Гвардеец - Дмитрий Дашко

Он положил карабин поперек седла. Толпа вокруг нас отхлынула, будто волна от берега.

— Быстрее, — приказал я.

Мы с трудом миновали это вавилонское столпотворение.

— Пронесло, — выдохнул побелевший Михайлов.

Постоялый двор находился через улицу. Мне с трудом удалось найти свободную комнату, остальные были забиты преимущественно офицерами армейских полков и их денщиками. Похоже, какая-то крупная воинская часть срочно передислоцировалась сюда от Москвы и встала где-то в окрестностях палаточным лагерем.

В комнате было тепло. Хозяин за отдельную плату позаботился о мягких перинах и прислал двух совсем молоденьких служанок расстелить постели. Я видел, какими плотоядными глазами смотрит на этих девушек Карл. Они чувствовали на себе взгляд моего кузена, но, будучи привыкшими ко всему, не тушевались и делали все старательно и размеренно, будто даже поддразнивая не к месту разгоревшийся любовный «аппетит» юноши.

— Понравились? — тихо спросил я, когда служанки ушли.

— Русские девушки самые красивые на свете, — честно сказал кузен. — Жаль, у нас мало времени, а то я бы за ними приударил.

— Это всегда успеется, — резонно заметил я. — До утра ты совершенно свободен и можешь заниматься всем, что в голову взбредет. Лишь бы был в состоянии продолжить поездку.

Стоило только произнести эти слова, как двоюродного братца и след простыл. Кажется, он даже забыл думать об ужине.

— Есть-то когда будешь? — крикнул вдогонку я. — Ты же голодный!

— Потом, — донеслось откуда-то с лестницы, ведущей на первый этаж.

— Пущай резвится, — засмеялся Михайлов. — Дело молодое. Махнется с красоткой разок, считай, что поужинал. Ну, а мы с того, если с лебедушками утешимся, все ж никак не насытимся. Верно я говорю, тезка?

Михай неопределенно пожал плечами и ничего не сказал в ответ. Я давно наблюдал за ним такую отстраненность и глубокую задумчивость. Как будто сидит другой человек, не похожий на моего гренадера.

Мы спустились в трапезную. Хозяин велел накрыть для нас стол. Чижиков и Михайлов мечтательно поглядывали на ряды винных бутылок, но я отрицательно мотнул головой.

— Жаль, — вздохнул наш бывший дядька. — У меня с дороги горло прям пересохло.

— И у меня, — поддакнул второй гренадер. — Аки пустыня раскаленная шкворчит.

— А ты кваску туда плесни, — посоветовал я. — Враз полегчает.

Михай, не обращая внимания на наш обмен шутками, молча вгрызся в истекающую жиром куриную ляжку.

К нам подошел драгунский прапорщик — полный, с фигурой, напоминающей кадушку для засолки огурцов.

— Разрешите присесть? — произнес он на немецком.

— Садитесь, — пожал плечами я.

— Вы знаете русский?

— Совершенно верно.

— А мне сказали, что вы иностранцы.

— Одно другого не исключает. Вы все же присаживайтесь, в ногах правды нет.

Драгун грузно опустился на лавку. Очевидно, он происходил из той породы людей, что самое мельчайшее действие непременно сопровождают шумовыми эффектами. Лавка заскрипела на весь трактир, от неловкого движения локтем принесенная им кружка с пивом грохнулась на пол и с ужасающим треском раскололась. Сразу прибежала расторопная служанка с тряпкой. Она подоткнула платье, встала на четвереньки и быстро вытерла образовавшуюся лужу.

— Прошу пардону, господа, — извинился драгун.

— Ничего страшного, пиво тут и вправду неважное, — сказал я.

— Позвольте представиться — Перов Тимофей, по батюшке Иванович, из шляхетства псковского, — важно сказал драгун.

— Барон курляндский Дитрих фон Гофен, а это мои слуги, вряд ли вас интересуют их имена. Будем знакомы.

— Почту за честь, — пропыхтел толстяк.

Он потребовал еще пива и приступил к тому, зачем подсел:

— Господа, смею спросить, вы в каком направлении едете? Поверьте, говорю это отнюдь не из праздного интереса.

Большого смысла в утаивании некоторых деталей маршрута я не видел и потому спокойно ответил:

— Думаю, после Новгорода посетить Псков. Я много хорошего слышал об этом городе.

— Выходит, вас послало само провидение! — Драгун истово, с размахом перекрестился. — Может, возьмете меня в компанию? Начальство дало мне отпуск, и я еду в Псков. Там у меня живет невеста. Мы уже обручены, пришло время обвенчаться, — мечтательно произнес толстяк.

