Друг человечества - Уильям Локк

Эмми хохотала.

— Довольно того, что вы изобрели мадам Боливар. Удивительная женщина! Она уверяет, что ее сразу все стали понимать на рынке.

Септимус остался завтракать, и завтрак прошел очень весело, причем оба они благословляли Эжезиппа Крюшо, познакомившего их «с теткой, которая умеет готовить». Признательность Септимуса была столь велика, что он даже предложил прибавить к именам беби еще и Эжезипп, но Эмми возразила, что об этом надо было думать раньше — теперь ребенок уже записан и прибавлять новые имена нельзя. Так что вместо того они выпили за здоровье зуава какого-то необыкновенного красного вина, добытого для них мадам Боливар неведомо от какого поставщика опасных химических составов. Но оба нашли вино превосходным.

— Знаете ли вы, — говорила Эмми, — что все это для меня значит?

Септимус окинул одобрительным взглядом маленькую столовую.

— Это значит, что вы дома. Вы и мне должны подыскать точно такую же квартирку.

— Рядом с нашей?

— Если она будет чересчур близко, я, пожалуй, слишком часто буду сюда приходить.

— Вы полагаете, что это может быть слишком часто? Впрочем, вы правы.

Помолчав, Эмми пристально поглядела на него и неожиданно трагическим тоном спросила:

— Септимус, вы не очень меня ненавидите? Я для вас не слишком большая обуза?

— Боже мой, да нет же.

— Вы не жалеете, что встретились со мной?

— Милая моя девочка!

— Может быть, вы предпочли бы жить спокойно в Нунсмере и не знать хлопот со мной? Ну скажите правду — только по совести.

Септимус запустил руки в волосы. Он совершенно не знал, как нужно обращаться с женщинами.

— Я думал, что с этими разговорами у нас давно покончено. До вас я был совершенно бесполезным существом. Вы внесли интерес в мою жизнь: мальчик, его воспитание, его зубки, а потом его коклюш, корь, штанишки, книги и прочее — все это ведь страшно интересно.

Эмми, облокотясь локтем на стол и подбородком на руку, улыбалась ему, теперь уже довольно смело, своими глазами-незабудками.

— Вы, кажется, интересуетесь беби больше, чем мной?

Септимус покраснел и пробормотал что-то невнятное.

— Это две разные вещи. Беби для меня как бы изобретение.

— А я? — настаивала она.

Его снова осенило.

— Вы — вы открытие.

Эмми засмеялась и закурила папиросу.

— А мне все-таки кажется, что, в конечном счете, вы и меня немножко любите.

— У вас такие удивительные ногти.

Мадам Боливар подала кофе. Септимус, взяв чашку с подноса, уронил ее, и кофе пролилось на скатерть. Мадам Боливар всплеснула руками, призывая всех святых, а Эмми гордо улыбнулась как будто для того, чтобы пролить кофе, требовался особый талант.

Вскоре после того Септимус пошел в клуб, получив приказ вернуться к чаю, а Эмми стала готовиться к предстоящей встрече с Зорой. Он предлагал ей присутствовать при этой первой встрече и поддерживать ее, какую бы клевету она ни взвела на него в оправдание их решения жить врозь; но Эмми предпочла сама выдержать бой. В одиночку Септимус еще мог бы спасти положение неопределенностью своих ответов. В ее же присутствии он Бог знает что может выкинуть, так как Эмми решила взять всю вину на себя и приписать столь плачевный результат их брака собственным несовершенствам.

Теперь, когда приближалась минута встречи, Эмми нервничала. Она не унаследовала, как Зора, от своего отца бесстрашия и воинственности. Доля авантюризма, перешедшая и к ней, была ее несчастьем, так как вводила Эмми в искушение, которым ее кроткий и слабый, очень похожий на материнский, характер не в силах был противиться. Всю жизнь она боялась Зоры, подавляемая ее крупной фигурой, ее энергией и силой, смиряясь перед ее большей одаренностью. Теперь ей предстояло выдержать борьбу за честь свою и своего ребенка и в то же время за милое, странное существо, которое было ее мужем и так по-рыцарски, так деликатно спасло ее от гибели. Она вооружилась женским оружием и приготовилась встретить старшую сестру с ясным лицом, хотя сердце ее стучало, словно адская машинка, причиняя ей невыносимые муки.

В передней зазвенел колокольчик. Эмми вздрогнула, нагнулась над коляской и оправила на спящем мальчике хорошенькое вышитое одеяльце. Она слышала, как отворилась дверь и низкий грудной голос Зоры спросил, дома ли миссис Дикс. А затем и сама Зора, пышная, нарядная, цветущая, внесшая с собой запах фиалок и меха, вплыла в комнату и приняла младшую сестру в свои объятия. Эмми почувствовала себя маленькой и ничтожной.

