Князь Кий - Владимир Малик

— О светлый-пресветлый Хорос, ясный Световид, великий и добрый наш Даждьбоже! Видишь сыновей и внуков своих — в славе-победе, свободных на свободной земле, а врагов — разбитых, униженных, оскверненных! Славим тебя, вечный Даждьбоже, и спасибо тебе за то, что вложил в наши сердца мужество, а в руки — силу, что даровал нам победу и не прервал нашу родословную!.. А вам, князья, и вашим воинам, — обратился он к Гордомыслу и Ходоту, — спасибо за братскую помощь, без которой не преодолеть бы нам гуннов! Вы храбро сражались за нашу землю и за нашу свободу! И не один ваш витязь положил за это свою голову! Слава и честь всем вам, живым и мертвым, кто совместно с нами победил сегодня кровавого Ернака, который мечтал стать новым Аттилой и бросить наши племена себе под ноги в вечное рабство!.. И еще хочу сказать: союз наш нынешний хорошо послужил нам сегодня! Поэтому необходимо помнить о горькой судьбе короля Божа и будем верны этому союзу и дальше, потому что не перевелись на свете желающие поживиться чужим богатством, захватить наши земли, а нас и роды наши вырубить на корню!..

— Будем, князь! — откликнулись Гордомысл и Ходот. — Да и других привлекать!

— Прекрасно, — сказал Кий и повернулся к своим родовичам: — А теперь обращаюсь к вам, поляне, соплеменники мои дорогие! Сейчас мы избежали страшной опасности и стали свободными людьми. Каждый желающий, может со своими родами возвращаться назад, на обжитые родительские места. Собирайте рожь-пшеницу, вспахивайте землю и сейте ее новым зерном, лелейте чад своих, ухаживайте за старыми… Но никогда не забывайте, что обязаны жизнью — тем, кто пал сегодня на поле этом, твердости духа нашего, мужеству ратному и союзу с племенами братскими! Чтобы жить, — на этом стойте, пока будет мир и солнце на земле!

Сомкнулись воины, подняли вверх копья, мечи, топоры и, потрясая ими, одобрительно закричали:

— Слава Кию! Слава победителю гуннов! Слава князю нашему!

Увидев, что гунны прорвались, старейшина Межамир со своей небольшой дружиной бросился им наперерез, чтобы закрыть выход в степь. Несмотря на бремя лет, бежал он быстро, держа в одной руке щит, а в другой — меч. Под порывом ветра развевались его длинные седые волосы и хлопотала полотняная, вышитая черно-красным кружевом рубашка.

— Скорее, ребята! Перехватите-ка мне Ернака! Не упускайте степного хищника из рук! — кричал он своим воинам, которые обгоняли его. — Ведь другой такой возможности, может, не случится!

И воины ринулись вперед.

Но тут же остановились: старейшина вдруг споткнулся, потерял равновесие и упал навзничь на землю. В грудь ему, под самое сердце, вонзилась острая гуннская стрела. Его подхватили под руки — не дали упасть, вынесли на невысокий холм и положили на истоптанную зеленую траву.

Атака днепровских русов захлебнулась. Напуганные гунны вихрем вырвались из окружения и со всех ног помчались в поле, спасаясь от неминуемой смерти или плена.

А старейшина Межамир лежал на земле со стрелой в груди, молча смотрел в светло-голубое безоблачное небо и думал о смерти.

Вот, где настигла она его! Вот, когда оборвалась нить его жизни!

О, преславный Даждьбоже-Световид! И ты, Роде, защитник Полянского племени! Много тропинок-дорожек исходил старый Межамир — и по своей воле, и не по своей, во многих краях побывал, много зла испытал и хорошего изведал, а теперь пришло время расстаться с белым светом! Родовичи положат его мертвое тело вместе со многими другими телами тех, кто погиб сегодня в бою, на костер — и огонь сожрет его! И полетит он коптящим дымом под небесами, развеется в бесконечности пространства и времени, а очищенная от плоти душа, потеряв привычную оболочку, переселится в кого-то другого — или в человека, который только что где-то родился, или в животное, или в зверя, а может, деревом станет или свободной птичкой, что носится в вышине… Это уже зависит от воли или прихоти богов… И будет жить она вечно, так перекочевывая из одного живого существа к другому… Только его, Межамира, уже больше не будет…

Боль, как огнем запекла в груди, прервала течение его мыслей. Он посмотрел на воинов, на их расстроеные потемневшие лица и тихо, но разборчиво сказал:

— Позовите князя Кия!

