КОНСТАНС, или Одинокие Пути - Лоренс Даррел

— Вы слышали? — спросил он, и Констанс кивнула в ответ. — Похоже на вашу сестру, да? — Констанс снова кивнула, и он сказал, что уже два раза слышал эти звуки, но найти никого не смог. — Как-то жена сказала, что видела вдалеке девушку на велосипеде, которая ехала по дороге вниз, в Тюбэн. Но в сумерках Колетт не разглядела ее.

— Это была сестра? Это была Ливия?

Наконец внедрившись в ее сознание, эта новость потрясла ее своей невероятностью. Что здесь делать Ливии? Как ни странно, она вскоре получила ответ на этот вопрос, а в тот момент как бы отложила его в сторону, целиком сосредоточившись на работе, выполнять которую становилось все труднее из-за мороза и ветра. Для поездок приходилось дожидаться солнечной погоды, когда на дорогах становилось немного теплее. Дружба с Нэнси Квиминал крепла день ото дня, они стали как сестры — даже ближе, потому что с Ливией таких отношений у Констанс никогда не было. Они по очереди ездили по делам, деля пополам хлопоты и ответственность.

Однажды Нэнси вернулась из Экса и рассказала, что видела парижских интеллектуалов в berets basques,[160] которые играли в boules[161] и горько жаловались на трудности с продуктами.

— Мне было до того противно и стыдно, что я чуть не заплакала. А, с другой стороны, что еще делать этим несчастным?

В самом деле. Констанс вспомнила об этом как-то вечером, когда, возвратившись домой, услышала, как дети Блэза играют в сенном сарае. Они без всякого стеснения ласкали друг друга и в то же время повторяли наизусть рецепты приготовления давно забытых блюд- это был один из способов отвлечься от ощущения голода, ведь продуктов становилось все меньше и меньше. Констанс была и тронута и удивлена. Вот бы Сэм был с ней, можно было бы ему поплакаться, — но в некотором смысле он был с ней. Кстати, во время бесед с Блэзом вдруг посреди фразы возникало старо-французское слово, и Констанс нетерпеливо поджидала милые сердцу присловья. Такие, как например: «Quand l'arbre est vertueux taillez le en bol». Или еще: «Madame, je vous signale que le zinc est une mati?re noble!»[162]

А однажды вечером случилось нечто необычное. Служебный автомобиль довез ее до лесной тропинки — наутро он должен был вернуться туда же — и Констанс пару сотен метров шла пешком, радуясь возможности подышать лесным воздухом. Уже наступили сумерки, быстро темнело. И вдруг она заметила, что перед садовыми воротами стоит еще один служебный автомобиль, за рулем которого сидит немецкий солдат. Констанс посмотрела на него и растерянно развела руками, надеясь на объяснение: зачем он здесь в такой час? Однако солдат даже не опустил стекло, лишь показал на дом и отвернулся с оскорбительным пренебрежением. Поняв, что от солдата ничего не добьешься, Констанс открыла ворота и вошла в садик. Заглянув через решетку в старомодные окна кухни, такой теплой и розовой от растопленной плиты, она увидела немецкого офицера, расположившегося поближе к огню. Опустив подбородок на грудь, он словно бы дремал. На мгновение ей показалось, что это генерал — невероятное предположение, но присмотревшись, она узнала профиль Смиргела. Он действительно спал, не чувствуя на себе ее взгляда и даже как будто не дыша, прикрыв серые глаза тяжелыми, как у грифа, веками да еще толстыми линзами очков. Услыхав щелканье задвижки, когда Констанс открывала кухонную дверь, он со вздохом выпрямился и виновато потер глаза. Поздоровался он несколько заискивающим тоном, но Констанс была настолько испугана, что даже не ответила ему. Без всякого приветствия она коротко и резко спросила:

— Что вас привело сюда?

Он долго молчал, не сводя с нее взгляда, и она поняла, что его отношение к ней изменилось — теперь оно стало строже, даже суровее.

— Мой долг, — резко проговорил он. — Мы ведь ни разу с вами не говорили, не правда ли? Ни разу не говорили откровенно.

Он встал со стула и стал наблюдать за ней: как она снимает пальто и вешает его на крючок за дверью, как приглаживает волосы, открывает сумку с покупками, как достает из шкафчика и ставит на стол посуду.

— Полагаю, — произнесла она, не поворачиваясь, — вам известно, кто я такая, если вы собираетесь устроить мне официальный допрос.

— Конечно же, известно, — ответил он и, словно подчеркивая это, щелкнул каблуками. — Мне необходимо поделиться с вами собственными проблемами, и я надеюсь получить от вас нужные ответы. Ваша сестра очень мне помогла — естественно, вы знаете, что она приехала. — Ее испуг и удивил и порадовал его. — Не знаете? Значит, она не связалась с вами? Странно, потому что говорила она о вас с большой любовью, с очень большой любовью.

Констанс неловко опустилась на стул возле плиты.

— Значит, Ливия все же здесь?! — вскрикнула она почти в ярости.

