Стальной узел - Сергей Иванович Зверев

Несколько раз враг поднимался в атаку, но каждый раз немецкие солдаты снова падали в поисках укрытия. Многие пытались скрыться за танками. Но еще два танка задымили и остановились. У третьего ударом мощного снаряда самоходки сорвало башню, и она съехала на сторону, упала и перевернулась, изнутри валил дым и виднелись языки пламени. Соколов повернул бинокль. Еще пять минут, и немцы начнут атаку на село с другой стороны. Здесь мы справимся, а самоходки надо, пока не поздно, поворачивать на атакующего с юга противника. Дистанция позволяет.

И тут случилось невероятное. Из-за леса вдруг вылетели штурмовики с красными звездами на крыльях. Чуть ли не касаясь крон деревьев, они прошли над дорогой, которая мгновенно стала превращаться в сплошное огненное море. Летели обломки машин, полыхали от взрывов черным дымом подбитые танки. Вражеские солдаты бросались на землю, отползали и отбегали от дороги. Вторая волна штурмовиков прошла над дорогой, превращая в дым и огонь все, что на ней находилось. А следом, победно ревя двигателями, звонко стреляя из орудий, показались советские танки. Их было много, почти все поле заполнили «тридцатьчетверки», легкие танки, следом шли самоходки. И все это море бронетехники стреляло и стреляло в огонь, в дым, сея смерть и разрушение.

Группа немецких танков и машин, которые до этого поворачивали к селу, уже уходили в сторону леса. Догорали несколько танков перед околицей. Заметавшиеся было немецкие солдаты стали бросать винтовки и поднимать руки. Соколов устало опустил лоб на сложенные на крышке люка руки. Ну, вот и все. Выстояли, выполнили приказ… И ребят спасли. Омаев ведь говорил, что у «Зверобоя» только гусеницу сорвало. Работы на полчаса, если «ленивец» не поврежден. И тогда танк снова на ходу!

Бочкин открыл глаза и испугался. Нечто белого цвета, немыслимо чистого, простиралось над ним, куда только хватало взгляда. И сам он не чувствовал своего тела. Он был легок как пушинка, и его несло, он плыл по течению воздуха, чуть покачиваясь. Ему было легко и свободно… Но только слегка подташнивало. Почему тошнит, ведь этого не должно быть. Николай нахмурился, глубоко вдохнул и ощутил знакомый больничный запах. Запах лекарств, запах карболки. А нечто белого цвета над его головой вдруг сгустилось и предстало обычным беленым потолком.

Тошнило, немного ныла нога, и начали вспоминаться события. Не все, но в основном. Да, он был в танке, немцы наступали, а он стрелял из пулемета. Стрелял, пока не потерял сознание. Нет, он просто не помнил, что было потом. Хотя нет, помнил, что Омаев появился. Точно, появился Руслан. Как в тумане его лицо, и очень больно было, когда он вытаскивал его из танка. Ну да, госпиталь! Наши вернулись и забрали нас с Бабенко. Бочкин грустно усмехнулся. Ну, вот, а я уж было поверил, что в раю очутился. Красиво было и легко. Ладно, значит, поживем еще.

Николай раскрыл шире глаза и увидел лицо Лизы. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, своими удивительно красивыми большущими глазищами.

– Все-таки я в раю, раз вижу тебя, – чуть слышно произнес Бочкин.

– Что? Коля, что ты сказал? – спросила Лиза и взяла молодого человека за руку. Теплые и нежные пальцы.

– Я? Нет, это я так, – смутился парень. – Не обращай внимания. Это после лекарств и наркоза. Видения всякие. Я подумал, что ты тоже видение.

– Я не видение, – заулыбалась девушка, – я, Коленька, самый настоящий живой человек. И я приехала, чтобы увидеть тебя.

– Видение! – упрямо заявил Бочкин, и его пальцы шевельнулись, он чуть сжал руку Лизы и закрыл глаза. – Ты самое красивое и удивительное видение на свете. Ты самое настоящее чудо в моей жизни. И самый красивый живой человек. Очень важный для меня человек и очень нужный мне.

– Я люблю тебя! – прошептала Лиза и, опустив глаза, покраснела. Она заметила, как раненые на других кроватях деликатно отвели глаза в сторону.

– И я тебя люблю, Лиза! – серьезно ответил Бочкин. Ты просто не представляешь, что ты для меня значишь. Ты ведь спасла меня… нас с Семеном Михалычем. Нет, нет, не перебивай, Лиза! Я хочу тебе сказать, что нам было очень трудно, тяжело было там. А если честно, то было страшно. Это страшно, когда все ушли, когда никого, а ты один. Или вдвоем, но не важно, это все равно как одиночество вдвоем. Я не могу тебе объяснить, как это бывает. Понимаешь, когда ты уверен, что умрешь, что больше ничего и никогда не увидишь, когда сражаешься бок о бок с человеком, с товарищем, то возникает чувство, что вы вдвоем одно целое. Тут уже «я» и «мы»… большой разницы нет.

– Я так боялась за тебя, я чувствовала, что мне нужно было ехать с бригадой, что я смогу помочь тебе! – торопливо заговорила Лиза, но Бочкин ее остановил, слабо сжав ее руку пальцами.

– Ты помогла очень, твой голос помог. Я стрелял и слышал его, даже когда отключал рацию. Ты была рядом, и я должен был жить для тебя, победить для тебя. Знал, что погибну, но мне было легко и радостно, когда в эфире появился твой голос, твои песни. Мы слышали тебя и улыбались. Знаешь, это не просто твой голос, не просто голос девушки, которую я люблю, это, казалось, был… голос Родины. Ты пела, и мы выжили!

– А теперь я буду петь, чтобы ты выздоровел, – улыбнулась девушка, и на ее ресницах задрожали слезы. Чистые, как маленькие хрусталики. Коля сжал ее руку, испугался, что девушка расплачется, но Лиза замотала головой. – Нет, нет! Это слезы счастья, ты не думай. Все хорошо, мне хирург сказал, что ничего опасного уже нет.

Лиза решительно вскочила, стянула со своих плеч платок и вышла на середину палаты. Раненые смотрели на нее с улыбкой. Молодые, взрослые мужчины, некоторые даже с сединой, почти пожилые дядьки смотрели на нее и ждали. Она видела, что ждали, когда она запоет, что они ей рады. И она сказала:

– Товарищи бойцы! Я сейчас буду петь для вас. Петь так, как пела по радио экипажу одного нашего танка, который в окружении сражался с врагами и мог погибнуть. А я хотела спасти танкистов и пела им по рации. И они победили и выжили. Теперь они здесь на лечении. И один из них мой жених – Коля Бочкин. Танкист!

Раненые зааплодировали. Кто-то мог двумя руками, а у кого не было такой возможности, те шлепали себя ладонью по бедру