Николай II: жизнь и смерть - Эдвард Радзинский

(«Свитским домом» он называл дом купца Корнилова — напротив Дома Свободы. Здесь жила свита — Татищев, Долгоруков, доктор Боткин и другие. Здесь жила и дочь доктора Боткина, которая потом опишет все здесь происходившее.) Комиссар Панкратов был послан в Тобольск в развитие все той же эффектной Игры, которую придумал Керенский: Панкратов просидел в Шлиссельбурге 14 лет, большую часть царствования Николая. И вот Керенский послал его сторожить самого царя.

Аликс увидела в этом все тот же «новый мир»! Каторжник, стерегущий помазанника Божьего… И она не удостаивала взглядом этого странного маленького человечка в большой папахе. Он постоянно видел пренебрежительно-брезгливое лицо, когда, возвращая письма, заходил в ее комнату. Письма, которые она писала Подруге и которые теперь читал (смел читать!) этот революционный цензор. Аликс жила этой перепиской.

В это время в Петрограде выпущенная из Петропавловской крепости Вырубова лихорадочно начинает собирать средства на освобождение Семьи. Она мечтала об их освобождении, и не только мечтала — предпринимала усилия. И ей многое удалось. Cмешно, но во всей огромной империи Подруга была, пожалуй, единственной реальной заговорщицей, пытавшейся освободить Семью. Уже в августе она посылает с тайными письмами в Тобольск молоденькую фрейлину царицы Риту Хитрово — подругу Насти Гендриковой и великой княгини Ольги. Аня, как всегда, яростно энергична, но она неопытный заговорщик. Она намекает Рите о таинственной важности писем. И молоденькая Рита воспламеняется: ореол заговорщицы вскружил голову, заработало воображение. И вот уже совершенно доверительно Рита рассказывает своему другу о таинственной организации. Они спасут Семью! Ну и друг Риты в свою очередь рассказывает… А потом…

Из дневника:

«18 августа… Утром на улице появилась Рита Хитрово, приехавшая из Петрограда, и побывала у Настеньки Гендриковой. Этого было достаточно, чтобы вечером у нее произвели обыск. Черт знает что такое!»

«19 августа… Настенька лишена права прогулок по улицам в течение нескольких дней, а бедная Рита Хитрово должна была выехать обратно с вечерним пароходом…»

Она не просто «выехала обратно». Ее привезли в Петроград на следствие. Обвинения были серьезные — искали «казачью организацию». Но ничего не нашли. И Аню Рита не выдала.

В конце августа Подруге удается покинуть Петроград. Она направляется в Финляндию. Но и в пути поддерживает связь с Семьей, и уже вскоре в Тобольске Аликс все знает о злополучном Анином путешествии.

Дневник царицы:

«Сентябрь. 7… Аня… была схвачена в Гельсингфорсе и попала на „Полярную Звезду“.

Да, 20 августа Вырубову выслали на поезде из Петрограда в Финляндию (в этом же поезде ехали генерал Гурко, врач Бадмаев и другие). Толпа революционных солдат и матросов окружает поезд в Гельсингфорс: кто-то пустил слух, что в поезде — великие князья. «Дайте нам великих князей! Дайте Романовых!» — неистовствует толпа.

Какова ненависть! Блок был прав: будущее Семьи могло быть прочитано уже тогда, в дни Временного правительства. Гельсингфорский Совет арестовывает Аню, ее отправляют на «Полярную Звезду», где обосновался Центробалт — революционные матросы. Ее сажают в трюм, кишащий паразитами. По заплеванной, в окурках, палубе ее водят на допросы в ту самую гостиную, где когда-то они играли на рояле… Ее мать отправляется к Троцкому. Руководитель могущественного Петроградского Совета, он один мог повлиять на балтийских моряков — «красу и гордость русской революции». Троцкий внял просьбе. «Краса и гордость» отпускает Аню.

Судьба белой царской яхты… Пишет восьмидесятилетний Ф.Г.Пичиенко:

«Мой дядя был офицером на этом судне — на яхте „Полярная Звезда“… После революции он вместе с яхтой благополучно остался в спасительной Финляндии, где и умер… Уже после войны „Полярную Звезду“ из Финляндии пригнали в СССР, и царская яхта служила мишенью для флотских стрельб на Балтике».

Так что расстреляли и царскую яхту тоже.

Аня возвращается в Петроград. И снова она в переписке с царицей.

