Михаил Ульянов - Сергей Марков

Однажды осенью, незадолго до начала нового века и тысячелетия, я случайно встречу его на Тверской. Расскажу, по его просьбе, как и чем жив, а в ответ на мой вопрос: «У вас как дела, Михаил Александрович?» — он невесело вздохнёт: «Итальянский актёр, выдающийся Эрнесто Росси, сказал: „Беда в том, что как играть Ромео познаёшь в семьдесят, а играть надо его в семнадцать“».

…Но это будет потом. А пока мы воротились из круиза, и над залитой солнцем Одессой, над морем парил змей, подобный мощному неудержимому орлу. И казалось, что всё, о чём мечтали, сбудется. Всё будет хорошо.

Часть вторая ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА

Последнее интервью

Михаил Ульянов — великий русский актёр, настолько любимый народом, что обычное в церкви обвинение артистов в лицедействе как в одном из грехов не правомочно.

Его лицедейство олицетворяло жертвенность и служение — идеалы, равно почитаемые в христианстве и других религиях.

Глава первая

Поздней осенью 2006 года я позвонил Михаилу Александровичу Ульянову. Он искренне обрадовался: «Серёжа звонит», — сообщил Алле Петровне… Я услышал в его голосе одиночество. Подумалось: «Откуда оно в сибирском мужике, всеми без исключения признанном и любимом народном артисте, лауреате, Герое, орденоносце — какое-то маркесовское, латиноамериканское, беспросветное, будто из „Ста лет одиночества“, из „Полковнику никто не пишет“?..»

Я попросил дать интервью для одного из глянцевых журналов. Он согласился. На душе было тревожно: накануне его крупным планом показали по телевидению. Глаза… обострившиеся скулы… совсем уже орлиный нос… А когда я приехал в назначенный час и увидел его выбирающимся с помощью шофёра и палочки из машины возле актёрского подъезда Театра Вахтангова, сердце сжалось и в первый момент захотелось уйти, скрыться в арбатской толпе…

— Ну, здравствуй, Сергей! Что смотришь, здорово постарел?.. — Но рукопожатие оказалось неожиданно крепким, хоть и стала кисть костистой и почти бесплотной. — Бывал у нас в театре?

— Разумеется. В той, прошлой жизни. В другой стране.

Мы прошли по узким обшарпанным коридорам в его синий кабинет художественного руководителя. Уселись за столиком, я включил диктофон…

— Как ты вообще-то поживаешь? Чем занимаешься? — спрашивал он, пока я устраивался.

— Да как-то так всё… Вы как?

— Как видишь, просыпаюсь утром… Вот сегодня проснулся. И, пия кофэ, слушал по радио такую передачу. Анекдот рассказывают. Принц ждёт принцессу. И думает: а я у неё первый? А она в это время думает: какая я у него?..

— Остроумный анекдот.

— Меня потрясло. То есть меня ничего уже не потрясает, но это утром в Москве передают, наглость уже беспредельная… Как же жить дальше? Что делать в этом раздрае?.. Порой действительно возникает ощущение, что живём в канун полного разложения, краха, гибели империи — наподобие Римской…

— Помните, двадцать лет назад мы в том круизе по Средиземноморью, в «колыбели цивилизации», с вами рассуждали об империях?

— Не помню.

— О том, что существовали они, и Ассирийская, и Китайская, и Римская, и Византийская, и Оттоманская, и Британская, именно как империи — пять веков. Византийская, в Стамбуле о ней вспоминали, — исключение, но дополнительных пять веков она просуществовала уже, по сути, не как полноценная империя, а как город… Выходит, и Российской, если отсчёт имперский вести с Ивана Третьего, было отмерено именно пять веков, не больше? Вы тогда, вскоре, кстати, после Чернобыля, не хотели говорить о том, что и наша, Российская, на несколько десятилетий обратившись в Советскую, так же, как предыдущие, рухнет…

— Ты о чём спросить хочешь?

— Вы как теперь относитесь к тому, что труп Ульянова-Ленина лежит до сих пор в мавзолее на Красной площади?

— С египетскими мастерами мумий соревнуемся… Но египтяне — они когда жили? За тысячелетия до нашей эры.

— Думаете, человек принципиально изменился?

— Наверное, самое главное их отличие от нас в том, что, замуровав нетленного фараона в пирамиду, к нему уже никого не допускали… И в Древнем Китае была такая императорская династия Мин, основанная в XIV веке. Умершего императора этой династии тоже сохраняли нетленным: в горе выбивали склеп и оснащали его дверьми так плотно, герметично подогнанными, что воздух не мог просочиться ни туда, ни оттуда. И, поместив в этот склеп тело умершего, ставили там большой светильник с огромным запасом масла для поддержания горения, после чего закрывали двери. Светильник выжигал в склепе весь кислород, следовательно, тело почившего императора сохранялось века нетленным.

