Город смерти - Виктор Глумов

— Сама стреляй, — предложил Леон, — я их сначала послушать хочу, а потом уже можно…

— Не надо, — Вадим вдруг осознал, насколько ему надоела неоправданная жестокость, — отвыкайте решать все проблемы при помощи оружия. Сандра, ты меня слышишь? Хватит. Хватит убивать людей.

— Это — не человек.

— Да что я сделал?! — не выдержал лысый. — Что я сделал-то?!

— Ты получаешь удовольствие от смерти людей. Это все знают. Ты же еще школьником в операциях по зачистке местности участвовал.

— Не людей! Тварей! Быдла! — проникновенно заговорил лысый, прижав руку к груди. — От них надо избавить наш мир, очистить его!

Леон сплюнул. Генч отодвинулся от Романа. Сандра подняла пистолет.

— Очистим наш мир от тварей и быдла! — Голос оратора обволакивает, зачаровывает.

Юноши и девушки, собравшиеся в третьей аудитории, — не студенты и не слушатели, а солдаты Института. Лекции обязательны к посещению, готовят психику молодняка к предстоящей войне, вечной и священной. Войне за чистоту генома, за достойную жизнь избранных. Все мы — в голубой форме, сидящей ладно и славно. Всем нам — чуть за двадцать… Нет, не всем. В первом ряду заглядывает оратору в рот, переживает восемнадцатилетний юноша. Высокий для своего возраста, туповатый, наглый. Его не любят в отряде, и он отвечает взаимностью. Вчера подваливал, мол, давай трахаться, поможем друг другу — послала на хер.

Лучше я ни с кем и никогда, только с донором спермы. Тоже засада — детородный возраст приближается, на плановом осмотре док напомнил: в этом или следующем году — извольте родить Институту нового гражданина, милочка. Геном хороший, может, даже двоих родить попросят.

Фигуру испорчу — как пить дать. Разнесет в жопе, отвиснет брюхо. И делать ничего не смогу минимум год. Какие задания, если у тебя пузо на нос лезет? О какой красоте может идти речь, если губы распухли и нос?

— Мутанты — это раковая опухоль человечества. Жители нижнего города не задумываются об этом, скрещиваются с мутантами, не имеющими фенотипических особенностей. Таким образом, мутации накапливаются, уничтожая нас как вид. Вы — солдаты Института!..

И сопливый младенец несколько месяцев будет жить в моей квартире, питаясь столь полезным для пищащего куска мяса грудным молоком. Отвратительно. Когда Алена родила, все девочки бегали смотреть и пищали — инстинкт. Умилялись, сюсюкали. Я тоже пришла, мне совсем «пупс» не понравился. Обуза. Неужели нельзя сразу — на искусственное вскармливание и под контроль специалистов? И как-нибудь без вынашивания и родов обойтись. К психологу, что ли, сходить? Признает негодной к материнству в силу особенностей психики. Или вылечит. Вылечит, и я буду детишек обожать, размножусь с удовольствием два раза, еще и пореву, что третий-четвертый нельзя. И пойду в ясли нянечкой.

— Пока мутанты обитают в зараженных областях — мы не предпринимаем решительных шагов. Силы института не безграничны, вред от мутантов там — гипотетический. Но иногда, в силу каких-либо обстоятельств, деревни снимаются с места…

Насколько же скучная лекция! Будто у людей может возникнуть жалость к муту или сомнения, убивать ли его. Нет, сомнения возникают, когда патронов мало. На прошлой неделе этот же оратор вещал про земельников и быдло. Он их ненавидит. А спрашивается, за что ненавидеть земельников? Вот если подумать? Я их не видела, ладно, но ведь с ними меновую торговлю ведут. Павлик общался, говорит, ничего, грязные, конечно, тупые, но руки две, ноги две, голова одна. И быдло. Пусть себе будет. Оратор разошелся, с пеной у рта доказывал, как будет зашибись, если все, кроме людей Института, загнутся.

Я понимаю, конечно. Только в городе я была. Меня не проведешь. Быдло — больное и несчастное. Паршивое. Воняет. Но убивать всех без разбора… Это как всем без разбора размножаться. Я бы отобрала тех, что поздоровей, поумней, — пусть работают на Институт. Им — всякие блага, нам — рабочая сила. А отребье, баронов, наркоманов и пьянь — выгнать на дезактивацию зараженных земель.

Размечталась. Еще полчаса скуки. Еще целых полчаса, я же свихнусь!..

«По свидетельству рядового Романа Андреевича, сержант Александра Максимовна отказалась выполнить приказ и открыть огонь. Рядовой вынужден был нарушить субординацию и выполнить задание по уничтожению группы боевиков. Психиатрическое обследование показало вменяемость сержанта Александры Максимовны. Таким образом, на нее ложится ответственность за саботирование задания. По ходатайству главы военного ведомства сержант Александра Максимовна должна быть лишена звания и права пребывания на территории Института — пожизненно».