Офицер кивнул.

— Она теперь военная медсестра. В Монфаве. Занимается шоковыми состояниями — Катрфаж на ее попечении. Почему вы ни разу не попросили устроить вам встречу с ним?

— А зачем? Мы с ним виделись пару раз, не больше, я ничего толком не знаю о его занятиях, только то, что он работал у лорда Галена. Ливия знала его куда лучше. Так что вас интересует? Лорд Гален и принц были деловыми партнерами — охотились за сокровищами тамплиеров — мифическими, как я полагаю. Они думали, будто напали на их след. Так мне показалось.

Смиргел проговорил с печалью:

— Мне тоже, то есть нам тоже, но пока никаких результатов. Буду с вами откровенен. От Катрфажа нам практически ничего не удалось узнать — его здоровье серьезно подорвано, так как мы довольно жестко его допрашивали. Теперь все по-другому, гестапо больше до него не доберется — вам ведь известно, что мое ведомство подчиняется Министерству иностранных дел, и я отчитываюсь непосредственно перед Риббентропом, тогда как Фишер и его коллеги — перед Гиммлером. Понятно, между нами соперничество, обычное дело. Так что многое из того, что знаю я, им неизвестно.

Он с явным презрением произнес слово «им». Но Констанс также поняла и другое. Смиргел намекал на то, что сохранит в тайне все сообщенное ею. Это привело ее в замешательство. Позднее, когда Констанс обсуждала растревоживший ее визит с Нэнси Квиминал, та сказала: «Еще бы тебе не растеряться — ты ведь в первый раз имела дело с прирожденным двойным агентом — он тебя прощупывал». Засвистел чайник. Без лишних разговоров Констанс налила настой шалфея в две чашки и села напротив Смиргела, не сводя изучающего взгляда с его лица.

— А теперь, пожалуйста, расскажите, какое у вас ко мне дело или спрашивайте, что хотели спросить. Я не могу сидеть с вами всю ночь. Я весь день работала и очень устала.

— Конечно. Конечно. — Смиргел задумался ненадолго, «сворачивая и разворачивая» (так ей казалось) длинные, похожие на шпатели пальцы. Он взял чашку в ладони, словно хотел согреться, и заговорил более дружелюбно, даже ласково, как будто совместное чаепитие сблизило их. — Я все расскажу, — сказал он, откашлявшись. — Признаюсь, на меня немного давят, просто потому что я подчиняюсь… потому что фюрер лично этим заинтересовался; дело совсем не в богатствах (даже если они есть), но другие астрологические предсказания, сделанные прежде, были бы подтверждены, если бы сокровища все-таки нашлись. Вы понимаете?

— Это же смешно, — сказала Констанс.

Смиргел закивал в ответ и продолжал:

— С определенной точки зрения, безусловно. Но все же? Наш мир удивительное место, а мы заняты его переделкой… В нашем распоряжении должно быть как можно больше всяких сведений. Позвольте мне продолжить. Когда вы приезжали сюда летом, вы все тогда очень подружились — Гален, принц Хассад, ваш брат, консул, Катрфаж. Катрфаж был влюблен в Ливию, но она отказала ему, и он затаил против нее непреодолимую ненависть. Так она говорит. Так могло случиться. Вы все были молоды. Как раз тогда Катрфаж ясно дал ей понять, что ему удалось обнаружить сад с фамильным склепом или тайником, который по всем признакам соответствовал описанию в документах. Нам он в этом не признался. Мол, он мог что угодно сказать, лишь бы она отдалась ему. А нашли они лишь греко-римские вещи, которые откопали цыгане. Почти обо всех найденных цыганами ценностях у нас есть данные, кое-что было продано Лувру, кое-что — Нью-Йорку. Вы можете что-нибудь добавить к этому?

— Ничего. Только Ливия могла знать что-то еще. Но будь слова Катрфажа правдой, ни Гален, ни принц не утерпели бы и проболтались, уверяю вас. В этом чисто коммерческом предприятии не было никакой тайны, в нем не было ничего эзотерического.

— Аи contraire,[163] — отрезал Смиргел и поднял указательный палец. — Катрфаж основательно проштудировал учение гностиков и все, что связано с тамплиерами. Вся эта чушь имела для него великое символическое значение — он полагал, будто ищет Грааль, Грааль короля Артура, никак не меньше. Сокровищем могла стать и простая деревянная плошка, и бесценный кубок, или круговая чаша, спрятанная рыцарями; им могла стать чаша, из которой Иисус пил на Тайной Вечере. Нет, он охотился совсем не за деньгами! — На лице Смиргела отражалось столько же торжества, сколько на ее лице удивления. Констанс не знала что сказать, для нее эти подробности были настоящим откровением. Смиргел подался к ней — у него была длинная, как у ящерицы, шея с большим адамовым яблоком. — Вот что интересует нашего фюрера. Его интересует утерянная традиция рыцарства, которую он хочет восстановить, чтобы она стала основой для новой европейской модели рыцарства. Но черного ордена, а не белого.