— Так, может, и нам так — выжечь, замуровать? История рассудит. Не таскать же туда-сюда… Или вы теперь всё-таки за то, чтобы вынести Ленина, как вынесли некогда Сталина?

— Конечно. Пора покончить с языческими этими ужимками. Похоронить по-христиански. Как он и сам завещал, и родные его хотели… Мавзолей сам — уже памятник эпохе…

— В 1992 году я оказался в Болгарии, в Софии, — чем только не был там исписан, измалёван мавзолей Димитрова! Молодые люди и даже девушки считали своим долгом плюнуть и помочиться на его стены…

— Да, мерзость… Они там, чтоб лишний раз не тратиться, решили из нашего Алёши сотворить своего болгарского героя времён Освободительной войны с турками — Левского. А чтобы превратить Алёшу в Левского, придумали отлить национальную болгарскую шапку и приделать её Алёше на головушку. Будто и не было войны, будто и не воевали, не погибали за свободу Болгарии наши ребята, наши Алёши… Мир сходит с ума.

— А памятники Ленина, ещё кое-где устоявшие, особенно в провинции, следует добить, снести окончательно и бесповоротно, до единого?

— Был Ленин, это история, и пусть она останется нашим потомкам в назидание. Стирая следы собственной памяти, мы уже сегодня забудем вчерашний день. Помню, лет десять назад пришёл ко мне генерал в отставке как к исполнителю роли маршала Жукова, стало быть, по его представлению, чем-то близкому знаменитому военачальнику. И стал звать меня в союзники по борьбе с кощунственной ситуацией. Таковой он считал намерение поставить памятник маршалу Жукову как народному герою на Красной площади, напротив памятника Минину и Пожарскому, олицетворяя этим роль маршала в спасении Отечества в войне 1941–1945 годов. Генерал мой от этого был в ужасе. «Как же так, — возмущался он, — Жуков уничтожил столько людей. Он был неимоверно жесток к солдатам, в грош не ставил жизнь человеческую!..»

— А вы что?

— Что я мог ему сказать? Да, Жуков был жесток… Но тем не менее это народ выбрал его, в нём увидел олицетворение Георгия Победоносца. И если следовать этой логике, то и царя Петра Алексеевича надо лишить эпитета Великий: тоже ведь был жесток… Не можем мы до сих пор исторически мудро относиться к фактам: всё ищем красивые и некрасивые. А ведь есть у нас гениальный учитель в отношении к истории: Пушкин Александр Сергеевич. При исследовании неоднозначных исторических личностей, того же Петра, Емельяна Пугачёва, не шарахавшийся от жутких жестокостей, кровавостей, показавший мужика, поднявшегося за мужиков против господ, к которым и сам Александр Сергеевич относился… Поэтический, художественный дар делает человека богоравным: он не мужик, не господин, не рабочий и не кандидат наук. Он видит, чувствует и понимает ужас и красоту жизни и, ужасаясь и восхищаясь, говорит правду. Помнишь? «Волхвы не боятся могучих владык, и княжеский дар им не нужен. Велик и свободен их вещий язык и с волей небесною дружен…»

— Вы ли это, Михаил Александрович?!

— Но мы далеко ушли.

— От творчества? К нему и перехожу с вашего позволения. Уже в новые, постсоветские времена вы сыграли Сталина…

— Да, спектакль ставил Роман Виктюк. Мы задиристо тогда в Лондон съездили…

…Когда Ульянова не станет, режиссёр Роман Виктюк вспомнит:

«В Москве, когда я приехал поступать в ГИТИС, меня прежде всего интересовали театры. Первым театром, куда я пришёл, был МХАТ. Вторым — Театр Вахтангова. И вот сколько времени прошло, всё изменилось, мы давным-давно уже не в той стране живём, а я до сих пор думаю, что самые живые, самые не советские, самые поэтичные (Вахтангов ведь создавал поэтический театр) артисты были именно там — Рубен Николаевич Симонов, Мансурова, Ульянов, Яковлев и, конечно, Юля Борисова… От них исходил такой энергетический свет, которого не было нигде! Мне, почти ещё ребёнку, видевшему у себя на родине все кошмары, репрессии, мучения людей, эти артисты вселяли веру в то, что кроме концлагеря есть ещё что-то на этом свете. И одним из первых спектаклей, которые меня вот так задели, была „Иркутская история“ Арбузова. Я до интонации, до жеста, до поворота головы, до всплеска эмоций от нежности до гнева, до отчаяния помню, как играл Ульянов! Будто вчера это видел! И в спектакле по пьесе Эдуардо де Филиппо, в других… Он играл раскрепощённо, как дворовый хулиган. Мне было особенно дорого, что я его сразу узнал: когда нас второй уже раз освободили на танках…