Ложь во имя любви - Розмари Роджерс

Она не собиралась успокаиваться: он раздразнил ее, вывел из себя, высмеял!

– Тогда ты собирался держать меня при себе в роли любовницы, пока я тебе не надоем, – обиженно проговорила она. – Ты обо мне совершенно не заботился – разве тебе надо об этом напоминать? Я все равно не согласилась бы быть твоей вещью.

Он уже не смеялся, а хмурился.

– А что, по-твоему, было на уме у Бонапарта? Женитьба, когда он и так женат? Или ты нацелилась на моего ненаглядного кузена Филипа, чтобы иметь на руках сразу две козырные карты?

Чудесный солнечный день померк: солнце затянуло облаками, и Мариса невольно поежилась. Она уже жалела о затеянном разговоре.

– Не надо! – шепотом взмолилась она. Она вспомнила Филипа, его полные гнева и горечи слова, собственные мечты о том, чтобы стать его женой. На ее лице отразились противоречивые чувства. Доминик выбил у нее из-под щеки локоть и прижал ее к траве. К нему вернулась прежняя безжалостность.

– Как ты переменилась в лице, стоило мне произнести его имя! Вам следовало бы научиться лучше управлять своими бурными чувствами, мадам! Он тоже был вашим любовником? Это от него вы столько узнали обо мне, чтобы пустить по моему следу Фуше?

– Нет, нет! – Она отчаянно мотала головой и жмурилась, чтобы не видеть его негодования. Как быстро меняется этот человек!

– О, да ты прирожденная актриса! – процедил он сквозь зубы и вонзил в нее железные пальцы как когти. Она не понимала, как он мог так быстро забыть, что всего минуту назад советовал ей научиться скрывать свои чувства. – До этой минуты ты исполняла свою роль безупречно. Сожалею, что игра окончена: ты чудесно разыгрывала страсть и сопротивление. Твой наставник, кто бы он ни был, заслуживает всяческих похвал. Примите мои поздравления! Ты чуть было не обвела меня вокруг пальца.

Она беспомощно всхлипывала, ощущая во рту и в душе горечь несбывшихся надежд. Он выругался про себя, вскочил и нетерпеливо посмотрел на нее.

– Игра закончена, любовь моя. Вставай и одевайся. Нам пора возвращаться.

Гордость не позволила ей умолять его, чтобы он постарался ее понять, мрачная решимость на его лице удержала ее от объяснений. Хорошо хоть соизволил отвернуться, дав ей с грехом пополам натянуть на себя непослушными пальцами мятую одежду. На обратном пути он не проронил ни слова и не прикоснулся к ней.

Мариса была так расстроена, что ее затошнило. Она уже не могла найти у себя в душе ни ненависти, которая вернула бы ей волю к жизни, ни даже отчаяния. Она поднялась в спальню, в которой они провели ночь, и рухнула на аккуратно застеленную кровать. Доминик остался внизу в обществе графина бренди.

Вышколенные слуги делали вид, что ничего не замечают. Даже Дональд не осмеливался обмолвиться словечком, зная, что на капитана напала «черная хандра».

Стемнело, но капитан по-прежнему не выходил из кабинета. Дональд собрал поднос, поднялся наверх и неуверенно постучался в запертую дверь спальни. Мертвенная бледность Марисы так поразила его, что он попробовал найти корявые слова ей в утешение, но она обреченно покачала головой, не приняв ни утешений, ни еды. Перед этим ее стошнило. Она приписывала свое состояние кислому красному вину, которым они запивали на прогулке хлеб и сыр. Дверь захлопнулась, и Дональд побрел вниз, укоризненно качая головой.

Еще утром они выглядели счастливой парой! Никогда еще он не видел капитана Челленджера таким веселым и жизнерадостным. Что могло между ними произойти, чтобы все мгновенно перевернулось с ног на голову?

Мариса, неподвижно лежа поперек кровати, задавала себе этот же вопрос. Она пока не разобралась в своих истинных чувствах. Доминик научил ее вожделению, сумел пробудить в ней страсть. Но этим все и исчерпывалось, иначе не произошло бы разрыва! Она оскорбила его, и он ответил ей тем же. Неужели она и впрямь влюблена в Филипа, неужели это действительно отразилось на ее лице при упоминании его имени? Да, раньше она любила Филипа за его честность и открытость. По сравнению с ним Доминик – слишком сложная, изменчивая, жестокая натура.

Она снова зарыдала и так обессилела, что крепко уснула и не проснулась даже тогда, когда он явился к ней, одним ударом сломав замок на двери. От него разило бренди. Он овладел ею, как в прежние времена на корабле – с диким натиском, причиняя боль, не удостоив мимолетной ласки. Насытившись, он оставил ее лежать, так и не сказав ни слова.

Чувствуя себя растоптанной и телесно, и душевно, Мариса долго металась без сна и забылась только перед рассветом.

Ее разбудила тягостная тишина. Она не имела ни малейшего понятия о времени. Вечером она задернула тяжелые занавеси, сквозь которые почти не пробивался свет. Голова была тяжелой, резь в глазах напоминала о реках пролитых слез, тупая боль – о постыдных событиях ночи. Она попробовала сесть в кровати, но тут же со стоном сползла вниз по пуховой подушке. Она чувствовала себя больной и разбитой. Какие новые унижения и пытки он приберег для нее на сегодня?

В доме было непривычно тихо. Куда исчез Дональд? Ему-то по крайней мере давно полагалось быть на ногах, чтобы попытаться соблазнить ее завтраком. Бедняга Дональд!

Она чувствовала сильный голод. Боль в пустом желудке заставила ее согнуться пополам.

Одеться оказалось не во что: чужая одежда, в которой она щеголяла накануне, была изорвана ночным насильником в клочья. Завернувшись в простыню и сжимая зубы, чтобы не упасть от головокружения, Мариса потащилась к двери.

Хватаясь за полированные перила, она ухитрилась спуститься и вздрогнула от неожиданности: из одной комнаты появился круглолицый субъект с отсутствующим выражением лица и тупо уставился на нее. Она видела его впервые. Кто он такой? Куда запропастился Дональд? От испуга Мариса даже забыла о своем неглиже.

Она принудила себя заговорить с незнакомцем, стараясь придать голосу властности:

– Куда все запропастились? Который час? Я голодна.

Он осклабился, напугав ее еще больше:

– Никого нет, госпожа. Один бедный Жан.

Она уставилась на него, пытаясь собраться с мыслями.

– Как же так? – прикрикнула она, и он едва не рухнул на колени.

– Не сердитесь на Жана! Он не сделал ничего дурного. Новый господин велел Жану остаться, и Жан остался. Да!

Так это дурачок! Боже, ее оставили здесь одну, с ухмыляющимся идиотом! Судороги в желудке заставили ее скривиться и вцепиться в перила обеими руками. Она попыталась успокоиться.

– Ты молодец, что остался, Жан. Но ты должен сказать мне, где остальные. Еще мне надо поесть. Я очень голодна.

Это он оказался способен понять. Его физиономия просияла.

– Голодна? Еда – в кухне. Жан принесет хлеба, Жан хороший.