Торговец смертью: Торговец смертью. Большие гонки. Плейбой и его убийца - Джеймс Монро

Большая стеклянная дверь распахнулась, и голос пригласил меня войти. Я оказался в просторном вестибюле, высотой в два этажа, мощеном черной и белой плиткой на фламандский манер, с мраморной статуей обнаженной женщины в греческом стиле на манер Праксителя. Тусклая от времени чаша с простыми линиями и какими-то китайскими персонажами вверху и как бы в пару к ней, — но это просто невозможно — подлинный Эль Греко! Я видел его в сотнях альбомах.

Я сильнее прижал к себе свою сумку, единственную связь с реальностью, из которой я прибыл. Я подпрыгнул словно раненый кролик, когда рядом со мной раздался голос.

— Добрый день, сэр.

Я тотчас обернулся и увидел громадного мужчину не менее метра восьмидесяти четырех ростом, одетого во все черное, с солидным достоинством классического мажордома.

— Я попрошу вас говорить погромче, сэр, я немного глуховат, — сказало это чудо.

Мое сердце успокоилось и уже не выдавало под двести ударов в минуту. Он был стар, по крайней мере волосы его были белы, а на его приятном загорелом лице виднелись морщины. У него были удивительные глаза, просверлившие насквозь мой мозг. Несмотря на его возраст и крупные размеры, он держался прямо, как ружейный ствол, держал руки по швам и приветливо улыбался. Я проглотил комок и прочистил горло.

— Я прибыл повидаться с Петерсом, — сказал я громко. Гренадер кивнул. Меньшее, что можно было сказать — что он впечатляющ. Это был тип прислужника, которого персидский царь использовал для своих эффектных выходов.

— Чье имя я должен сообщить, сэр?

— Макальпин, — ответил я, очаровательно улыбаясь.

— Прошу вас, следуйте за мной, мсье, — сказал он.

Я поднялся за ним по широкой лестнице из тикового дерева, затем проследовал по коридору, увешанному небольшими картинами эпохи Ренессанса, в парадную часть дома. Он провел меня через огромный салон, примерно в двести пятьдесят квадратных метров. Словно во сне я прошел мимо Ван Гога, двух Ренуаров и Гогена и через дверь-окно очутился на террасе, вид которой наводил на мысль о суете за кинокамерами.

Терраса была вымощена белым мрамором, приятно холодившем ноги. В конце ее под зонтиком от солнца с рекламой мартини сидел мужчина и читал газету. Я проследовал за размеренными шагами мажордома, столь размеренными и столь уверенными, что я не удивился бы, если увидел его проходящим сквозь стену, и подошел к сидевшему. Тот поднял голову и улыбнулся мне. Его глаза за затененными стеклами очков прищурились.

— Мистер Макальпин желает видеть вас, сэр, — сообщил мажордом и тотчас исчез. Мужчина встал. Он был невысокого роста, лысеющий, и в общем не впечатлял. Он пожал мне руку и бросил югославскую газету, которую читал, рядом с «Правдой», «Нью-Йорк геральд трибюн» и «Иоганнесбург стар», уже лежащих рядом с креслом.

— Садитесь. Извините Малыша, он становится глуховат. Правильно ли он понял вашу фамилию?

— Да, Макальпин, — проблеял я. Он ободряюще улыбнулся.

— Я уверен, что вы желаете что-нибудь выпить. Что бы вы хотели? Стаканчик пива? Скотч? Шерри?

Я готов был согласиться даже на керосин, но нуждался в чем-то бодрящем.

— Виски, пожалуйста, выдержанный скотч, если можно.

— Естественно, это гораздо мягче на вкус.

Он наклонился вперед и нажал кнопку маленького внутреннего телефона, не замеченного мной под «Таймс», изданном на итальянском языке.

— Чивас для нашего гостя и виши для меня, Малыш, пожалуйста.

Пока мы ждали наши стаканы, он внимательно и молча меня изучал. Легка улыбка заиграла в уголках его рта. У меня было впечатление племянника, десять лет не видевшегося с дядей и желающего отчитаться о своем образе жизни. Пришел мажордом со стаканами. Я опустошил свой залпом, и он извлек откуда-то, может быть, из рукава, бутылочку и налил мне еще одну приличную порцию.

— Извините меня за бестактность вопроса, но при вас ли деньги?

Я снял часы и положил на стол.

— О, Малыш, принесите, пожалуйста, что-нибудь, чтобы их открыть, — сказал он громко.

Я не смог определить по голосу его национальность: у него не было никакого акцента. Я не хочу сказать, что он говорит как диктор ВВС. Тембр его голоса был мягок.

