Крестовый поход детей - Туллио Аволедо

Девушка легла на него, и разведчика накрыла волна нежности. Короткие волосы Даниэлы щекотали его грудь. Она взяла в руки его член и, поиграв им немного, уверенно направила в себя. Она была влажной, готовой. После секундного колебания Вагант уверенно проник в нее, заставив тихонько вскрикнуть от боли. В ответ ее язык проник в его рот. Вагант испытал ощущение полета. Каждая ласка, каждый толчок усиливался в темноте, достигая максимальной чувственности.

Некоторое время они двигались неслаженно, неопытно, пока не нашли ритм, который привел их, толчок за толчком, к высшей точке наслаждения.

Покрытое потом тело Даниэлы опустилось на тело Ваганта, продолжая удерживать его внутри, влажного и еще твердого.

— Спасибо, — пробормотал Вагант.

— Спасибо за что?

— За то, что мы сделали.

— Тогда я тоже должна поблагодарить тебя.

— У меня это был первый раз, — признал он без тени смущения.

— У меня тоже, — прошептала Даниэла с улыбкой, которую он не мог видеть в темноте, но которая волной передалась его груди. — Я подумала, что сделать это сейчас — неплохая идея.

Запах девушки был приятным. Этот запах Вагант знал уже много лет, с тех самых пор, когда они еще детьми оказались в одной разведывательной команде. Но этот знакомый запах как-то изменился, стал новым. Это был запах — теперь Вагант понял это, — который он уже почти не помнил: запах середины лета. Аромат сена и цветов. Запах солнца.

— Ты так приятно пахнешь, — сказал он.

— Это духи, мне дала их одна местная девушка. Я боялась, что они будут отдавать старьем.

— Очень приятный запах.

— Ты это уже говорил.

— Запах солнца.

Даниэла рассмеялась. Она сильнее сжала его в своих объятьях, как будто боясь, что он может уйти.

— Я люблю тебя. Я всегда любила тебя, Вагант. Жаль, что ты никогда этого не замечал…

Руки юноши обняли ее. Гладили ее волосы, влажную щеку.

— Ты плачешь…

— От счастья. Только от него.

— Я тоже счастлив.

Она легонько шлепнула его по плечу.

— Да уж пожалуй!

— Прости. Просто я думал… Я думал, ты гораздо опытнее меня. В общем, я думал, что ты уже…

— Я решила, что лучше не торопиться. Я хотела, чтобы это произошло с правильным человеком. А для меня правильным всегда был только один человек.

Вагант не знал, что ответить. Он сильнее прижал ее к своей груди.

— Я люблю тебя, — произнес он наконец.

Даниэла вздохнула.

— Долго же ты собирался с духом, чтобы сказать это. Укрой меня, пожалуйста. Застегни молнию. Мне холодно.

— Я согрею тебя.

— Ты это уже делаешь, — ответила она с невидимой в темноте улыбкой.

В одной из книг Вагант прочел, что Земля вращается вокруг Солнца со скоростью в тридцать километров в секунду, а Солнечная система, в свою очередь, несется к созвездию Льва со скоростью триста девяносто километров в секунду. Но в данный момент весь мир вращался вокруг них, обнявшихся на полу в темной комнате подземелья. Центром вселенной были они.

«У влюбленных всегда так», — сказал бы отец Дэниэлс, если бы Вагант спросил его.

Джон стоял один в малюсенькой комнате, которую выделил ему король. Он только что завершил мессу. Никто не пришел. Религия определенно вышла из моды, и среди Чинос тоже.

Вдруг по сознанию священника пробежало легкое ласковое дуновение.

— Ты чем-то обеспокоен, — сказала Алессия шепотом, похожим на шелест листьев, на шорох перелистываемых страниц книги.

Джон убрал чашу в рюкзак. Снял простое облачение, заменявшее ему изысканные одежды, когда-то использовавшиеся священниками во время службы.

— Даниэла спросила меня, грешно ли спать с мужчиной до брака.

— Когда она спросила это?

— Два часа назад.

— И что ты ответил ей?

— Я спросил ее, верующая ли она. Она ответила, что нет. Тогда я просил ее, любит ли она мужчину, с которым хочет заняться любовью.

— А она?

— Слушай, ты прекрасно все видишь сама.

— Я хочу услышать это от тебя.

— Она ответила: «Я люблю его так, как никогда в жизни никого не любила. Я люблю его больше всего на свете. Я отдала бы за него жизнь. И я знаю, что он сделал бы то же самое для меня». Тогда я сказал ей, что заняться любовью с этим человеком — не грех.