— Какой у тебя чудесный вид, душа моя! Ты очень похорошела, честное слово. И пополнела. Я еще утром хотела бежать сюда и не сделала этого только потому, что знала: ты застанешь в квартире все вверх дном. Септимус страшно милый, но я не очень верю в его хозяйственные способности.

— Квартира была в полном порядке, — возразила Эмми, — и даже розы стояли в вазе.

— А воды в вазу он не забыл налить?

Зора смеялась; ей хотелось быть доброй и великодушной, показать Эмми, что она не полностью на стороне Септимуса, — вообще завести душевный разговор. Но Эмми тотчас же обиделась за Септимуса.

— Конечно, не забыл, — сказала она сухо.

Зора бросилась к коляске и по-женски принялась восхищаться беби. Какой очаровательный ребенок! Какой красавчик! Каждая мать могла бы гордиться таким сыном. Как же это милая Эмми не написала ей, что он такой удивительный, единственный в своем роде? Она так мало говорила о нем в своих письмах, что можно было подумать, будто это самое обыкновенное дитя.

— Ах ты, счастливица! — воскликнула она, снимая мех и перебрасывая его через спинку стула. — Как ты должна быть счастлива!

Зора невольно вздохнула. Ее слова должны были прозвучать кротким укором Эмми; природа же направила укор самой Зоре.

— Я и не жалуюсь — я счастлива.

— Что-то твоему голосу не хватает убедительности, душа моя. Ты так говоришь «счастлива», как будто хочешь сказать «несчастна». С чего же тебе быть несчастной?

— Я не несчастна. Я счастливее, чем того заслуживаю. Большего счастья я и не стою.

Зора обняла сестру за талию.

— Ничего, голубка. Мы постараемся сделать тебя счастливее.

Эмми на миг прильнула к сестре, потом тихонько высвободилась. И не ответила ей. Любые усилия Зоры и всех христианских благотворительниц не могли дать ей того, чего просило ее сердце. К тому же Зора с ее снисходительной улыбкой доброй dea ex machina[24], совершенно не соответствовала настроению младшей сестры, Эмми. Она взяла в руки мех.

— Какая прелесть! Это новый? Где ты его купила?

Разговор перешел на туалеты. Сестры не виделись год, а встретившись, заговорили о пустяках. Эмми слегка коснулась парижской жизни. Зора в общих чертах рассказала ей о своих путешествиях. А как доехали Эмми и ребенок? Очень она утомилась в дороге? — Нет, ничего: море было тихое, без качки, но все-таки мадам Боливар, мужественно поднявшаяся на борт парохода, впервые в жизни, жестоко страдала от морской болезни. А беби почти все время спал. Впрочем, он и когда не спит, очень тихий, замечательно спокойный мальчик, — характер у него будет чудесный.

— Весь в отца: тот и сам совсем дитя, а уж кротости — хоть отбавляй.

Слова эти, как нож, вонзились в сердце Эмми. Она быстро отвернулась, чтобы Зора не прочла в ее глазах тоску. Не предвидя такого оборота разговора, Эмми не думала, что это будет для нее так мучительно.

— Надеюсь, малыш получит в наследство кое-что и с нашей стороны, — продолжала Зора, — иначе ему придется туго. Главный недостаток бедного Септимуса тот, что у него нет характера.

Эмми мгновенно повернулась к ней.

— Никаких у Септимуса нет недостатков. Я не променяла бы его ни на кого на свете.

Зора изумленно подняла брови и возразила, как и следовало ожидать:

— Послушай, душа моя, почему же ты в таком случае не хочешь с ним жить?

Эмми пожала плечами и выглянула из окна. Напротив были такие же маленькие квартирки, и молодая женщина в окне напротив смотрела на Эмми. И это рассердило Эмми. Как смеет эта женщина ее разглядывать? Она отошла от окна и села на диван.

— Ты не находишь, Зора, что могла бы предоставить нам с Септимусом устраиваться так, как для нас удобнее. Уверяю тебя, мы вполне способны сами о себе заботиться. Мы большие друзья, и отношения у нас чудесные, но мы по разным соображениям решили жить на разных квартирах. Мне кажется, это касается только нас самих.

Старшая сестра именно такого ответа и ожидала, и он нисколько ее не смутил. Она пришла с твердой решимостью вразумить Эмми и не намерена была отступать от своего решения. Зора села рядом с сестрой и снисходительно улыбнулась.

— Милая моя детка, если бы вы были так называемые передовые люди и проповедовали всякие там сногсшибательные взгляды, — ну, я бы еще поняла; но ведь вы оба — люди обыкновенные и никаких у вас взглядов нет. У тебя их и не бывало, а если бы у Септимуса появились собственные взгляды, он бы так перепугался, что посадил бы их на цепь. Я уверена, что вы и повенчались без всяких идей, кроме одной — быть вместе. Так почему же вам не жить вместе?