Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Люди злато-серебро копят, прячут, а потратить всё не успевают.

— А у нас деньги закончились, — вздохнул Санька.

Гарпия с удивлением посмотрела на мужа.

— Нужны деньги? — Спросила она. — Да их даже тут можно копнуть рублей двести.

— Иди ты?!

Гарпия с превосходством ухмыльнулась и, отряхнув крошки только что съеденного пирога на землю, поднялась.

— Пошли, — потянула она Саньку за руку.

Их палаточный городок растянулся возле какого-то, довольно глубокого, ручья и Гарпия повела Саньку вдоль его берега.

— Вон, видишь мосток? — Спросила она. — Под ним сразу два горшка закопано. Под каменьями на которых брёвна лежат. Сдвинуть брёвна, ковырнуть камни… Все дела.

По мостку как раз переходили крестьяне, возвращавшиеся с сенокоса с косами и мешками с травой. Увидев одетого в яркую рубаху и, главное, — богатую яркую шапку-колпак, боярина, крестьяне шапки свои сдёрнули и поклонились едва не в пояс.

Санька тоже свою шапку снял, но только от того, что его голова тут же вспотела.

— Ночью брать будем, — шепнул он жене и одобрительно хлопнул её ниже поясницы. — Пошли полежим, подремлем.

— Подремлем? — Вскинула брови Гарпия. — Вот, значит, какая твоя благодарность. Жена деньги в семью приносит, а муженьку лишь бы подремать!

— Кто дремлет днём, не дремлет ночью… — пошутил он, но увидев ещё выше вскинутые брови жены, рассмеялся. — Пошли-пошли, Гарпина-добытчица. Отблагодарю.

Как стемнело к мостку отправились шестеро: Санька с сумками, Гарпия, Машка, Дашка, Пашка и Глашка. Имен у болотных кикимор отродясь не имелось, потому, как, звать их никому и в голову не пришло бы, слишком люди их не любили, а домашних кикимор звали просто — Кикимора. Это если нормальная попадалась, не вредная, а помощница. Вредных же изгоняли разными наговорами и амулетами. Однако с домашними у Саньки контакт не заладился. Гонористые домашние кикиморки были и «этим» делом не озабоченные. Кто-то из них в хатах обитал, кто-то в баньках, потому, заманить их Саньке было не чем. От добра, добра не ищут.

Первым кикиморкам Александр давал имена попроще, но вскоре женские имена у него «закончились», именовать стала Гарпия и пошли: Олимпиады да Навухуданосорки. Санька перестал их запоминать и для нужд привлекал обычно, первый взвод, собранный из первого потока кикимор Сучьего Болота. Понятливый и исполнительный. Как всегда, пахали на тех, кто вёз и ближе стоял. Так и в армии, начнёт командир выговаривать «кулабердыксули…» плюнет и крикнет: «Иванов!».

— Поднимаем брёвнышко, переносим. Откатываем камешек, копаем, закатываем камешек. Откатываем другой камешек…

— Приступайте! — Перебила мужа Гарпия.

Восьмиметровое брёвнышко подняли на конопляных верёвках и аккуратно по ним же и скатили с камня. Девицы вдвоём сковырнули ломами один камешек, сильно вросший в береговую грязь и с удовольствием нырнули в открывшееся углубление, быстро заполнявшееся водой.

— Аккуратнее, не расколите горшок, — попросил Санька.

— Так там горшок? — Спросила Дашка. — С чем?

— Клад, поди? — Предположила Машка.

— Копаем! — Приказала Гарпия.

Кикиморки отставили лопаты и радостно заработали руками.

— Есть! — Вскрикнула одна.

Санька в темноте видел плохо, не то, что кикиморки и Гарпия.

Горшок обмыли и передали из рук в руки. Санька, приняв его, едва удержал.

— Тяжёлый! — Удивился он.

Горшок оказался приличных размеров. Как баскетбольный мяч.

Второй камень тоже сковырнули и в яме уже ковырялись руками, плюхаясь и подшучивая, Пашка с Глашкой.

— Есть и тут! — Сообщили радостно.

— Вам-то чего радоваться?! — Удивилась Гарпия.

— Да, так… Весело!

— Ставим камни на место и бревно.

Надо было срочно покинуть место, и Санька, пока девушки восстанавливали переправу, в одного дотянул брезентовые сумки до палатки.

