Полукровка - Елена Чижова

– Вы? – оглянувшись на Машу, мужчина переспросил.

– Нет! – Маша отказалась решительно.

Бабка, сидевшая у двери, смотрела растерянно, как охотник, упустивший верную добычу. Добыча повела себя нагло.

– Пришла-то вроде последняя, – бабка проворчала, сдаваясь. В ее долгой жизни бывало всякое: случалось, и последние становились первыми.

Выиграв этот раунд, Маша ободрилась. Очередь, почуяв бабкину слабину, придвинулась поближе к двери: бабка, занявшая первой, никак не тянула на вожака.

Дверь приоткрылась. Из нее вышла женщина, одетая в мохеровую кофту. Кофта расходилась на животе.

– Хорошо, Наталья Михайловна, я поняла.

Сквозь проем, открывшийся на мгновение, Маша разглядела тетку, приходившую с осмотром. Не тратя время на раздумья, она двинулась решительным шагом и отпихнула бабку, которая стояла второй. Та подняла ладонь, словно защищаясь: на Машу смотрели отцовские глаза. Они моргали опасливо и безропотно.

Плотно закрыв дверь, Маша назвала адрес.

– Я пришла, потому что в среду – смотровая.

Жэковская тетка кивнула. Она глядела деловито, но на дне ее глаз плясала усмешка.

– Так, так, – палец потянулся к списку и ткнул.

Здесь не нуждались ни в каких анкетах: глаза, смотревшие на Машу, знали наверняка. Паучья кровь, стоявшая в капиллярах, глядела из них, как из глазниц.

Начальница подняла руку и коснулась высокой прически. Фильм, в который Маша ввязалась, становился другим.

Глядя на белое запястье, мелькнувшее в рукаве, она видела кисть, сжимавшую хлыст. Перед нею, замершей у двери, сидела женщина-капо.

Плечи свело холодным ужасом. Отступая, Маша сделала шаг назад.

– И что? – паучий взгляд приказал остановиться.

Кровь, шумевшая в висках, нашептывала жалкие слова: о семье, о насмерть уставшей маме, об отце, служившем верой и правдой, о тесной маленькой комнатке, которая может составить счастье.

– Ну? Что молчите? – капо нахмурилась и подняла хлыст. Жестом еврейской старухи, которую только что оттолкнула от двери, Маша закрыла лицо.

– Я слушаю вас, – голос начальницы стал ласковым.

Сделав над собой усилие, Маша отвела ладонь. Секунды горели пламенем. Еще можно было ринуться вспять, сметая обреченную очередь, но, отступив, она лишилась бы всего.

Добыча, почуявшая смерть, поднялась на передних лапах, изо всех сил упираясь задними. Маша подняла глаза. Жалкие слова, шумевшие кровью, исчезли. В горле стояли правильные, которые она знала.

– Дело в том, что мама заболела, а папа – на работе. Он – главный инженер, иногда приходится и вечерами. Эта комната, которая освободилась... Понимаете, я выхожу замуж. Конечно, все зависит от вас, мы не можем настаивать, но я верю... Ваше решение будет мудрым и справедливым, – ступая осторожно, Маша подошла поближе. Готовый конверт лег на паучий стол.

Белая рука отложила хлыст. Приподняв незаклеенный угол, женщина-капо пересчитывала, не таясь.

– Молодая семья – новая ячейка, – она произнесла полными губами. Маша ожидала молча. – Молодым везде у нас дорога... – пухлый конверт исчез как по волшебству. – Ну что ж... – начальница прикидывала. – В следующую среду. Придете все вместе, с вашими родителями. Я подготовлю решение.

Выйдя за дверь, Маша втянула голову в плечи. Сейчас они набросятся на нее всей стаей. Очередь глядела безучастно. Украдкой она осмотрелась: все оставались на месте, кроме еврейской старухи. Та, которую Маша отпихнула, исчезла невесть куда.

К среде, как и обещала начальница, дело сладилось. Оставались мелкие формальности, которые та, улыбаясь ходатаям, обещала уладить в ближайшие дни. Ни словом, внимательно оглядев родителей, она не обмолвилась о конверте, полученном из Машиных рук. Выслушав благодарности, развела руками:

– Не стоит, не стоит. Всё – по закону. Моей заслуги здесь нет.

– Как же нет? Ну что вы, Зоя Викторовна, – отец возражал горячо. – Именно ваша.

Мама свела ладони: молитвенное выражение, лишенное слов, дрожало в ее лице. Маша испугалась: сейчас возьмет и заплачет. Этого только не хватало...

В начальственных глазах проступила скука. Глянув коротко, Маша оттеснила мать к дверям. Родители отступали почтительно, не поворачиваясь спиной.

По улице отец шел, приплясывая. Жизнь, завершив полный круг, обернулась новым невиданным чудом.