— Марки, не так ли? — продолжил он. — Надеюсь, что тот, кто вас прислал, не доверился маркам с опечатками. Такие марки очень ценны, конечно, но я всегда рассматриваю их как подделку. Правительство может отпечатать такие марки у издателей или даже сфабриковать, так что они не будут ничего стоить. Вы приехали по заданию правительства, я думаю?

Времени на ответ он мне не оставил.

— Я вспоминаю еще итальянцев, страдающих от первых буйств Муссолини…

Он замолчал, ибо метрдотель вернулся с инструментами часовщика. Петерс опустошил содержимое «ролекса». У него оказались маленькие руки с короткими пухленькими пальцами. На нем были светло-кремовые шорты, темно-зеленая шелковая рубашка с короткими рукавами. Я понял вдруг, что физически он не производит на меня впечатления. Он был неклассифицируем, даже невидим.

Петерс высыпал марки на стол и достал маленькую лупу из кармана, чтобы внимательно их изучить. Бриз шевелил газеты, а мне в затылок медленно дышал мажордом, подобный хорошо отлаженной машине.

— О, королева Каламита, — сказал он, изучая бесцветную даму на треугольной марке, столь же поблекшей и слегка потерявшей зубчики. — Сколько воспоминаний воскрешает она! Европа уже не та, с тех пор как на Балканах навели порядок.

Он достал бумажник из белой кожи и спрятал марки туда.

— Очень мило. Это вполне стоит оговоренной суммы. Думаю, что надо отметить это событие. Малыш, «Крейг 59», пожалуйста.

Мажордом удалился.

— У меня сомнения в стойкости качества шампанского 59-го года, год был богат на урожай, но я боюсь, что он не дал стабильных вин. Еще, конечно, рано говорить, что получится из лучших сортов бордо, но я думаю, история меня рассудит. Вы мне кажетесь очень молодым. Двадцать четыре? Нет, не говорите мне этого. Вы видите, теперь судьба мира в совсем молодых руках. Это только напоминает мне о моем возрасте.

Мне трудно было определить его возраст. Я мог назвать любой — от сорока до семидесяти. Его глаза под солнцезащитными очками были серы, но я думаю, он носил цветные контактные линзы. Его зубы были чудом прогресса стоматологии. Они были немного неровными для большей естественности. Даже его кожа была неопределима, слегка загорелая или розовая от загара, она каждый раз кажется другой. Его рот не был большим, но и не маленьким. У него не было шрамов или каких-то других отличительных черт, и даже лицо было правильным кругом.

— Малыш не только мой слуга, но и телохранитель. И не потому, что я нуждаюсь в таковом, а просто он в своей области артист старой школы. Я считаю, что по роду моей профессии необходимо следить, чтобы он был при деле. Я думаю, вам не стоит обращать внимание на его капризы. Он стареет и, как все люди этого возраста, достаточно тщеславен. Он хочет продемонстрировать свое умение. Сделайте вид, будто вы потрясены, иначе он будет испытывать немощь. Я могу вас уверить в скоротечности действия, и это даже каким-то образом впечатляет.

Он повысил голос, видя возвращение мажордома.

— Малыш, наш юный друг спрашивает, как я охраняю свою жизнь. Можете ли вы продемонстрировать?

Мажордом поставил на стол две бутылки шампанского и два фужера.

— С большим удовольствием, сэр.

Петерс порылся под газетами и достал три окрашенных в красный цвет глиняных диска около пяти сантиметров в диаметре.

— Разместите эти диски там, где хотите.

Я понял, что буду присутствовать на своего рода стрелковых упражнениях. По правде сказать, у мажордома были слишком дряблые члены, чтобы даже думать о том, чтобы держать оружие. Я расположил диски вдоль парапета на краю террасы. Один поместил в месте, где парапет стыкуется с домом, второй — у мраморного пьедестала на земле, а третий — напротив дома на парапете. Я разместил их под большим углом и на различных уровнях. Петерс улыбнулся и, взяв свой стакан с виши, удалился метров на двенадцать по террасе. Малыш и я проследовали за ним.

Отсюда красные диски казались совсем маленькими, и я надеялся, что если все то, что говорил Петерс, правда, старина не должен дать маху. Опустошив стакан, Петерс протянул его мне. Мажордом немного подался вперед, будто ожидая какого-то сигнала. Мы стояли рядом.

— Бросьте стакан в воздух, — сказал Петерс, ободряюще улыбнувшись мне. — Не выше трех метров.

Мажордом замер, чуть заметно улыбаясь, и я дал свечу, как меня просили. Я не заметил даже выстрелов Малыша, а было какое-то движение, сопровождаемое хлопками, слившимися в один продолжительный гул. Он проделал все столь стремительно, что не видно было перемещения ствола его оружия к целям, но диски разлетелись вдребезги. Выполнив все это, он убрал осколки стекла, упавшие на плитку. Это было невероятно.