Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Мертвая крепко прижалась к нему. Вбирая его тепло, его дыхание, биение его сердца. Пожирая его лицо пустыми глазницами. Так, как обнимает в порыве страсти только любовница – пускай она и мертва вот уже лет десять.

Что-то хрустнуло – и в тот же миг объятья разжались. Мертвецы помогли ей подняться. И разошлись, оставив его одного – с трепещущим сердцем, с замершим дыханием, со следами ее платья на одежде. Растерянного, жалкого, ничтожного, скрючившегося подобно младенцу, выброшенному из утробы. Все еще ждущего нового кошмарного действа со стороны мертвых. Но так и не дождавшегося.

Косой медленно поднялся. Огляделся. Мертвые вернулись к своим мертвым делам. Он немного успокоился, узрев привычный порядок вещей в ставшем привычном для него мирке кладбища. Через несколько часов, когда начало темнеть, он нашел и нагнал ту самую женщину, что обнимала его, подобно любовнице. Но на этот раз ничто не смогло остановить ее, свернуть с пути. Косой вынужден был ретироваться. Снова забиться в свой склеп и сидеть в нем, ожидая невесть чего. Мимо проходили другие мертвые, жизнь, с уходом солнца, становилась активней, насколько это можно было сказать о неживых. Мертвые привычно разглядывали его, недвижными никогда не моргающими глазами, касались решетки и отходили. Покуда он не забылся беспокойным сном. Из которого его и вырвали прибывшие на кладбище живые. Около десятка, а то и больше милиционеров, устроивших облаву.

Не на него. На мертвых.

В кладбищенской тиши послышалась автоматная очередь. И мертвец, шагавший по аллейке, резко дернувшись, рухнул недвижно. Мимо него пробежали две тени, затем еще две. Милиция была в касках, бронежилетах, – вооруженная так, словно собралась штурмовать хорошо укрепленную крепость, а никак не старое городское кладбище.  Тени мелькали повсюду. И из разных углов кладбища стали доноситься автоматные очереди.

Одновременно с первым выстрелом, на кладбище зажглись мощные прожектора, ослепляя, кажется, и самих наступавших и превращая знакомый вид кладбища в неведомые готические пейзажи – в мертвенно белом, но немыслимо ярком полыхании света. На некоторое время автоматная стрельба затихла, но потом возобновилась – правда, не столь интенсивно. Судя по всему, противник успел попрятаться. Прожектора скользили по аллеям, останавливаясь вблизи склепов, – и тогда по ним прицельно велся шквальный огонь.  Мертвецы старательно избегали лучей. Прятались за деревьями, укрывались меж надгробий. Но прожектора, установленные на тележки, двигались куда быстрее обитателей кладбища, а потому, долго скрываться удавалось немногим. Театр военных действий медленно перемещался к дальним участкам кладбища. К тому месту, где прятался Косой.

И, тем не менее, они пытались отвечать. Надежно укрытая группа живых мертвецов, дождавшись прохода тележки, напала на омоновцев. Совсем недалеко от того склепа, где прятался Косой, если бы он высунулся сильнее, смог бы увидеть весь бой от начала до конца. Вернее, короткую схватку – мертвецы набросились сзади, милиционеры смешались, затем начали отвечать. Однако, часть из них была уже укушена или поцарапана. Возникла минутная пауза – когда милиция осознала, что среди них есть не просто потери, но потенциальные враги. И тогда огонь начал вестись уже друг по другу, на некоторое время стрелявшие позабыли про мертвецов, а когда вспомнили, те нанесли новый выпад.

Стрельба уже шла отчаянная, прожекторы полыхали, освещая картину боя урывками, лучи метались из стороны в сторону, пытаясь отыскать сразу всех нападавших, пытаясь понять, кто же из товарищей станет следующим нападавшим. И поняв, высветить его, заставить замереть на месте. И тогда стрелять, стрелять до тех пор, пока голова не превратится в кровавое месиво.

Именно в тот момент, когда бой достиг своего накала, решетка склепа отворилась. Тихий скрип и знакомый, очень знакомый запах, отличаемый им даже среди прочих мертвецов.

В склеп, склонившись, заглянула та женщина, что несколько часов назад пыталась приласкать его. Косой отлепился от стены, пытаясь разглядеть ее в свете мечущихся прожекторов.

– Что… что случилось? – произнес он, словно позабыв, что ответа не будет. Женщина потрясла головой и уселась рядом с ним. Кости скрипнули, платье снова стало рваться по швам.

Он спохватился и закрыл решетку склепа. А когда вернулся, прожектор упал на ее лицо. Косой немедленно закрыл глаза рукой.

