Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом - Илья Троянов

— Я тоже так думаю.

Мы помолчали. Я закрыл глаза. Ее пальцы бегали по моим вискам. Подняв руки, чтобы обнять шею девушки, я слегка задел ее грудь. Она воспротивилась со смехом и пригрозила мне. Отлучением и ссылкой. Я открыл глаза. Ночь успела измениться. Под легким дыханием рассвета. Мы приветствовали зарождение дня, устало вытянувшись. Чело неба просветлело и сбросило темное покрывало с моря, которое вздымалось и опадало, как грудь спящего. Задул ветер. Море проснулось, растеклось по небу и напоило воздух, морская пена уплывала с облаками. Первые лучи — и мы решили принять холодный душ. «Пойдем ко мне, — сказала она, — чтоб не будить твоего крестного». Под душ я встал первым, а когда вышел, она спала поперек кровати. Я накрыл ее одеялом и вышел.

Затем я бесшумно отворил дверь нашей каюты. Занавески пропускали в нее лишь слабый свет, но и этого было достаточно, чтобы понять: койка Бай Дана пуста. Постельное белье не смято и симметрично сложено, как это делает наша горничная. Нет, Бай Дан этой ночью здесь явно не появлялся.

Палуба оставалась такой же пустынной. Я провел рукой по релингу, а голова моя была полна свежих воспоминаний, как спелая дыня — семечек. И вдруг меня пронзило ощущение счастья, реальное, словно укус пчелы. Мне захотелось двигаться, прыгать зигзагом, используя распростертые руки как несущие крылья. Я подпрыгнул. И чуть не сбил с ног уборщицу.

Понятно, что после событий минувшей ночи Бай Дан принялся разглагольствовать на тему, какая существует разница между любовью у молодых людей и у старых. Я проплыл несколько дорожек, а он все лежал в шезлонге и потягивал некий напиток, который весьма пришелся ему по вкусу, хоть и был это какой-то сомнительный коктейль под названием «Клаб спешл».

— Заказать на твою долю?

— Нет, спасибо. — Я положил руки на рифленый край бассейна.

— Мне не раз доводилось наблюдать любовь у молодых людей. Он покачал головой, словно в крайнем изумлении.

— Ну и что?

— Когда влюбляется молодой человек, проходит совсем немного времени, и вот уже эта любовь становится вполне самостоятельной, живет своей, особой жизнью, выходящей далеко за пределы его страстей и желаний. И напротив, мы, старики, целеустремленно и четко принимаем решение в пользу страсти, которая нам нужна, и этим довольствуемся. Не знаю, правда, можно ли это назвать страстью. Один высоко мной чтимый господин где-то когда-то писал, что мы ложимся в постель, приняв предварительно лишь одну-единственную меру предосторожности: не простудиться бы. Он прав, мы ни о чем не тревожимся и не строим никаких иллюзий. Ибо было бы вредно для здоровья воображать, будто к тебе вернулась юность, прямо за ночь, при обмене касаниями и соками тела, и сам ты обернулся молодым любовником, и тебе принадлежит весь мир. Большая стрелка часов нашей жизни указывает на такое обилие немощей, что мы не знаем толком, как долго мы еще сможем тешиться любовью. Мы не должны даром терять время, мы приемлем любое выпавшее на нашу долю сокращение пути, вместо того чтобы шнырять по кустам.

Спустя несколько дней мы прибыли в Невйорк, как это произносит Бай Дан. В одно слово. Как ни странно, Бай Дан здесь никого не знал, хотя город должен бы кишеть игроками и бывшими арестантами. Но по чистой случайности никто из них не был знаком с Бай Даном. По нашей просьбе пароходная компания забронировала для нас номер в отеле. Организовав размещение тандема, мы сели в одно из этих желтых такси.

Поскольку Бай Дан уложил наш багаж на заднее сиденье, я хотел сесть спереди, но движением указательного пальца таксист этому воспротивился. «Назад, — закричал он, — впереди лежат мои макалки!» И он говорил чистую правду: впереди действительно лежали его макалки. На переднем сиденье, пять круглых пластиковых коробочек со всевозможными соусами.

— Лично я предпочитаю макалки. Куда поедем-то? Со всякими хрустиками, ну там чипсы и тому подобное, ко мне можете даже и не соваться, но вот макалки — это да. — Вдруг в руках у него оказалась морковка, которую он не мешкая макнул в одну из коробочек. — Я все всегда беру с собой из дому. Перец, огурцы, сыр, нарезаю их полосками, чтобы макать сподручней.

— Перец? Огурцы? А сыр вы какой берете?

— Овечий, но чтобы очень свежий, молодой, не то он крошится.

— Овечий сыр? А откуда вы сами-то приехали?

