Продам май (сборник) - Мария Фомальгаут

Кутаюсь в шубейки, выхожу за Антохой — в снег, в метель, припоминаю, что Михеич ни с кого ни копейки не взял…

2537 г. Не люди

— А вы где живете?

— А нигде. А вы?

— Тоже нигде.

— А что не в доме?

Отмахивается. Прядает ушами.

— Попробуй поживи сейчас в доме… сам не рад будешь.

Поводит хвостом.

— Кормиться нечем, что ли, в доме?

— Ну.

Поводят хвостами, переминаются на тоненьких лапках.

— Похоже, изжили эти себя…

— Изжили… на хрена мы их вообще приручили, одомашнили? Ничего получше найти-то кроме них не могли?

— Да они же не всегда такие были, всю жизнь верой и правдой служили, это в последние годы чего-то заартачились.

— Ну так и ладно, другого, что ли, зверья мало по лесам шарится… зима сейчас, голодно, еще кого-нибудь приручим, к жилью приучим, это раз плюнуть.

— Тоже верно. У меня даже одна задумка есть, только не зверье приручать надо, а…

— Говорить будешь?

— Что говорить-то, — Михеич разводит руками, — я почем знаю, почему у вас огонь не горит… еще скажите, что я порчу какую на Пламя напустил, и по ночам на метелке летаю, метель поднимаю… Не-е, на метелке, это Наташка моя…

Михеич еще пробует шутить, видно, что ему не до смеха. Кто-то из детей хнычет, Наташка успокаивает малыша, ре-ва-ко-ро-ва-дай-мо-ло-ка, я смотрю на них, спрашиваю себя, на хрена мы все это затеяли…

— Ох, Михеич, ты гляди, не скажешь, так и клещами придется из тебя слова вытягивать, — бормочет Антоха, видно, что не шутит, да какие тут могут быть шутки, холод-то подступает.

Поворачиваюсь к окну, чтобы ветер не задувал в спину, хорош уже почки из меня выгрызать… смотрю на темную улицу, зима разлеглась на крышах белой тушей, холод пробрался в дома, гуляет по комнатам, рисует на окнах изморозь.

Поеживаюсь. Вспоминаю. Не всегда же такое было, не всегда, было же, когда идешь вечером по городку, и во всех домах светятся окна, пылают очаги, люди собираются у огня, ужинают, может, раз в жизни на электрисство какое разорятся, видео включат… Да что видео, не столько на видео смотришь, сколько на пламя очага… Сидят семьями, галдят, смеются, шутят… Вот у отца моего в доме так было, у него-то никогда пламя не га…

Черт…

— Пустите Михеича.

— Чего? — Антоха смотрит на меня, все смотрят на меня, парни, девки, связанные Михеич и его Наташка…

— Не виноватый тут Михеич. Точно вам говорю, не виноватый.

— А кто виноватый, ты, что ли?

— Да не я… мы… все…

Холодный ветер пробирается под одежду, похотливо шарит ручонками по спине.

— Я вот что надумал…

2537 г. Не люди

— Думаешь, приручатся они?

Помахивает хвостом — недоверчиво, настороженно.

— Отчего же не приручатся… твари смышленые…

— А этих куда… старых тварей?

Прядает острыми ушами.

— А откуда пришли, туда пусть и катятся… в лес. Как приручили их, так и отручим. И что мы им дали, то забрать у них…

— Тоже верно, на хрена им это теперь…

2537 г. Люди

— Чушь полная.

Смотрят на меня — холодно, равнодушно, вижу, не верят. Я так и знал, рассказывал им, что надумал, знал — что не поверят, вот только Михеич посматривает на меня, кивает, верит, да что Михеич…

— Этих тут до утра оставьте, — кивает Антоха на Михеича с женой, на пищащих детей, — пусть посидят, подумают, может, что и скажут… Айдате, парни, пошукаем в очаге у Михеича, может, чего и найдем, секрет какой.

Я уже знаю — ничего они не найдут, я уже знаю — они мне не верят. Да мне не до них, и ни до кого, ни до чего, мне бы себя, любимого, спасти, не замерзнуть…

Ветер забился под одежду, грызет спину, легкие, пшел, пшел, с-сука, недолго тебе осталось…

Дома еле вспоминаю, как пользоваться телефоном, давненько не включал, да и что его тут включать, с кем разговаривать? Долго выискиваю ее номер, быть не может, чтобы не было, а что не может, все может, вот так, в сердцах, со злости, может и стер…

Длинные гудки…

Ну только не ответь… только не ответь, завтра тут ни тебя, ни меня не будет…

— Алло.

— Настюш, это я…

— Я тебе на тридцать три раза сказала, не звони мне больше.

— Настюш, нам встретиться надо… это очень важно…

— Ну тебя к черту, я тебе ни копейки не дам, слышишь?

— Слышу. Я не за копейками.

— Тогда какого…

— Увидишь. Узнаешь, — что-то прорывает в душе, говорю — быстро, часто, сам не понимаю, что говорю, — болен я, болен, понимаешь, на тебя вся надежда, помираю вообще, у меня кроме тебя вообще никого нет… Сегодня приедешь?

— Ну… не знаю…

Страшная догадка оживает в душе.

— Ты… не одна?

— Ну тебя совсем, не одна… Чтобы я еще с кем-нибудь… да ни в жизнь… мне одного тебя вот так хватило…

Ворчит, — я уже знаю, приедет, не может не приехать. Откуда… где она там живет, в каком городке…

— Так вот ты какой больной, — Настя выходит на перрон, поезд уносится куда-то в никуда на остатках Пламени.

— Еще какой больной, — вытаскиваю из-за пазухи чуть живые от холода…

— Это ты где такие выискал, тебе делать больше нечего, на цветы тратиться? Завяли, бедные… — Настя прижимает к себе цветы, почерневшие на холоде, — чего надо-то?

— Да чего, чего, домой поехали…

— Домой… сказанул тоже…

Забираемся в сани, нахлестываю стегозубра, прядает ушами, трусит — по заснеженной дороге, снег валит на густую шерсть.

— Как живешь-то? — спрашиваю.

— А лучше всех.

— И я лучше всех. А с тобой бы еще лучше было…

Трусит по белому снегу стегозубр, бежит за санями голодный ветер, не может догнать…

— У тебя дома тепло? — Настя косится на меня, настороженно, недоверчиво.

— Дубак.

— И у меня дубак… с Пламенем этим как проклятье какое-то.

— Не говори.

— У нас в городке уже старуху какую-то ведьмой объявили, потому что ни у кого Пламени нет, у нее в очаге пылает… На костре сжечь хотели, муж за нее заступился…

Киваю в подтверждение своей догадки. Муж… И Михеич не один живет, и старуха та…

— Ты чего привез-то меня? — Настя выходит из саней, делает шаг — к калитке.

Что-то переворачивается внутри, обнимаю ее — родную, милую, черт бы ее драл, вечно в доме жрать было нечего, эта краля сидит на диване, ногти пилит, а я…

— У-у, пус-сти, ч-чер-р-рт, ты чего?

— Да… ты пойми… ты куда, Настюш, ты постой… мы… нам надо быть вместе. Ты погоди… счас, счас, все объясню… счас…

Веду ее в дом, только бы не упустить, только бы не прорыть еще какую трещину между нами, только бы… Собираю на стол, что есть, на ужин, ставлю два кресла — как в старые времена, которые чем старее, тем добрее. И еще сам не верю себе, когда вижу в Очаге живое горячее Пламя…