– Как ты считаешь, они не могут передумать? – склонившись к уху дочери, мама сделала неопределенный жест: не то саму тетку величала во множественном числе, не то какие-то высшие силы – в теткином лице.

– Ничего я не считаю, – Маша усмехнулась раздраженно. – Что тут считать? Сосчитано.

Она шла, глядя под ноги. Счастье родителей терзало. Больше всего на свете ей хотелось выкрикнуть им правду, чтобы раз и навсегда они заткнулись про бесплатную справедливость.

Войдя в квартиру, Маша направилась прямо к Панькиной двери. Коротким жестом, как пластырь с гнойной раны, сорвала жэковскую печать. Мама подошла и приоткрыла осторожно.

В комнате стоял чужой запах. Урн не было. «Захоронила». – Маша покосилась на мать.

– Так, – она положила ладонь на косяк. – Здесь буду жить я. – Мама обернулась. Ее глаза глядели растерянно, не беря в толк. – Есть возражения? – Маша склонила голову.

– Господи, нет, конечно, нет, – мама чуть не плакала. – Мне вообще... Разве мне надо? Пусть бы хоть замуровали, забили досками. Ты не понимаешь, я больше не могу, чтобы всегда соседи.

Мама просидела на кухне до глубокой ночи. Отец попытался заглянуть, но был изгнан:

– Иди, Миша, иди! Я хочу побыть одна, – мама отвечала тусклым голосом.

– Мама, я побуду у Паньки? – Маша окликнула через дверь.

– Там очень грязно... Надо убрать, вымыть... – мамин голос изнемог.

– Я посижу. Ничего не буду трогать.

– Сиди, – она сказала, как будто махнула рукой.

На темном деревянном стуле Маша сидела, обдумывая: главная удача заключалась в том, что удалось запутать концы. «На хитрую лопасть...» – она свела кулаки. Если библиотечные хватятся своих книжек, в самом худшем случае они доберутся до этой квартиры. Маша попыталась представить: милиция, соседи, приглашенные в понятые, мнутся в дверях. Книги, расставленные по полкам, летят на пол. Они просматривают неторопливо. Ни одной. Из тех, на которых стоит их поганый штамп. Милиционеры уходят, принося извинения. Разве может им прийти в голову, что чудо уже свершилось: книги превратились в комнату, с которой сорвана печать.

Про Юлия точно не догадаются – в этом у Маши не было сомнений: слишком уж сложная цепочка. Милиции не по зубам. А кроме того, в качестве главной улики должны фигурировать деньги: от денег она избавилась. Капо, оформившая документы, встанет насмерть: действовала строго по закону – вот и весь сказ.

«Как это там? – Маша пыталась вспомнить название польского фильма. – Всё на продажу. – Она думала: – У меня не так. Всё на свободу! – эту техническую задачу она решила блестяще: грамотно соотнеся цели и средства, освободила и книги, и мамину жизнь.

«Деньги – товар – деньги’».

Тут, сосредоточившись на Марксовой формуле, она вдруг поняла, что все получается наоборот: товар – деньги – товар. И книги, заключенные в завещанной библиотеке, и комната, которой она добилась, принадлежат государству. Так что, строго говоря, никакой кражи и не было: лично ей эта сделка не принесла даже копеечной прибыли. Той, которую Маркс назвал словом штрих. Рассуждая формально, она просто переложила деньги из одного паучьего кармана в другой. В технической задаче, которую она решила, деньги – фикция.

Само по себе это означало, что операция, которую она проделала, шла вразрез с основным законом Маркса: паучьему государству этот закон не подходит. Здесь все подругому, и деньги – ни при чем. Все правильно: при коммунизме деньги вообще исчезнут. Именно этим обстоятельством особенно гордилась мадам Сухих.

«Неужели эта дура права? И вправду движемся к коммунизму?.. Все, хватит», – Маша поднялась решительно.

Теперь, когда дело с комнатой решилось, надо было вынести настоящий пепел. Об этой задаче она думала с тоской.

Бумажные иконки висели над комодом. Она подошла и встала перед ними. Тот, кому молилась Панька, смотрел на нее со стены.

«Не понимаю, – она думала, – все-таки – еврей...»

Ярость вскипала медленно, поднималась с самого дна. Он должен был защищать своих, а не слушать Панькины бредни...

Тревожная мысль пришла в голову: мама похоронила песок, сделала могилки... Что, если настоящий пепел – не главное? Главное – похоронить.

Давно, еще в школе, к ним в класс приходил ветеран. Рассказывал: случилась путаница. На него прислали похоронку: ваш сын сгорел в танке. Поплакав, его мать сделала пустую могилку, выбила имя и фамилию, все как полагается, чтобы косточки упокоились. Так и сказал.