Бай Дан услышал название страны, и это было первое слово, которое он понял в Нью-Йорке.

— А про нас он что говорит?

— Вы разговариваете на…

— Земляк!

Звали его Топко, Топко, the Taxidriver, бывший член Национальной сборной, который слинял в Мексике во время мирового первенства. В решающем матче его ввели на семьдесят седьмой минуте.

— Они меня всегда пускали в ход все равно как джокера. Это ж надо! Едва я вышел на поле, как нам сразу же представился неслыханный шанс. Топко вполне мог завоевать бессмертную славу. Счет один — один, длинный пас по проходу, прорвать защиту, которая конечно же возлагает надежды на офсайд, и бросается под ноги Топко, вовремя набравшего скорость. Топко бежит без всяких препятствий на вратаря. Осталось пятнадцать метров, десять. Надо бить! У меня было так много разных возможностей, я мог пробить верхний мяч, над головой у вратаря, дать крутой мяч понизу, в угол, обвести вокруг вратаря или выманить его из ворот и преспокойно вкатить мяч в ворота. Все эти мысли промелькнули у меня в голове, пока я вообще не перестал соображать, на каком я свете, и так бездарно ударил, что мяч откатился за угловой флажок. А это был наш последний шанс.

Я рассуждал слишком много, вот! Тренер мне дал потом такого леща! Перебор в мозгах, вот! Это и есть самая проклятая проблема человека, у него слишком много мозгов. Чуть бы поменьше — и мы бы вышли в четвертьфинал!

А ничья нас по очкам не устраивала, мы вылетели из розыгрыша, и пришлось нам укладывать чемоданы. Точнее сказать, это другим пришлось укладывать чемоданы, а я остался. Вышли мы как-то погулять, само собой, в сопровождении наших ищеек, но атмосфера была довольно непринужденная, и я разглядывал этот самый Мексико-Сити. В основном это был уродливый хаос, но когда я вспоминал наш бульвар Ленина, то хаос уже казался мне вполне красивым, а когда я вспоминал свою вечно недовольную мать и соседей, о которых ты знаешь абсолютно все и которые тоже знают о тебе абсолютно все, впрочем, вам можно и не объяснять, что, когда тот, кто живет над тобой, чихает, тот, кто живет под тобой, говорит ему: будьте здоровы. Все эти мысли промелькнули у меня в голове, а мы тем временем гуляли по этому гигантскому рынку, и чего там только не было, да еще индейцы, на них были такие пестрые одежды, ну и зрелище, скажу я вам, все такое яркое и живое.

— Престранные у них дома. — Бай Дан больше глядел в окно, чем слушал. — Вот этот, например, выглядит как мозаичный набор, который только и ждет подходящего облачка, чтоб насадить его на макушку, а вон тот… Господи, почему у него шпиль кривой, словно заказчик разорился перед самым завершением работ?

— Косые крыши — это у них очень модно, они вроде бы накапливают солнечную энергию. Вот сидел я, значит, у себя в номере и думал, как дома меня все будут обзывать дураком из-за этого прекрасного шанса, а мне и без того уже было очень стыдно, такое из головы не выбьешь, а эти жирные гады, эти футбольные эксперты по партийной линии, они еще много лет подряд будут тыкать мне в морду… вот я и вышел тихонечко на улицу, среди ночи, это было проще простого, потому что с вечера мы все здорово набрались, а мой сосед по комнате, правый полусредний, деревенский пентюх по фамилии Иванов, почти каждую ночь впадал в зимнюю спячку. Потом я очутился здесь. Ну, это длинная story, здесь на футбол всем наплевать, nobody care a damn.

Мы уговорились с ним на другой день, он был готов возить нас все время, которое мы намерены здесь провести. Бай Дан уплатил ему задаток.

— Хотите побывать на нашей Генеральной ассамблее? — спросил нас Топко несколько дней спустя, после того как мы поднялись на парочку небоскребов, сели на паром «Стейтс-айленд», с него полюбовались вблизи и издали на Южный Манхэттен, на Метрополитен, на Гуггенхайма, на МоМА[30] ну и на биржу. — У нас это считается big event[31].

— А разве нас туда пустят?

— Ясное дело пустят, вы ведь со мной, а я член… — Мы с Бай Даном переглянулись в немом изумлении. — Очень рекомендую, там принимаются самые важные решения…

— Да ты-то какое отношение имеешь к ООН?

— А вот увидите. Давайте просто поедем в Бруклин.

— Алекс, выгляни, пожалуйста, в окно с моей стороны. Это очень напоминает мне наш Центральный комитет. Должно быть, и погребальные процессии непременно проходят мимо.

Лично я видел только белую стену с совершенно одинаковыми квадратными окнами.

— Это у нас Municipal Building[32].