— Так и ходишь в рядовых, говнюк?

Вадим прикинул, успеет ли сбить Сандру с ног. Что с ней происходит? Как с ума сошла.

— Я должен был! Понимаешь? Если бы я не доложил — меня бы изгнали, ведь наверняка бы все всплыло! Я мучился! Я потом не спал неделю!

— А я здесь уже полтора года. Больше. Почти два. Думаешь, мне было легко?

— Я выполнял приказ!!!

Роман вскинул руки к лицу, защищаясь, но что могли ладони против пули? Первый раз Вадим видел смерть так близко. И так неожиданно. Сандра со счастливой улыбкой опустила пистолет.

— Сдурела? — спокойно поинтересовался Леон.

— Отомстила. За себя. Теперь и помирать спокойно можно, и в другой мир уходить. Здесь дел не осталось.

— Александра… — Генч не смотрел на труп товарища.

— Тебя не трону. И не прогоню. Хочешь — иди с нами.

Убийца. Вадиму стало невыносимо холодно. Нет, не только Сандра — все они… Генч этот, с пальцами музыканта, даже не дрогнул, когда товарища прихлопнули. Леону вообще насрать, Леону нет дела до людей, их жизни и смерти, Леон спокойно разделался с Ходоком всего день назад и ни разу не вспомнил. Покойный — тоже в кровище, ясно, все они такие, нет в этом мире нормальных людей, не осталось. Подкатила истерика, но Вадим сумел сдержаться: не время. Сейчас — сохранять спокойствие. Он не сделал ничего плохого, его совесть чиста. Он не в ответе за своих спутников.

Может, там, в нормальной жизни, они изменятся.

— Надо его закопать, — выдавил из себя Вадим. — Нельзя оставлять тело…

— Почему? — Сандра вытаращилась на него, раскрыв рот. — Кому он здесь мешает?

— Не по-человечески. — Он решил стоять на своем. — Он же гнить будет.

Леон фыркнул.

— Дизайнер, не гони. Сгниет. Все — прах и прахом станет…

Леон опустился на корточки перед телом и принялся его обшаривать. Смотреть на это было тошно, и Вадим отвернулся.

Весь вечер Сандра была возбужденная, как ребенок перед праздником. А Вадим никак не мог избавиться от дурных мыслей и мрачных предчувствий. Сандра и Леон, с которыми бок о бок столько километров отшагал, с которыми столько всего пережил, — вдруг стали чужими. Щебет Сандры, только что прикончившей человека, Вадим слушал, не скрывая гримасы отвращения. А тут еще Леон активизировался. Пристал с расспросами, вынь да положь ему план действий на родине Вадима. Как там с документами быть? А жить на что? А чем займемся? А ведь выйдем в таком виде далеко от Москвы, может, на закрытом объекте — как объяснять будем?

Вадим делал вид, что думает, мозгами скрипит. Лапшу щедро вешал на уши: мол, все я улажу, не боись. Будешь ты у нас знаменитым художником, а Сандра вообще пусть не беспокоится. Я прокормлю, одену, станет дома сидеть, гостей принимать, украшение эдакое.

Бедолага этот, Генч, лунарский солдат, рот раскрыл, да так и остался — с разинутой варежкой. Он-то переживал, что в Институт не вернется, а тут — такие перспективы. Ему Вадим тоже отмерил порцию сказок: поступишь, дружок, в высшее учебное заведение. Например, музыкальное. Что, не любишь музыку? Пойдешь в военное училище, бог с тобой. Сделаешь карьеру.

Болтал и сам себе не верил.

Безнадега.

Они отмылись, нагрев воды в тазу. Воду таскали из озера, и Генча чуть не слопал ротан, вымахавший с сома размером. А уж пасть у ротана в пять метров длиной — тоже пять метров, только в поперечнике. А зубы у такой рыбки — акула идет к дантисту за вставными челюстями.

И сидели такие наивные, такие счастливые, готовые принять светлое будущее, оно же — прошлое, оно же — параллельная реальность… Только вот мир Вадима не был готов их принять. Не ждали там Леона с его картинами, Сандру с ее кудряшками. Псевдомузыкального Генча тем более не ждали.

Вадим не знал даже, как свое появление на территории воинской части объяснит. Документов-то при себе нет. А эти?! Да их сразу в тюрьму… Может, и к лучшему. В конце концов, по законам его мира они должны получить пожизненное.

— А расскажи, — в сотый, наверное, раз заводила Сандра, — какой там у вас рынок?

И Вадим, посмеиваясь, объяснял, что рынок — это понятие экономическое, не базар, а рынок. Что рынки в обывательском понимании есть, конечно, только совсем другие. Что Красная площадь — место историческое, чистое и красивое, туристов много. И живописал Сандре магазины, ювелирные, продуктовые, обувные… Обещал, что сразу ей одежду купит. И кольца. И серьги, только уши надо проколоть.