Кто-то сразу бросился на поле битвы, откуда доносились радостные клики, а старейшина закрыл глаза и мысленно перенесся в родной поселок над Почайной, на Подоле, представил другие поселки русов над Днепром, и щемящая тревога обвила его сердце. Что будет с его родами? Кто станет после него старейшиной? Были бы сыновья — не беспокоился бы. Но увы! Одного за другим призвали их боги к себе, а внуки не доросли еще — на них нельзя положиться…

Потом вспомнил старшего брата Тура.

Дружно жили они в молодости. Любили друг друга, ибо было их только двое, и совместно держали старшинство в племени русов. И лишь один раз не послушал старшего брата — не вернулся после разгрома гуннов на Рось, а остался с близкими родами на Днепре. Разгневался тогда Тур, ибо считал, что разъединение племени подрывает его силу. А чего было гневаться? Мог бы остаться тоже — вот и жили бы вместе!.. Однако Тура уже нет, и ему, Межамиру, недолго жить, а племя так и до сих пор разобщенное: Кия после сегодняшней победы, пожалуй, потянет на родительские места…

Боль снова прервала его мысли, грозовой тучей застило солнце. Неужели конец?

Послышался быстрый топот множества ног. Межамир с трудом поднял отяжелевшие веки. К нему приближался с братьями Кий. Подошел. Нагнулся — и, не веря себе, прикоснулся пальцами к белому оперению стрелы.

— Дядя! Как же это? — воскликнул приглушенно, изумленно. Межамир остановил его.

— Не трогай! Пока она в ране, я могу говорить, а вынешь — душа моя мгновенно выпорхнет из тела… Мне же надо сказать тебе несколько слов перед смертью!

Кий поднял голову умирающего.

— Говори, отец, я слушаю…

Межамир положил руку Кию на предплечье.

— Князь, поздравляю тебя с победой… Не посмеют теперь недобитые Аттилы снова напасть на славянские племена… Потому что хороший отпор получили!

— Хороший, дядя! И твоя немалая заслуга в этом!

— Обо мне уже речи нет… Сам видишь… А вот, что будет с родом моим — это тревожит меня… Ты со своими людьми вернешься на Рось — реку предков наших, а мои останутся, как отломленная ветка…

— Но ты сам этого хотел, дядя! Покойный отец рассказывал об этом не раз…

— Было такое… Потому что очень полюбил я те места над Днепром… И родовичи мои облюбовали — все добровольно остались там, никого я не заставлял… А теперь прошу тебя — возьми их с собой!.. Если племя русов хочет быть сильным, то оно должно быть единым!

— Я не могу взять твоих людей с собой, дядя…

— Почему? — встревожился старейшина.

— Потому что хочу со своими родами, как и ты некогда, сесть над Днепром, на твоих горах. Тоже облюбовал те места!

— Правда? — Аж вскинулся Межамир, и легкая улыбка смягчила его посуровевшее лицо. — Ты остаешься?

— Да, я долго думал, присматривался и решил, что там будет середина земли моей!

— А если род не захочет?

— Я же князь!

Против этого Межамир не смог ничего возразить. Вдруг внутренним зрением и ощущением умирающего понял силу духа своего племянника. Это не добродушный Божедар и даже не расчетливый, рассудительный Тур. В этом молодом сильном воине счастливо сочетались и доброта, и ум, и смекалка с твердостью сердца, без которой невозможно властвовать над племенем. Счастливый Тур — оставил такого сына!

А вслух сказал:

— Тогда я могу спокойно умереть — судьба племени в надежных руках! В твоих руках, Кий! — и повернулся к своим воинам: — Слышите, сыны?… Вот моя последняя воля — отныне вашим старейшиной и князем будет Кий, племянник мой! Ему вручаю власть над нашими родами русов поднепровскими! Слушайтесь его, как меня! И подчиняйтесь ему, как мне подчинялись!

— Будем, отче! Пусть душа твоя будет спокойна! — загудели вокруг голоса.

Он закашлялся, стал задыхаться. В груди забулькало, на губах появилась красная пена.

— Умирает наш дядя, — прошептал Щек.

— Улетает душа его из тела, — вытер с глаза слезу Хорев.

Воины сбились плотнее, затаили дыхание. Отроки, не стесняясь, плакали. Старейшина для них всех был отцом.

— Поднимите меня… Повыше… Хочу увидеть поле, на котором мы победили гуннов, — прошептал Межамир.

Кий с братьями и близкими воинами подхватили его на руки, подняли высоко вверх.

— Смотри, дядя!

Он последний раз открыл глаза, затухающим зрением осмотрел усеяное трупами широкое поле, дальний лес на горизонте, золотой лик Свитовида в синем небе — и вдруг обмяк, затих, стал неподвижный и тяжелый. Его медленно опустили вниз и положили на землю.

На следующий день на холме, за два поприща от мрачного поля битвы, где хищные птицы клевали распухшие от жары гуннские трупы, запылали костры, — сжигали тела погибших славянских воинов.