Элегические письма Аликс:

«Милая, родная моя… Да, прошлое кончено, благодарю Бога за все, что было, что получила — и буду жить воспоминаниями, которые никто у меня не отнимет. Молодость — прошла… Мои близкие все далеко-далеко… Окружена их фотографиями, вещами… халат, туфли, блюдечко, образа… Так хотелось что-нибудь послать тебе, да боюсь, пропадет…»

«Ты знаешь, что душой и сердцем я с тобою, разделяю все твои страдания и молюсь за тебя горячо… Погода переменчива: мороз и солнце, потом тает и темно… Ужасно скучно для тех, кто любит длинные прогулки и кто их лишен… Как время летит… Скоро будет девять месяцев, что я со многими простилась… и ты одна в страданьи и одиночестве… Все здоровы, исключая мелких простуд, иногда колено и ручка пухнет. Но слава Богу, без особых страданий. Сердце болело последнее время. Читаю много, живу в прошлом, которое так полно богатых, дорогих воспоминаний… Не падай духом, хорошо бы послать тебе что-нибудь съедобное…»

«Альбомы все оставила в сундуке, грустно без них, но лучше так, а то больно смотреть, вспоминать… Есть вещи, которые отгоняю от себя, убивают оне, слишком свежи еще в памяти… Что впереди не догадываюсь… Господь знает — и по-своему творит… Ему все передаю… Вяжу Маленькому теперь чулки, он попросил пару: его в дырах, а мои толстые и теплые… Как зимой прежде вязала помнишь? Я своим людям все теперь делаю: у папы брюки страшно заштопаны, рубашки у дочери в дырах, у мамы масса седых волос. Анастасия очень толста, как Мария раньше была — большая, крупная до талии, потом короткие ноги — надеюсь, что растет еще. Ольга худая, Татьяна тоже, волосы у них чудно растут, так что зимой без шали бывают… Вспоминаю Новгород и ужасное 17 число… И за то тоже страдает Россия, все должны страдать за то, что сделали, но никто не понимает…»

(«17 число» — день убийства Распутина. Она уверена: большая Романовская Семья и большая страна получили революцию как наказание за «17 число», но… «никто не понимает…»)

Написав о духовном пастыре, который убит, она пишет о заточенном пастыре страны — царе, который предан: «Он прямо поразителен, такая крепость духа, хотя бесконечно страдает за страну… Какая я стала старая, но чувствую себя матерью страны, и страдаю как за своего ребенка и люблю мою Родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешенья… Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца, и Россию тоже… Несмотря на черную неблагодарность Государю, которая разрывает мое сердце… Господи, смилуйся и спаси Россию…»

Неукротимая энергия Подруги… Урок могущества Троцкого не прошел даром. Она продолжает налаживать связи с новым миром. На этот раз — с великим пролетарским писателем — Горьким!

Бедная Аликс с ее принципами никак не может понять новых знакомств Подруги. Она клеймит Горького в своих письмах. Но Аня знает: новые времена, новые имена. И эти новые имена могут ей пригодиться в ее опасном деле.

Она по-прежнему не оставляет «покинутую всеми Цар-скую Семью». Она действует.

С нетерпением ждет она известий от некоего Бориса Соловьева, которого отправила в Тобольск сразу вслед за Семьей.

В Доме Свободы наступает эра комиссара Панкратова. «Маленького человека», как насмешливо будет звать его Николай.

— Вы сами так много испытали, вы сумеете выполнить свою задачу с достоинством и благородно, как и подобает революционеру. Вы и вверенная вам охрана будете сторожить и охранять бывшего царя и Семью, пока участь его не решит Учредительное собрание, — напутствовал его Керенский.

14 лет в одиночном заключении в Шлиссельбургской крепости просидел революционер Панкратов, потом путешествие в сибирскую ссылку, этапы под суровым конвоем, поселение в Вилюйске… И вот он — надзиратель над царем!

В отличие от императрицы деликатный Николай безукоризненно вежлив с комиссаром. Но главным содержанием их бесед постепенно становится просьба (точнее, мечта) Николая: «Ну почему вы не отпустите нас погулять в город? Неужто вы боитесь, голубчик, что я убегу?»

Панкратов записал весь этот разговор. «Маленький человек» не ощущает скрытой насмешки. Он отвечает серьезно:

— У меня нет в том ни малейшего сомнения, Николай Александрович. И вообще, попытка побега только ухудшила бы положение — и ваше и вашей семьи (все-таки — предупреждает, на всякий случай!).

— Ну так в чем же дело, милостивый государь? Я уже бывал в Тобольске в дни своей юности, я помню, это очень красивый город, и мне так хотелось бы осмотреть его — вместе с семьей.

Но комиссар не разрешает прогулку.

Из дневника: «На днях Е.С.Боткин получил от Керенского бумагу, из которой мы узнали, что прогулки за городом нам разрешены… Панкратов, поганец, ответил, что теперь о них не может быть речи из-за какой-то непонятной боязни за нашу безопасность…»