Тихий Дон Кихот - Дмитрий Вересов

– Дело моей чести, мой долг пред всеми вами, чтобы он из этой истории не вышел сухим, – стукнул по столу слегка захмелевший Санчо.

– Горобец, – проговорила Аня.

– С того момента, как Корнилов получил от Горобца деньги за развал уголовного дела, он почти стал его человеком. Постепенно Горобец вовлекал Корнилова и его «оборотней» в свою игру. Видимо, он контролировал действия группировки. Вряд ли он позволил бы Корнилову самостоятельно распоряжаться долей от перейкинского бизнеса.

Но Корнилов и сам чувствовал, что без мощного партнера в лице Горобца ему будет очень трудно. Постепенно, то упираясь, то сопротивляясь, он двигался навстречу этому хищнику, а Горобец ждал, как паук у паутины. Андрей Судаков рассказал про странный разговор Корнилова и Горобца, которому был свидетелем. По словам оперативника, было похоже, что Корнилов тогда дал согласие на подчинение своей группировки Горобцу. Или это Судаков задним числом придумал. Санчо, честно говоря, не очень этому парню доверяет.

Если бы Корнилов действовал по всем правилам криминального бизнеса, он бы просто устранил двоих зарвавшихся «оборотней», совершивших «левый наезд», попытавшихся «кинуть братву». Но он стал играть в благородного вожака, решил вести воспитательную работу, когда нужно было просто убивать.

Горобец, к которому Корнилов обратился за денежной помощью, как настоящий хищник, почувствовал слабину своего партнера и отказал.

Теперь уже не только Светлана Перейкина и маленький Ваня стали заложниками «оборотней», но и сам Корнилов оказался заложником сложившейся ситуации.

– Но Михась так и не стал оборотнем, – закончил свой рассказ Санчо.

– Или стал «недооборотнем», человеком с песьей головой, – поправила его Аня.

– Если бы я был рядом, этого с Мишей не случилось бы никогда, – Санчук вдруг уронил вмиг потяжелевшую голову на руки. – Если бы мы были вместе, как всегда… Напарники… Разве такое могло с ним произойти?.. Идти до конца… Зачем он вот так… один…

Аня странно восприняла сейчас Колины слова. Ведь вместе с Корниловым была она, только она. Ее Михаил считал своей Прекрасной Дамой, и все «подвиги» совершал во славу только ее имени. Она словно услышала, как где-то далеко-далеко прозвучало ее имя, может, в том самом разговоре между Корниловым и Перейкиным, который они вели с оружием в руках, и о котором никто никогда и не узнает. Все совершилось ее именем… У этого урагана, прошедшегося по судьбам людей, как по крышам рыбацкого поселка, было женское имя. Имя ему было – Анна.

ЭПИЛОГ

– Если пламя меня не жжет, стало быть, и черти меня не утащат.

– Главный врач больницы Юрий Иванович Дыбенко вызвал к себе сестру-хозяйку. Ее искали, но не могли найти. Юрий Иванович был не в состоянии понять, что такую большую женщину, которую нелегко обойти в тесном больничном коридоре, ищут, как иголку в стоге сена. Он представил себе Варвару Иосифовну. Даже если она складывала свободные руки на животе, все равно казалось, что она держит перед собой огромную кипу больничного белья.

– Ну, наконец-то! – воскликнул главный врач, когда широкий белый халат закрыл собою дверной проем его кабинета. – Организаторша еще тут… мне! Ленин умер, и дело его умерло тоже.…

– Я знаю, – испуганно пробормотала Варвара Иосифовна, подозревая какую-то политическую провокацию.

– Так что же вы творите? Зачем вы устроили этот коммунистический субботник?

Главный врач резко распахнул окно. Едкий, вонючий дым, с отвратительной примесью больничных запахов, вполз в кабинет, как удав, и стал постепенно душить присутствующих.

– Зачем вам понадобилось сжигать листья?! – Юрий Иванович попытался истошным криком прочистить дыхание. – Я же издавал в прошлом году приказ, чтобы сухие листья сваливать в яму за третьим корпусом, в которой тогда язвенник сломал ногу. Неужели я должен каждый год подписывать одно и то же?

– Так это не я, – обрадовалась Вера Иосифовна. – Я ничего не сжигала.

– Я понимаю, что сами вы ничего не делали. Но больных, кроме вас, организовать на такой трудовой подвиг некому. Какая гадость! Вы посмотрите, какие аккуратные кучки!

– Прошлогодние, как тот самый приказ, листья были собраны в одинаковые, равномерно рассредоточенные по всей территории кучи. Каждая из них выделяла свою порцию дымовой завесы, и вся больничная территория была погружена в вонючий туман. Сквозь едкий дым, как солдаты Первой мировой, продирались на прогулку больные и их родственники.

