Философия кошки - Евгений Елизаров

Однажды я своими собственными глазами видел, как три дерзкие вороны самым настоящим образом грабили какую-то флегматичную кошку.

Неожиданно опрятная черная с белым дворовая кошечка, аккуратно поджав под себя лапки, мирно трудилась над горкой дарованных ей какой-то сердобольной старушкой макарон. Эти макароны были уложены на обращенном к ней краю сложенного газетного листа; вот именно у этой-то газеты и крутились замеченные мною хищницы.

Внимание привлекла слишком незначительная дистанция, которая отделяла одну (как видно самую дерзкую и отважную) из них от заветного лакомства. Сильная птица, взять которую способна не любая хвостатая охотница, ворона все же очень осторожна и никогда не приближается к кошке. Вернее сказать – к незнакомой кошке, ибо исключения – и довольно частые – бывают. Именно таким исключением и было то, что остановило меня, – это смирное полусонное существо, по всей видимости, было хорошо известно окрестным воронам (попробовали бы они проделать что-нибудь подобное с моей!).

Внезапно одна из них подскочила к газете и, ухватив ее поразившим меня своей мощью клювом, неожиданно рванула бумагу прямо из-под кошки; при этом газетный лист вместе с рассыпающейся горкой макарон стремительно дернулся в сторону от нее более чем на полметра. (Кстати, оценим не только редкую отвагу, но и удивительную сообразительность птицы, способность постичь незримую физическую связь вещей – ведь даже не всякий ребенок додумается дернуть за скатерть, чтобы достать со стола завладевший его вниманием предмет!) Все три вороны тут же налетели на вырванную со страшным риском для их жизни добычу. Бешеный выплеск адреналина порождал, как кажется, взрывную реакцию азарта. Они жадно хватали исхищенное клювом, ловким (где они только научились этому?) наметанным движением запрокидывали свои головы, так что каждая из макаронин вставала почти вертикально и стремительно проваливалась куда-то внутрь; при этом, конечно же, ни одна из бандиток ни на секунду не упускала из виду законную владелицу макарон. Все они старались хватать прямо из горки, может быть, полагая, что рассыпавшееся по земле и так никуда от них не денется, и та таяла на глазах.

Кошка (живое воплощение известного Леопольда, она и в самом деле выглядела не очень страшной) неспешно поднялась со своего места, не обращая ровно никакого внимания на налетчиц, переместилась на новое, вновь аккуратно обернулась своим хвостиком и так же степенно и обстоятельно, как раньше, возобновила неожиданно прерванное занятие. Хищные же птицы, не спуская горящих чем-то очень недобрым глаз с мирной кошечки, полураспахнув свои крылья, зловещими черными тенями судорожно метались невдалеке от противоположного края газеты; но теперь – чувствовалось по всему – ими двигал уже не один только голод.

Чужая отвага всегда завораживает, но эстетику дерзостной сцены портило полное отсутствие всякой рыцарственности. Несколько отталкивающее впечатление производила явно не соответствующая сложившимся обстоятельствам жадность пернатых налетчиц: ведь все-таки кошка – это очень страшный для любой их них зверь, и случаю явно приличествовало бы некоторое чувство меры. Несомненно, воронью доблесть украсило бы и соблюдение известного уважения к своему давнему противнику и конкуренту. Здесь же, помимо необузданной жадности, резкий диссонанс вносила еще и неприкрытая бестактность их поведения. Как видно, воронам нужно было не столько насытить какую-то бездонную утробу (да ведь если бы им даже и удалось заглотить в себя всю эту горку, они уже просто не смогли бы оторваться от земли!), сколько поглумиться над тихой пацифистски настроенной кошечкой.

Очень скоро все повторилось: не могу с уверенностью сказать, та же ли самая (для простого обывателя, к каковым относит себя и автор, – все вороны на одно лицо), но какая-то из них вновь выдернула из под кошки газету, и вновь вся эта разбойничья шайка набросилась на свою добычу. Так продолжалось несколько раз, и очень скоро кучка макарон и разорванная в клочья газета были разметаны по асфальту прямо под ноги прохожих…

Все птицы дворов, прилегающих к моему дому, и впрямь – на одно лицо, и я не могу ничего утверждать, но все же создавалось впечатление, что эта рассевшаяся на бетонном выступе моей лоджии нахалка была одной из тех бессовестных грабительниц.

