Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

Поездки в Конго на заработки тоже не были для эмигрантов редкостью, в особенности для тех, кто проживал в Бельгии[248]. В словенском архиве я нашла письма к моей бабушке от ее друга Андрея Чайковского (1885–1962), который подобно мужу Ирины уехал из Брюсселя на алмазные прииски Конго. В России Чайковский окончил Пажеский корпус и вышел в 5-й гусарский Александрийский полк, а после революции оказался в Белой армии[249]. В письмах бабушке он вполне по-гусарски описывал свои африканские путешествия и экзотические приключения[250].

Среди русских эмигрантов, ездивших на заработки в Африку, была и Шаховская с мужем, в 1930-е годы дружившие с Набоковым. Они прожили полтора года в Матади на реке Конго, где муж Шаховской работал в бельгийской импортно-экспортной фирме. О прибыльной работе в тропиках Набоков мог слышать и от них, и от Кокошкиной. Считается, что роман между Ириной и Набоковым начался только в 1937 году, а «Весна в Фиальте» была написана весной 1936-го и опубликована в «Современных записках» несколько месяцев спустя. Соответственно, едва ли Нина списана с Ирины, хотя Бойд высказал набоковеду Герарду де Врису догадку о том, что Набоков мог написать «Весну в Фиальте» под впечатлением от первой встречи с Гуаданини.

Свою догадку он основывал на датировке рассказа в сборнике «Nabokov's Dozen» (1958) 1938 годом: эта ошибка памяти, полагает Бойд, может означать, что у Набокова «Весна в Фиальте» ассоциировалась с Ириной[251]. Следует добавить, что в английском переводе рассказа есть упоминание Нины на пляже на юге Франции (Riviera), которого нет в русском оригинале. Если принять версию Бойда, то получается, что уже первая встреча с Ириной год ранее имела эффект удара молнии для Набокова, хотя надежных доказательств у нас нет. Судя по тому, что нам известно о его семейной жизни, этот роман был единственным.

След этого романа можно разглядеть в «Подлинной жизни Себастьяна Найта»: это образ роковой Нины Речной / Лесерф (об этом пишут Бойд и другие), во многом напоминающей Нину из «Весны в Фиальте». Это первый англоязычный роман Набокова; он был написан вскоре после разрыва с Гуаданини. Предмет роковой любви его героя, английского (по происхождению русского) писателя, – русская женщина. Самым любопытным пересечением сюжета «Подлинной жизни» с историей отношений Набокова с Ириной является просьба Себастьяна сжечь после его смерти любовные письма, полученные им от Нины. Его брат выполняет просьбу, не читая писем, и в результате им овладевает навязчивое желание найти их автора. Таким сюжетным поворотом Набоков как будто бросает вызов своим будущим биографам – тем, кто будет изучать его личную жизнь[252].

В 1961 году Ирина Гуаданини опубликовала – под псевдонимом Алетрус – автобиографический рассказ с эпиграфом из Сирина («На закате») о своем романе с Набоковым и их последней встрече в Каннах. Именно тогда он ей сообщил, что он не может оставить жену и сына. Рассказ называется «Туннель», и написан он, как мне кажется, под влиянием «Весны в Фиальте», действие которой происходит на приморском курорте, представляющем собой что-то среднее между Ялтой и средиземноморским городком. Как и рассказ Набокова, «Туннель» кончается смертью героини. Есть и более явные параллели – так, герой «Туннеля» говорит своей возлюбленной: «Ты всегда выходишь из-за каждого угла моей мысли своей щенячьей походкой!» – отсылая нас к лающему голоску Нины, которая неожиданно «появлялась на полях жизни» рассказчика или «сбегала по ступеням чьей-то фразы». Появляется у Гуаданини и фирменная набоковская бабочка.

Само название «Туннель» – аллюзия к рассказу Набокова, в котором мотив туннеля имеет двойной смысл. Сначала повествователь приезжает в Фиальту «ночным экспрессом, в каком-то своем, паровозном, азарте норовившем набрать с грохотом как можно больше туннелей». Затем муж Нины покупает безобразно пошлый письменный прибор в сувенирной лавке: «Каменное подобие горы св. Георгия с черным туннелем из подножья… и со сработанным в виде железнодорожных рельсов желобом». Встречаясь в последний раз, рассказчик с Ниной поднимаются на высокую площадку, откуда «видна была нежно-пепельная гора св. Георгия… огибая подножье, бежал дымок невидимого поезда и вдруг скрылся». Сразу после этой сцены мы узнаем, что Нина разбилась на автомобиле: поезд и туннель предвещают конец их романа.

В рассказе Алетруса-Гуаданини первое, на чем останавливается глаз героини в приморском городке, куда она приезжает на встречу с возлюбленным, – это туннель: «Открывает свою черную пасть туннель и вылетающий оттуда с преувеличенным грохотом экспресс»[253]. После прощальной встречи она подымается высоко на гору – чтобы увидеть его еще раз, вдали на пляже, срывается и падает в этот туннель, под поезд. Но рассказ на этом не заканчивается (и от этого проигрывает). Гуаданини придумывает трагическую, а может быть, и мелодраматическую концовку, не имеющую автобиографической параллели: что бы было, если бы тогда в Каннах ее героиня, как Анна Каренина, бросилась под поезд? Возлюбленный героини является на место происшествия и в ужасе смотрит на «грохочущий экспресс», вылетающий из туннеля.

Трудно сказать, намеревалась ли Ирина Гуаданини «вписать» себя в образ Нины. Скорее всего, да – хотя, как мне кажется, она не очень на нее похожа. Правда, мое суждение основано на письмах ее пристрастной матери, а также на единственной моей встрече с нею самой. Обсуждала ли она с Набоковым «Весну в Фиальте»? Скорее всего, обсуждала, так как во время их романа он работал над французским переводом этого рассказа. Распознали ли читатели «Туннеля» набоковский подтекст? Думаю, нет – не будем забывать, что в 1961 году о ее отношениях с Набоковым знали очень немногие. Биографы Набокова, за исключением Стейси Шифф, рассказа Гуаданини даже не упоминают (Бойд ограничивается библиографической ссылкой). Шифф обнаруживает в рассказе цитаты из переписки Набокова с Гуаданини и ее дневников, но о сходстве «Туннеля» с «Весной в Фиальте» не пишет.

Мы не знаем, прочел ли рассказ Ирины Набоков, несомненный его адресат; скорее всего, прочел. Я бы расширила трактовку туннеля, истолковав его как некую черную дыру, экзистенциальную гибель Ирины, для которой роман с Набоковым оказался роковым. Может быть, она и осталась жить на полях его памяти, выглядывая вдруг из его текстов, но по-человечески он ее буквально зачеркнул, оставив ей лишь «впадины одиночества». Набоков не мог предвидеть, что окажет на Ирину столь сокрушительное воздействие, и ответственности за него не несет, но, сознательно стирая ее со страниц своей биографии, он поступал недостойно.