– Юрий Иванович, так это не я! – затряслась от искреннего возмущения сестра-хозяйка. – Как вы могли такое подумать! Чтобы я нарушила ваш приказ! Да и когда бы я успела? У меня сегодня такой суматошный день. Выдача белья, Ильинична опять ключи потеряла… Это они, должно быть, сами… организовались.

– Опавшие листья?

– Больные, Юрий Иванович. Может, кто-то из неврологии? Или из дерматологии у кого-то зачесалось? Ночью вот нагребли и подожгли…

– Прямо ночью, наощупь?

– А когда еще? Я на работу как пришла, сразу почувствовала: горит и воняет. Хотела организовать тушение, а потом подумала, что это ваш приказ. Парковую территорию очистить от мусора. Так организовать?

– Что?

– Тушение.

– Теперь уж поздно, – вздохнул Юрий Иванович и закашлялся. – Разгорелось уже. И откуда эти тимуровцы взялись на мою больную голову?

Главный врач, пережив приступ начальственного гнева, опустился на стул. Внизу воздух был не таким отравленным. Вера Иосифовна поняла, что наступил самый удобный момент напомнить Юрию Ивановичу о важнейших тряпично-бельевых проблемах. Только она приняла позу болеющей за общее дело сотрудницы, как в кабинет без стука влетел практикант Жора:

– Горим, Юрий Иванович! – заорал он истошно.

– А то я не в курсе, – печально заметил главный врач. – Даже медсестры все, наверное, провоняли…

Жора остановился в недоумении, не совсем поняв реакцию главного врача, но его уже толкали в спину, и другие голоса врывались в задымленный кабинет Юрия Ивановича.

– Реанимация горит! Горит реанимация!

Два разных дыма смешивались на больничной территории. Ленивый, застарелый, намекающий на ползучее, неотвратимое, растянутое во времени тление ныне живого и резкий, угарный, сладковато-горький дым внезапной, неотвратимой смерти, случившейся уже сейчас, на наших глазах.

Молодая женщина в строгом деловом костюме стояла, прижавшись спиной к дереву. Казалось, что она пятилась назад, пока не уперлась спиной в старый клен. На лице ее не было косметики, темные волосы были собраны сзади простой домашней заколкой. Она была мертвенно бледна и в то же время спокойна.

Реанимационный корпус был занавешен густыми клубами дыма, заставлен пожарными машинами, застился беспорядочно бегущими людьми. Пламени не было видно, но слышались треск пожираемых им конструкций, хлопки и взрывы какого-то врачебного оборудования.

Как видения, из дыма вдруг появлялись пред ней странные, сюрреалистические фигуры. Вот пробежала очень полная медсестра в горящем белом колпаке, похожая на большую свечу. Потом проехала каталка с больным, который держал в высоко поднятой руке свою капельницу. Следом из дыма выскочил человек в пижаме, надетой на тельняшку, с черными полосами копоти на лице, как у Рембо.

– Пожарные без воды приехали! – заорал он. – А человек сгорел прямо в коме…

Довольно грубо отпихнув последнее видение, появился полный мужчина небольшого роста в сером костюме, со сбитым назад галстуком. Он тяжело дышал, отмахивался от дыма, тер глаза и шел к женщине у дерева.

– Это была легкая смерть, – сказал он то ли женщине, то ли дереву. – Он же был без сознания… Он ничего не видел, не слышал, не чувствовал… Он мне про стихии эти рассказывал… Вода, огонь… Какого черта?.. Уйду я из отдела… Аннушка, тебе не надо здесь. Здесь тяжело дышать. Я тебя отвезу…

Последним видением Ани был бегущий среди деревьев парень в спортивном костюме с шашечками на штанине и с белой змейкой шрама на темной, коротко стриженой голове. Ане показалось, что он узнал ее и подмигнул на бегу, как старой знакомой…

– Ты побудь здесь немного одна, – сказал Санчук, усаживая Аню на кровать в ее спальне. – Я за своими съезжу. Они с тобой побудут, жена и Аннушка, тезка твоя. А я в больницу потом вернусь. Потому что… Потому что я не верю…

Последние слова получились у Санчука писклявыми, словно он «дал петуха» в песне, и опер поспешно выскочил из комнаты.

Аня посидела на кровати немного, потом осмотрелась, прислушалась и тихо позвала Сажика. Никто не откликнулся ей ни лаем, ни топотом. Она спустилась вниз, позвала опять и вышла на улицу. Впервые территория участка показалась ей такой огромной. Она даже устала идти от дуба до рощицы и обратно, к гаражу, Мишиному «Шаолиню», колодцу…

– Сажик, Сажик…

У ворот она даже наклонилась и посмотрела на следы у ворот. Но вместо отпечатка собачьих лап она вдруг увидела след корниловского ботинка. Она всегда сама протирала и мыла его ботинки, поэтому узнала его сразу.