– Прячешься? – спросил он. – Правильно прячешься, иначе менты тебя ухлопают. Правильно, – в шуме стрельбы его голос тонул, он говорил вроде бы как обычно, но едва слышал себя.

Женщина дернулась, но лицо ее даже не повернулось к Косому. Он не мог понять, слышит ли она его. Понимает ли. Вообще, способны ли мертвецы слышать. Или видеть. Ведь она, с вытекшими глазами, а, все же, каким-то образом бродит по кладбищу. Вот разыскала его склеп. Вернее, свой, в котором ее оставили, казалось, насовсем.

– Ты к себе пришла? – снова задал вопрос он. – Или ко мне? Ну хоть как-то ответь, только чтоб понятно было.

Женщина будто услышала его слова. Она подняла руку, закрыла лицо, потом отвела и опустила на его колено. И тут же убрала.

Что это могло означать? Что она знает его и что он тоже должен знать ее? Или всего лишь просьба укрыть ее как-то? Косой терялся в догадках. Он позабыл о бое совершенно, в эти минуты думал только о той, которая пришла к нему. Ведь ни одна женщина, кроме нее, не приходила к нему. Тем более, на свалке. Те женщины изгнали и его, и Чуму, ну ладно, Чума был импотентом, но ведь вроде он не был. Косой жаждал их объятий, хотел бы иметь связь, пусть непрочную, пусть на один раз, но хоть какую-то. Он возжелал, но был немедля отвергнут. Даже теми, кто получал право лишь кормиться на свалке, не проживая в кривых картонных домиках на ее территории. Даже для них он имел статус неприкасаемого. Коему оставалось лишь кладбище, одиночество и самоудовлетворение.

И вот вчера к нему пришла мертвая. Не то нашла, не то пожелала быть с ним. Кто же она такая, весь вечер гадал Косой, неужели его супруга – из той, неведомой прошлой жизни? Но ведь она упокоилась вместе с мужем – одинаковые фамилии на склепе ясно давали понять именно это. Может, любовница? Скорее, близкая знакомая. Или бывшая супруга, да, бывшая, ведь все возможно. О себе он не знал даже имени и фамилии. Странно, что способность к аналитическому мышлению осталась – и теперь, вот как сейчас, поражала Косого причудливыми извивами построений.

Кем же он сам был прежде? – ужели настолько иным, что вся его нынешняя природа: пить водку с пивом, материться через слово, давить вшей по мере появления и ловко прятаться от ментов в самых неожиданных местах, – вся она внедрена в его сознание первым и единственным приятелем по новой жизни Чумой. В чистое, словно бумага, сознание, на котором Чума вольготно устроившись средь крестов, повествовал неофиту мудрости бездомной жизни, поражая его примерами, отвратительными и притягательными в своей бесстыдной откровенности. А Косой внимал, чувствуя, как заполняется мозг новым знанием, усваивал уроки, подобно прилежному ученику. И через пару месяцев был способен сдать выпускной экзамен на выживание в условиях бездушного брезгливого города.

– Кто же ты? – спросил снова Косой, тоскливо смотря на мертвую. Та не поворачивалась. Но снова закрыла лицо рукой и снова опустила ее на колено. – Может, ты просто  гулящая девка, которой и после смерти мало, дешевая потаскуха, …, которая нашла для себя живого. Ты же видишь, – продолжил он, заводясь, – я к другой не пойду. Мне идти не к кому. Ты это понимаешь, …, прекрасно понимаешь. Вот и цепляешься, думаешь, сможешь удержать убогого. Да у тебя лица-то нет. Ты ж забыла, что вся твоя красота давно сгнила и потрескалась. И между ног у тебя ветер воет.

И резко замолчал. Женщина внезапно поднялась. Так резко, что стукнулась головой о низкий свод склепа.

– Ты куда? – Косой поднялся за ней. – Подожди. Слышь, ты это, ну… прости что ли. Я ж не это… – слова испарились, пелена снова окутала его, он не мог и слова связать. – Я не хотел обидеть. Чего ж от меня хочешь. Ну прости, подожди, в самом деле, прости. Я…

Она открыла решетку, выползла наружу. И только тут Косой понял, почему, и немедленно заткнулся.

Мимо, негромко переговариваясь, прошли трое омоновцев, подсвечивая путь налобными фонарями; небольшие фонарики укреплены были и на автоматах. Женщина, ступая совершенно неслышно, подходила к ним чуть сбоку и сзади, наискось.

– А потом двинем в обход старых участков, – распорядился один из них. И тут же обернулся, словно почувствовав. Не раздумывая ни секунды, открыл огонь. И не прекращал стрелять секунды три-четыре, пока рожок не опустел.