— Этому тебя учили в твоей школе священников? Этому учит твоя церковь? Что-то я сомневаюсь.

— Я уже не помню, чему меня учили в семинарии. И не знаю, существует ли еще моя церковь.

Голос Дэниэлса был хриплым, на грани плача.

— Не оплакивай свою церковь.

— О нет. Я оплакиваю вовсе не ее, а любовь, которой у меня никогда не было. Я оплакиваю отсутствие любви в своей жизни.

— Кто говорит, что ты никогда не любил?

Дэниэлс покраснел.

— Я никогда не любил, как любят друг друга Даниэла и Вагант.

— Есть и другие виды любви. Не такие, как эта, но не менее благородные.

Священник покачал головой.

— Но нет рук, которые могли бы меня обнять. Нет женских глаз, которые могли бы смеяться и плакать обо мне.

Смех Алессии зазвенел колокольчиком в сознании Джона.

— Кто говорит, что их нет?

Смеющееся лицо венецианки появилось перед ним — реальное, как лицо живого человека. Ее темные глаза были как два бездонных колодца, полных хрустальной радости.

Губы Алессии растянулись в улыбке. Ее бестелесные руки обняли содрогающиеся плечи Джона.

Внезапно сердце священнослужителя подскочило в груди, и за ним последовало все его тело, как будто невероятно мощный поток ветра поднял его в воздух.

Он развел руки в стороны, распахнул их, и любовь Алессии полилась в него, как водопад света.

Самуэль сидел в походной палатке, которую обустроили для него его верующие. Он снял очки и протер их углом своего черного жилета.

Он долго думал над одним отрывком из Талмуда: «Рава процитировал Р. Сехору, который процитировал Р. Хуну: «Кем Бог доволен, Он подвергает страданию, как сказано: «Тот, кто угождает Господу, поражен болезнью»[28].

Но в ту ночь ему никак не удавалось сосредоточиться на этой парадоксальной на первый взгляд идее.

Поэтому он решил молиться.

Ему показалось, что правильно будет прочитать Тфилат ха-Дерех, еврейскую путевую молитву: «Да будет воля Твоя, Господь, Боже наш, Боже отцов наших, чтобы вел Ты нас мирно, каждый наш шаг делал мирным, и направлял нас мирно, и поддерживал нас в мире, и доставлял нас к цели нашего пути для жизни, и для радости, и для мира, и спасал нас от руки каждого врага, и подстерегающего нас на пути, и от разбойника и злых зверей в пути, и от всяких бедствий, которые случаются и приходят в наш мир…»[29]

Он закрыл глаза, чтобы дать этим словам отстояться внутри себя, декантировать их, как чересчур крепкое вино.

А потом он приступил к задуманному плану. Его план был настолько простым, что всякий посчитал бы его наивным, ребяческим.

Но часто язык детей и безумцев яснее и громче других звучит в ушах Бога.

Эта идея пришла Самуэлю в голову, когда, после бурного обсуждения с Вагантом, он читал книгу Иисуса Навина, а именно следующие строки: «Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Аморрея в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне, и они побиты были пред лицем сынов Израилевых, и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: «стояло солнце среди неба и не спешило к западу почти целый день»? И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который Господь [так] слушал бы гласа человеческого. Ибо Господь сражался за Израиля».

Пока раввин читал эти слова, сознание осветила мысль, столь же безумная, сколь и потрясающая.

Он произнес вслух придуманную им самим формулу. На всякий случай повторил еще дважды, каждый раз краснея от стыда за то, что позволяет себе наглость обращаться к Богу собственными словами. И все же он знал, что задуманное им хорошо. И что на самом деле именно Бог внушил ему эту идею задолго до того, как Самуэль сам сумел осознать ее. Потому что иначе историю с шофарами никак не объяснить. Он вспомнил день, когда проснулся с этой мыслью. Он отыскал Серджио и рассказал о своей идее.

Крисмани выдвинул все возможные возражения, но Самуэль не дал разубедить себя. В тот момент он и сам не понимал, откуда взялась в его голове эта безумная мысль — казалось бы, с пустого места, без какой бы то ни было причины. Теперь причина была ясна. Теперь, в нужный момент.

Поэтому перед отправлением из Бонолы он отыскал Исаака. Сначала Исаака, а потом музыкантов.

Мог ли сработать столь сумасбродный план?