Аракчеев: Свидетельства современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

В бытность мою объездным врачом, я имел возможность познакомиться не только с бытом поселян, их семейными отношениями, нуждами, но и с тяжелыми работами как самых поселян, равно резервных войск, назначенных для обработки полей. Работы сии были столь обременительны для солдат, помешенных в сырых мазанках и не привыкших к рубке леса, осушке болот, выворачиванию пней и камней до глубокой осени, что, несмотря на сытную пищу и графскую чарку водки, больных было много, большая часть страдала лихорадками, покосом, цингою, водяною и куриною слепотою. Смертность была значительна. Солдаты хотя и роптали, но с работ возвращались с песнями и бубнами в угождение начальству; зато ночью раздавались по всему лагерю стоны и оханье, ибо, по неимению печей в мазанках, солдатам негде было греться, тем менее сушить обувь и платье. Мне помнится, что между офицерами ходили стихи под заглавием: «Политическая Сибирь, или Работа за гривну», а о женщинах-поселянках сказано было: и за цену разврата покупали себе соль.

Обязанность моя, как объездного врача, состояла в ежедневном осмотре всех жителей округа, помешенных в более 300 связях, на расстоянии тридцати верст. Что обязанность сия была нелегка, поймет каждый, кому бы пришлось, несмотря ни на какую погоду, вязнуть несколько раз в грязи, ибо шоссированных дорог тогда еще не было, несколько десятков раз подниматься в мезонины для осмотра заболевших нижних чинов или кантонистов и не быть уверенным, что тебя и ночью могут потребовать к внезапно заболевшим или родильницам. Для этой цели находилась безотлучно пара лошадей при объездном враче.

Не знаю, по какой причине граф особенно полюбил короля прусского полк и по неделям проживал в любимой, для него переделанной связи 3-й поселенной роты у Лажитовского моста, выстроенного производителем работ Алексеем Федоровичем Львовым, впоследствии директором придворной певческой капеллы. Здесь он разговаривал с бабами, слушал их сплетни, заходил к поселянкам во время отсутствия хозяев. Возвращаясь раз осенью из бывших саперных рот, близ мызы графа Сперанского, мимо связи, я взглянул по обыкновению на окна и увидел, что граф не только машет мне рукою, но и стучит в оконную раму. Я подумал: беда, вероятно, какой-нибудь недосмотр с моей стороны или со стороны фельдшера; я оробел, и нельзя было не испугаться при тогдашних строгостях, но делать было нечего, нужно было явиться. Очистив свою обувь от грязи, я вошел по заднему крыльцу в приемную залу. Не прошло несколько минут, как в приемную вошел дежурный адъютант и спросил: «Что мне угодно?» Когда я рассказал, в чем пело, он тотчас доложил обо мне графу и, возвратившись, сказал: «Граф приказал вам ждать». Адъютант, заметив мое расстроенное лицо, спросил:

— Все ли у вас в порядке, ибо граф прогуливался еще рано утром и, вероятно, заходил в некоторые связи, где вы, может, не были, и больным не было дано помощи?

Но каково же было мое удивление, когда дверь кабинета отворилась и граф, с довольно веселым видом, кланяясь мне оттуда, сказал:

— Я, братец ты мой, был сегодня у тебя, желал с тобою поближе познакомиться, но жаль, что не застал тебя дома.

«Слава Богу, — подумал я, — а то быть бы на гауптвахте».

— Я слышал, что ты поселян бережешь и о них заботишься; служи, как ты служил, и я тебя не забуду. Прощай!

Граф исполнил свое обещание, ибо к новому году я награжден был бриллиантовым перстнем. Возвратившись с облегченным сердцем домой, встретил меня денщик и передал, что после моего отъезда, то есть около шести часов пополуночи, зашел никем не замеченный граф и спросил:

— Дома ли лекарь?

— Никак нет, ваше сиятельство; ибо барин мой давно уже уехал и ранее сумерек не возвратится.

— Ты, братец, врешь, вероятно, твой барин и дома не ночевал, а у кого-нибудь в карты играет!

— Никак нет, ваше сиятельство, барину некогда в карты играть.

Получив такой ответ, он спросил:

— А что у вас там в мезонине?

— Аптека.

— Веди меня туда! — И, застав там засаленного аптекарского ученика за работою, спросил обо мне и, получив подобный же ответ, сказал: «Как же ты, братец, лжешь, когда денщик мне передал, что лекарь и дома не ночевал!»

— Денщик не прав, ваше сиятельство, ибо лекарь уже давно уехал, и по его рецепту я приготовляю лекарство в № 91, — был ответ засаленного фельдшера.

Граф вообще не любил щеголей, полагая, что подобные люди плохие работники и занимаются более своею персоною, нежели делом. Поблагодарив денщика за найденный уже так рано порядок в комнатах, отправился дальше, не заходя в другую половину связи, где жил священник Воинов, не желая беспокоить семейного человека так рано.

Несколько времени спустя пришлось мне посетить одну больную поселянку, которая меня спросила:

— Помните ли, ваше благородие, когда вы с неделю тому назад проезжали здесь мимо, взглянули на окно и я вам кланялась?

— Очень хорошо помню, но что же?

— А более ничего, что в это время стоял граф за моей спиной и спросил, кому я так низко кланялась. «Нашему лекарю, ваше сиятельство, Дай Бог ему доброго здоровья, он нас лечит и бережет!»

Этот маловажный случай был причиною посещения графом моей квартиры и послужил мне рекомендацией, ибо не прошло и двух лет, как я назначен был старшим лекарем короля прусского полка.

Граф был, несмотря на его многосложные обязанности, сопряженные с необыкновенной деятельностью и бессонными ночами, страстно мелочен не только по службе, но и в домашнем быту; он имел подробную опись вещам каждого из его людей, начиная с камердинера и кончая поваренком или конюхом. По этим спискам поверял он каждый год все имущество, приказывал кое-что переделать, починить или вовсе уничтожить.

Мелочность эта по службе была даже несносна; так, при устройстве госпиталя короля прусского полка, который должен был быть образцовым, граф сам показывал, как поставить кровати, куда скамейки, где должен быть ординаторский столик с чернильницею и даже какого формата должно быть перо, то есть без бородки, в виде римского calamus[394]. Хотя граф и был уверен, что его приказания исполнялись с точностью, но тем не менее хотел сам во всем удостовериться и, зайдя несколько дней спустя в палату с полковником Чевакинским, заметил на подставке для чернильницы брошенное испугавшимся фельдшером перо с бородкою; призвав к столу полковника и меня, он сделал нам замечания, а фельдшеру приказал дать пять розог.

От проницательного взгляда графа не ускользали и беспорядки в квартирах чиновников. Так, однажды, подходя к дверям квартиры смотрителя Фарафонтьева, почувствовав что-то мягкое под ногой, приказал дежурному унтер-офицеру поднять мат перед дверями и, найдя под ним сор и пыль, нахмурил брови; призвав к себе г-жу Фарафонтьеву, сделал ей род выговора в надежде, что подобных ужасных беспорядков впредь не найдет. Еще пример мелочности: как-то раз получил я, по приказанию графа, выговор от дежурного штаб-офицера за то, что мой суточный рапорт подписан был нечеткою рукою.