Гарпия пришла уже тогда, когда Александр, не сумев расковырять запёкшуюся глину, разбил оба горшка и перебирал вдруг обретённое богатство. В одном горшке было только серебряные «деньги»: и полоски рублей, и что-то европейское. Санька от нумизматики был максимально далёк.

— Что это? — Спросил он Гарпию.

Та подошла, присела рядом, взяла серебряный блинчик, и сразу, даже не рассматривая его в свете масляной лампы, сказала:

— Это — шиллинги ливонского ордена. Кто-то хорошо с ними поторговал. Хотя… Чего это я? Знамо кто?

— Кто? — Спросил Санька.

— Ты всё равно его не знаешь. Давно это было. Лет сто назад клад заложили.

— Сто лет назад? И до сих пор мостик стоит?

— Камни давно лежат. Бревно-то новое.

Они поразглядывали монеты, но Саньку вскоре это утомило. И Гарпия к деньгам была равнодушна. Она, душа многогранная, от материального удовольствие тоже получала, но не ценила, так как украсть могла, что угодно и где угодно. Она получала удовлетворение только когда Санька отдавал ей свою силу, любовь и верность. Она была бы счастлива, если бы он поклонялся ей и отдавал ей себя всего, вместе с душой, но, как она не старалась, как не капризничала, иногда, Санька не поддавался. Капризы Александр пресекал просто, говоря:

— Ты же знаешь, милая, что любить тебя больше, чем люблю я, просто не возможно. А всё остальное — от лукавого. Убей в себе Аида.

И Гарпия сникала, понимая, что он прав. Его душа нужна не ей, а Тёмному.

Они уже спали, а над ручьём почти до утра слышался весёлый смех Санькиных воительниц.

Наутро второго дня «стояния под Новгородом» в лагерь прибыли посланцы Новгородского государева дьяка Тараканова.

— Чьих будешь, мил человек? Почто в Новогород не вступаешь? — Спросил десятский, увидев вышедшего из шатра Александра.

— Боярин и государев окольничий Ракшай Александр Мокшевич.

— Ракшай? Знакомое имя. Давно Василий Никитич ожидает. Как узрили, так и гадали, но как девок твоих увидали, так и поняли. Верно, что вои из них добрые, али на что иное держишь?

— На «что иное» у него жонка имеется! — Тихо, но внятно и грозно сказала, вышедшая Саньке вслед Гарпия.

Она стояла в облегающей фигуру стёганой броне подбоченясь и щурилась на десятского так пристально, что тот стушевался.

— Я чо? Я ни чо! Когда ждать тебя, Александр Мокшевич? Обедать дьяк зовёт.

— Значит к полудню буду.

— Ладно! — Бросил десятский и, дёрнув повод, поворотил коня.

— Жаль, тут непринято жён на пиршества брать, а то бы мы с кикиморками повеселились.

— На Руси не принято даже на пирах веселиться, так, как в твоей любимой Греции или Фракии. Гетер тут нет…

— Я не гетера. И никогда не была. А на пирах присутствовала, как царица.

Гарпия не обижалась. Она констатировала факт.

— Царицей я тебя сделать не могу! — Рассмеялся Александр.

— Зря ты так думаешь, — серьёзно сказала жена. — Это не так сложно. Канительно, но не сложно. Я многих приводила к трону. Ты ещё не вкусил власти и не знаешь свою силу. У тебя ещё всё впереди.

— Даже спорить не стану, — тоже серьёзно сказал Александр Викторович. — Жизнь, — штука сложная. Никогда не знаешь, куда вынесет.

— Здрав будь, Василий Никитич, — приклонив голову, и при этом глядя прямо в глаза, поздоровался Александр.

— И ты будь здрав, Александр Мокшевич. Много слышал про тебя в Москве будучи. Сам, как с месяц приехал. О тебе от государя грамоту получил и наказ выручать во всём. Алексей Фёдорович Адашев зело заботился о деле твоём. Не слышал, Казань взяли?

— Не взяли. Рядятся. На август штурм наметили. Рвут стены пока, да колодцы рушат. Без воды казанцы долго не продержатся.

— Трудненько Казань дастся, — покачал головой Тараканов.

Дьяку намедни стукнуло шестьдесят и выглядел он глубоким старцем. Седая борода, усы и брови переплелись на его лице, как у Деда Мороза. Дышал он трудно. Богато вышитая жемчугом рубаха сдавливала грузное тело. Испарина покрывала свободный от волос лоб.