Десятый круг ада - Юрий Виноградов

Показ оборудование Штайниц начал со своей микролаборатории — святая святых всего бактериологического центра. В ней проходят главные эксперименты по созданию абсолютного оружия, от которого у противника практически не будет никакой защиты. С самого начала Штайниц хотел ошеломить самодовольного профессора — пусть знает, что его ученик не только догнал старого учителя в области уникальных исследований микроорганизмов, но во многом и превзошел его. Сейчас они как ученые — на равных, но пройдет месяц-два и он, доктор Вольфган Штайниц, станет недосягаем для профессора, считавшегося едва ли не первым в мире химиком-органиком.

Они вошли в светлую круглую комнату. В глаза Шмидту сразу же бросилась стоящая на столе огромная овальной формы стеклянная колба, напоминающая гробницу. Над столом нависала мощная бестеневая хирургическая лампа. У стены — ярусы полуоткрытых полок с пронумерованными пробирками, от которых тянулись тонкие алюминиевые трубки, сходящиеся у пола в единый пучок. Справа у стола находился пульт управления со шкалой цифр и разноцветными кнопками.

Шмидту стало вдруг жарко, точно его опустили в горячую ванну. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, распахнул пиджак. Без объяснения понял, что хрустальная гробница представляла во много раз увеличенную копию стеклянной колбочки из «зоопарка фрейлейн Эрны», где Штайниц проводил опыты с рептилиями и грызунами. Гигантская по размерам колба явно рассчитана на самых крупных животных, в ней свободно мог уместиться рослый человек. Неужели его бывший ученик собирается проводить эксперименты над людьми? Просто непостижимо для здравомыслящего существа! От одной только мысли об опытах на живом человеческом организме у профессора стало жутко на душе.

— Прекрасное оборудование, — через силу похвалил профессор, стараясь взять себя в руки. — Ваши подопытные рептилии и грызуны могут резвиться здесь, как на свободе.

На губах Штайница заиграла довольная усмешка.

— Полноте, коллега! Вы отлично понимаете, что моя колба рассчитана не на грызунов и рептилий…

Профессор даже не заметил этого обращения «коллега», фамильярно произнесенного бывшим учеником. «Выходит, мои предположения верны», — подумал Шмидт бледнея.

— Не может быть…

— Может, дорогой коллега, может! — перебил Штайниц. — Сейчас для Германии как государства настал критический момент: или нас одолеет враг, или мы его. Лучше — мы! А для этого требуются особые средства.

— Бактериологические?!

Штайниц снисходительно посмотрел на собеседника, словно перед ним был не гениальный ученый, его учитель, а обыкновенный студент.

— Без этого немецкой нации не одержать победы, предначертанной историей.

— Но это же… это же… — профессор ловил ртом воздух, не в силах досказать слово. Ноги его предательски подкашивались, и, если бы не вовремя поданный Штайницем стул, он свалился бы на выложенный желтыми керамическими плитками пол.

— Кто, как не мы, ученые, должны в трудный час помочь священному отечеству? Это и мой долг, и ваш…

— Это же… — профессор попытался высказать свое негодование и не смог. Закололо в груди, не хватало воздуха. — Душно здесь. Помогите выйти…

Штайниц примирительно улыбнулся:

— Напрасно вы так близко принимаете это к сердцу, дорогой профессор! Все в порядке вещей.

Он провел бледного Шмидта в свой просторный кабинет, заботливо усадил в мягкое кресло, налил стакан минеральной воды. Нельзя было в таком виде выпускать его на улицу, пусть немножко успокоится. Само собой разумеется, о дальнейшем осмотре бактериологической лаборатории не могло идти и речи. Штайниц ожидал резкой реакции старого ученого на подготовку эксперимента над человеком, но не думал, что так остро и болезненно это подействует на него. Ведь профессор и раньше знал, над какими проблемами ломает голову его ученик, понимал, для чего возводился дорогостоящий бактериологический центр. Через неделю-две, когда начнутся эксперименты над военнопленными, он волей или неволей будет посвящен в курс дел. Хотелось несколько подготовить его к такому событию, вот почему так настойчиво Штайниц и приглашал профессора в свою лабораторию.

Шмидт выпил почти весь стакан минеральной воды.

— Это же бесчеловечно, безжалостно, антигуманно, доктор Штайниц! — взволнованно заговорил он, считая, что обязан высказать свое отношение к создаваемым средствам массового уничтожения живых существ. — Убивать людей болезнетворными микробами — чистейший варварский акт!

— А убивать их с помощью снарядов, бомб, гранат, мин, пуль — еще более варварский акт! — ответил Штайниц. — Представьте себе тяжелораненых, с оторванными руками и ногами, с раздробленными черепами и вспоротыми животами. Крики, стоны, мучения, агонии. Несчастные рады поскорее умереть от выпавших на их долю невероятных мук. Разве не так? Бактериологическое оружие исключает кровь, раны, муки. Человек чувствует недомогание, ложится в постель и безболезненно предстает перед судом божьим. Так какое же оружие гуманнее: будущее бактериологическое или ныне действующее на фронтах огнестрельное классическое?! Двух мнений тут быть не может! — Он достал с полки книгу в коричневом кожаном переплете и показал ее гостю. — Вы, надеюсь, знакомы с «Майн кампф», написанной фюрером?

Шмидт отрицательно покачал отяжелевшей головой. Он вообще не любил читать политические книги и тем более не хотел знакомиться с библией нацизма, призывающей немцев к открытой агрессии против народов мира.

— Непростительная ошибка с вашей стороны. Это манифест для истинных арийцев! — Штайниц раскрыл отмеченную закладкой нужную страницу книги и прочитал: — «…Самые безжалостные методы борьбы являются в то же время самыми человечными». Наш фюрер имел в виду именно будущее абсолютное оружие — бактериологическое и атомное, которое мы, ученые-арийцы, создаем во славу и могущество третьей империи! Те же, кто не понимают этого, играют на руку врагам рейха…

«Это предупреждение мне, если я вдруг откажусь работать в химической лаборатории», — пронеслось в голове у профессора. Ему до слез стало жалко себя, так глупо попавшего в хитроумно расставленную ловушку. Вначале доктор Кальтенбруннер напомнил ему о сыне Альберте, жизнь которого, как можно было понять из разговора, зависела от участия отца в исследовательских работах в создаваемом бактериологическом центре и от которого в последнее время нет почему-то писем, а теперь доктор Штайниц недвусмысленно предупреждает его о тяжелых последствиях в случае отказа работать на военную машину нацистов. В таком незавидном положении профессору следовало бы сейчас помолчать. Но как гуманист, как ученый, как, наконец, просто человек, сознающий, какую угрозу для цивилизации представляет применение в военных целях бактериологических средств массового уничтожения людей, он, профессор Иозеф Шмидт, не вправе безропотно соглашаться со своим бывшим учеником. Иначе история не простит ему этого, и его ныне непорочное имя может стать синонимом вандализма.