Это только перед кусочком сыра равны все – и кошки и вороны. Больше того, я даже готов признать, что ворона и в самом деле имеет некоторые основания не любить кошек, но чтобы вот так откровенно глумиться над членом моей семьи, над моим маленьким добрым товарищем по нашему древнему цеху – это уже чересчур. К тому же вопросы чести и в самом деле очень болезненны – и я, подчиняясь вызову, бросаемому мне теперь уже кошкой, конечно же, прогоняю оскорбившую всех нас птицу.

Все это только на первый взгляд способно вызвать улыбку, на деле же здесь именно то, что мы ищем у самых высокоразвитых представителей животного царства. Налицо целевая деятельность и явное применение орудий. Причем не тех примитивных орудий, вроде обыкновенной палки или камня, которыми оперирует безмозглая обезьяна, – моя кошка легко управляется с весьма тонко устроенным и сложно организованным средством, которое имеет университетский философский диплом и вдобавок является обладателем ученой степени по экономике.

Профессор Вольфганг Келер, немецкий психолог, один из основателей так называемой гештальт-психологии, чьи исследования интеллекта человекообразных обезьян принесли ему мировую известность, как-то поставил перед молодым самцом-шимпанзе классическую задачу с подвешенной к потолку гроздью бананов, которую обезьяне полагалось достать, придвинув под бананы стоящий в углу ящик. Шимпанзе осмотрелся, потом повернулся, но не к ящику, а к профессору и схватил его за руку. Надо сказать, что мимика и жесты шимпанзе на редкость выразительны и ни в чем не уступают, а зачастую и превосходят мимические возможности домашней кошки. Желая позвать куда-нибудь другого шимпанзе или человека, который пользуется их расположением, они испускают просительные звуки и тянут его за руку. Прибегнув к этому методу, молодой шимпанзе повел профессора Келера в противоположный угол комнаты. Профессор подчинялся настояниям животного, потому что хотел узнать, чем именно оно так заинтересовалось. Он не заметил, что его ведут прямо к бананам, и разгадал истинные намерения шимпанзе, только когда тот вскарабкался по нему, точно по древесному стволу, энергично оттолкнулся от его лысины, схватил бананы и был таков. Словом, шимпанзе решил задачу новым и куда более остроумным способом, нежели тот, которого ожидал от него искушенный в психологии обезьян исследователь.

Но если этот хорошо известный в литературе случай с обезьяной для всего ученого мира является убедительным, если не сказать бесспорным, доказательством ее сообразительности, то почему я должен сомневаться в талантах своего маленького товарища?

Мы пытаемся рассуждать о мышлении «братьев наших меньших», но что это такое?

Из какой-то энциклопедии я выписал для себя: «МЫШЛЕНИЕ ЖИВОТНЫХ – процесс психического отражения окружающего мира, присущий высшим позвоночным животным (особенно приматам). Характеризуется способностью к активному улавливанию и установлению связей между предметами на основе обобщенных психических образов. М. ж. осуществляется путем практического, моторно-сенсорного анализа, направленного на выявление общих признаков различных ситуаций и формирование предельно обобщенного образа среды обитания (аналогичного, но не гомологичного образу мира у человека). М. ж. воплощается в нестереотипном подходе к решению сложных задач <…>, включающем подготовительную фазу, в ходе которой создаются условия для осуществления действия <…>. Процессы мышления у животных всегда предметно отнесены. Существует два типа М. ж.: 1) установление связей между явлениями (и предметами), непосредственно воспринимаемыми животным в ходе его деятельности (например, выбор предметов, пригодных для употребления в качестве орудия); 2) установление связей между непосредственно воспринимаемыми явлениями (предметами) и представлениями (обобщенными образами), сформировавшимися в результате накопления двигательного опыта.»

Но, перечитывая эту ученую заумь, я не берусь сказать, что здесь понятно все (во всяком случае мне). Дело в том, что в природе решать какие-то новые для них задачи животным приходится не столь уж и часто; в то же время благодаря инстинктам и способности к обучению они хорошо приспособлены к стереотипным условиям существования. Какие-то необычные условия складываются лишь изредка, и вот тогда животное оказывается вынужденным изобретать что-то новое, чтобы выйти из положения. Но ведь и человек далеко не каждый день сталкивается с чем-то необычным для себя.