимовича, затем в кабинете его лучшего друга — директора еще не реставрированного тогда ресторана «Баку» на улице Горького и, наконец, дома у Ошеверовых. «Тала, — позвонил он жене из ресторана где-то около трех часов ночи, — не ругайся. Я тебе привезу такого замечательного человека, которого ты даже во сне не видала».

Мы просидели до шести утра.

— Конон, — торжественно заявил Григорий Максимович, — я освобождаю Колосова на три дня от работы в редакции, а вы расскажите ему несколько необыкновенных новелл из вашей необыкновенной жизни. Пусть их будет, скажем, пять. Договорились?

— Договорились. — Молодый обаятельно улыбнулся. — Только я боюсь, что у вас ничего не получится с интервью.

— Почему?

— Не все со мной так просто. Вот даже фильм, который основан в общем-то больше на художественном вымысле, и тот притормозили…

— Фильм — может быть. А интервью не притормозят. Кстати, в вашем ведомстве у меня много хороших друзей.

Притормозили. И надолго.

Нет, я сохранил гранки очерка — как память о товарище — в том виде, в каком они были им собственноручно выправлены. Думаю, они еще увидят свет…

Мы возвращались от Григория Максимовича, когда уже начало работать метро и москвичи спешили на работу. Синоптики в ночных последних известиях обещали дождь, но небо было абсолютно чистым и каким-то романтическим. «Ты веришь в предсказания?» — спросил я у Конона. Он улыбнулся: «Если синоптиков, то нет, а вообще — да». И вот тут я ему рассказал — с юмором, конечно, — о моей актюбинской вещунье. А он стал вдруг серьезен: «Ну и что, все исполнилось?» — «Не так чтобы очень, но все-таки…» «Я ведь тоже пообщался в Лондоне с одной хироманткой, — признался Конон. — Забавная получилось история…»

Мы уже дошлепали до высотной резиденции СЭВа. Нашли скамейку в скверике. Присели…

Практически дословно воспроизвожу историю Ко-нона так, как он мне ее тогда рассказал, и весь наш последний разговор.

Ты знаешь, что самый удачный и самый трагический период моей двойной жизни пришелся на Англию. Там я добился больших успехов в нелегальной работе и там же, на историческом, так сказать, мосту Ватерлоо меня ждал провал… В течение двенадцати лет я был преуспевающим бизнесменом и весьма известным юристом. Сначала директором по сбыту «автоматов по продаже» музыки и тетрадей, шариковых ручек и вина, воды и сэндвичей. Потом совладельцем одной такой фирмы, потом двух, а затем хозяином сразу четырех фирм по продаже «автоматов». Я стал миллионером. У меня были восемь автомашин лучших марок, вилла в лондонском пригороде, несколько номеров в престижных гостиницах английской столицы, снятых на долгий срок, и прочие атрибуты богатого бизнесмена. А на самом деле ничего этого у меня не было. Я довольствовался более чем скромным денежным содержанием, полагающемся полковнику советской разведки. Все мои расходы находились под строгим финансовым контролем. Ничего лишнего, особенно на личные цели, но зато убыточные, так сказать, резидентуры финансировались за счет моих прибылей. Но это так, кстати. Меня приглашали на разные приемы и рауты, в том числе и великосветские. И вот однажды на одном из таких мероприятий, где среди процветающих бизнесменов был и я, появилась очень интересная, хотя и не очень молодая леди, которую представили как хиромантку. Может, в шутку, а может, всерьез, черт его знает! Короче говоря, в виде милой шутки она начала рассматривать ладони близстоящих кавалеров. Попала ей на глаза и моя рука — неудобно было отказаться, чтобы не вызвать у знакомых каких-либо подозрений. Поглядела она на меня довольно серьезно: «А вас, сэр, ждут наручники. Но не надолго…» После этой фразы она опять заулыбалась. А мои знакомые весело заржали: «Точно. Гордон наверняка прогорит со своими музыкальными автоматами…» Тогда музыкальные автоматы были еще в диковинку. А потом хиромантка подошла ко мне еще раз, когда я стоял один в углу зала. «Мне неудобно было говорить при всех, — сказала она серьезно, — но ваша ладонь мне не нравится. У вас много друзей, но они не очень надежны, особенно в той стране, где вы родились и куда уедете после всех неприятностей. Не доверяйте им, особенно коллегам. И постарайтесь избегать врачей… И здесь, в Лондоне, будьте осторожны, очень осторожны, хотя с судьбой бороться почти что бесполезно».

…Свою последнюю встречу с двумя агентами я проводил ночью на мосту Ватерлоо. Это была экстренная встреча, так как я чувствовал, что вокруг происходит нечто странное, все время не покидало ощущение надвигающейся беды. А разведчики, как правило, верят в предчувствие. Агенты были очень ценные, и я решил предупредить их о временном замораживании наших отношений. Когда он и она появились, я просто ахнул от досады. Он нес портфель с очередной порцией секретных документов. По условиям, на экстренную встречу надо приходить абсолютно пустым. Но было поздно. С двух сторон нас заблокировали машины английской контрразведки с включенными фарами. Ко мне подошел пожилой чин в штатском. «Как давно я искал тебя, сынок», — произнес он ласково, положив мне руку на плечо. «А где наручники?» — спокойно спросил я, вспомнив симпатичную хиромантку. Контрразведчик несколько удивился моему спокойствию: «Будут наручники. Но вы-то понимаете, молодой человек, что мы повезем вас сейчас в Скотланд-Ярд?» Я это понимал еще в Москве, когда мы проигрывали варианты моего провала. Не понял только одного: почему мне дали двадцать пять лет тюрьмы, хотя обвинитель просил всего семнадцать. Воистину непостижимо британское правосудие! Впрочем, как и предсказала моя хиромантка, просидел я «недолго» — три года. И еще раз я о ней вспомнил добрым словом, когда меня обменивали на английского разведчика Гревилла Винна…