— Поздравляю. Не сомневаюсь, что она сделала достойный выбор, — вежливо сказал я.

— Спасибо. Так каковым будет ваше решение?

— Ну, если вы готовы сорваться отсюда завтра спозаранку — ничего не буду иметь против вашего общества.

— Барон, я рад это слышать. Можете мне поверить, я так жажду встретиться с моей невестой, что не собираюсь засиживаться в этой дыре ни одного лишнего часа. Завтра так завтра.

— Решено, — кивнул я. — Я прикажу слугам разбудить вас, чтобы вы успели собраться.

— Тогда пропустим по чарочке за знакомство? Я оплачу.

— Спасибо за предложение, но мой ответ отрицательный, — с улыбкой ответил я. — Предпочитаю держать голову трезвой.

— Дело ваше, барон, а я вот себя побалую. Невеста у меня строгая, вино на дух не переносит, так что придется держать себя после свадьбы в рамках. Ну а пока и покутить — не велик грех. — И офицер добродушно улыбнулся.

— Зачем вы разрешили ему с нами ехать? — удивленно спросил Чижиков, перед тем как легли спать.

— Не знаю, — спокойно ответил я. — Вдруг пригодится?

И оказался прав.

Глава 33

Мы проехали махонькую, дворов в десять, деревушку, построенную возле узкой полоски воды — не то ручья, не то речушки. Две женщины с платками на головах, в длинных домотканых рубахах на мостке полоскали белье и не обратили на нас внимания. Должно быть, проезжих тут и без нас хватало. Чуть поодаль мальчонка лет пяти ожесточенно натирал песком черные, как смертный грех, чугунки. Больше никого не увидели — сенокос был в самом разгаре.

— Эй, девоньки, — приосанившись, выкрикнул Михайлов, — мы в Псков правильно едем?

Одна из женщин, помоложе, оторвалась от стирки, махнула рукой в направлении дремучего леса, видневшегося километрах в двух от деревеньки:

— Туды езжайте. Все прямо и прямо до самой Боровни, а там спросите.

— А что за Боровня такая?

— Деревня это, — явно удивившись вопросу, ответила женщина. — Большущая!

Понятно, для кого-то и село — город. А для такой глухомани и подавно. Я вообще поражался столь малой заселенности этого края. Можно проехать приличное расстояние и не встретить ни одной живой души.

— А попить молочка холодненького не найдется? — поинтересовался Чижиков.

— Дашь копеечку, я тебе цельную крынку налью, — по-деловому сказала женщина постарше.

Она вытерла красные, покрытые цыпками руки об рубаху, поправила платок и вопросительно уставилась на нас.

— А даром? — вступил в разговор Михайлов.

— Даром водички могу из колодца плеснуть. Надоть?

— Не, — замотал головой Чижиков. — Неси молоко, будет тебе копейка.

— Не обманешь?

— Вот те крест!

— Ванятка, — окликнула она мальчишку.

— Что, мама?

— Сгоняй в погреб, принеси молочка путникам.

— Бегу. — Пацан помчался так, что только босые пятки засверкали.

Принесенное молоко оказалось холодным до ломоты в зубах и вкусным. Даже драгунский прапорщик, крививший дотоле нос от жидкостей, не содержащих спирта, с удовольствием приложился к крынке, смачно сглотнул, размазал пролившиеся капли по шикарным усам и одобрительно крякнул.

— Храни вас Николай-угодник, — напоследок сказала пожилая женщина, когда мы, расплатившись, двинулись дальше.

Песчаная светло-желтая дорога проходила сквозь бор изумительной чистоты — одни только сосны да лесной «ковер», сложенный из опавших иголок и шишек. Высоченные ровные деревья стояли плотными рядами, как гвардейцы на параде. Верхушки покачивались в такт ветру, изредка доносился звонкий перестук дятла и пение невидимых птиц.

По небу бежали облака, оставляя на земле прохладную тень. Только что голову напекало солнышко, и вдруг раз — ты в середине темного пятна, которое стремительно несется вперед. Проходит несколько секунд — и вновь яркий свет и жара.

Мои парни ехали впереди, драгун тащился, чуть отстав. Он уронил подбородок на грудь и сладко дремал, изредка открывая глаза, когда приходилось преодолевать препятствие.

Я завидовал его безмятежности. С другой стороны, он «прогудел» на первом этаже новгородского трактира всю ночь и теперь добирал потерянный сон. Похоже, невесте придется еще с ним намучиться. Личности вроде него с трудом поддаются семейной «дрессировке».

Михай по-прежнему оставался нелюдим, держался обособленно, в разговоры если и вступал, то в самые незначительные, отделываясь односложными короткими фразами. Гренадеры, прекрасно понимая состояние поляка, старались его не задевать.