Отцовская скрипка в футляре (сборник) - Иван Сибирцев

— Чего же не признавать-то, гражданин участковый. Хоть и не помню я по пьяному делу, как наехал на него, но против факта не попрешь…

На том и стоял Степан Касаткин на следствии в райотделе. Ответ его звучал одинаково: «Как наехал на погибшего, не помню, а что наехал — не спорю, люди видели. Моя вина…»

А через полчаса, прислонив свою задубелую, колючую щеку к мокрому от слез лицу Клавы, Степан нашептывал:

— Хоть на побывку отпустили к тебе с ребятишками — и на том спасибо…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Среди своих коллег Григорий Иванович Макеев слыл личностью сухой, желчной и крайне суровой. «Не человек, а компьютер, запрограммированный на букву закона, — говорили о нем. — Такой родного сына за малую провинность бестрепетно отправит на скамью подсудимых». А другие возражали: «Зато безвинного никогда не упечет за решетку».

И лишь близкие Григорию Ивановичу люди знали, что стареющий полковник милиции давно тяжело болен, что в мальчишестве пережил он ленинградскую блокаду, схоронил там родителей и с тех черных дней понес через жизнь мучительную болезнь желудка.

Вызов к полковнику Макееву капитан Денис Щербаков воспринял с некоторой надеждой: вдруг да полковник в добром расположении духа и рапорту Щербакова, на который он возлагал столько надежд, будет дан надлежащий ход. Но едва Щербаков вошел в кабинет полковника, как тот сразу же и безжалостно перечеркнул все надежды.

— Прочитал я ваш рапорт, Денис Евгеньевич, — обычным своим желчным тоном начал Макеев, — и, простите, не желаю даже входить в обсуждение. Намерение ваше уволиться из органов внутренних дел и поступить в аспирантуру университета поддержать не могу. В заочную аспирантуру — сколько угодно… А в очную… — Он развел руками: — Не говоря уже о материальных утратах, и весьма для вас и вашей будущей супруги чувствительных, главное то, что вы, капитан, — следователь! На научной стезе только маяться станете. А чтобы не было у вас излишних сомнений в себе, отправляйтесь-ка прямо сегодня в командировку, в Шараповский райотдел. Есть, знаете ли, в этом райотделе старший следователь капитан Стуков. Известен он мне давно. Человек в нашем аппарате даже заслуженный. Вот этот Стуков два года назад прекратил уголовное дело по автоаварии со смертельным исходом, расценив происшедшее как несчастный случай. Между тем отец погибшего юноши принес мне на днях жалобу, требует найти виновника гибели сына. Я ознакомился с делом. Есть в доводах потерпевшего, над чем подумать. Я тоже усомнился в том, что это несчастный случай, и отменил постановление Стукова. Вам теперь надлежит установить истину.

Щербаков, с трудом сдерживая в себе обиду (признает следователем, а посылает на такое пустяковое дело), спросил довольно ершисто:

— А есть ли там истина иная, кроме той, какую установил Стуков?

Полковник в задумчивости подвигал по столу очки и сказал:

— Понимаете, Щербаков, я ведь в нашей службе прошагал все ступеньки от опера в райотделе вот до начальника следственного управления областного УВД. И остаюсь в убеждении: есть все-таки у нас, следователей, профессиональная интуиция. Она-то и диктует мне, Денис Евгеньевич, что дорожное происшествие может оказаться своеобразным айсбергом. Потому и посылаю вас, что надеюсь… — Замолк и закончил шутливо: — Ну, а если там точно несчастный случай, не постесняюсь подать генералу рапорт, чтобы отнесли ваши командировочные на мой счет.

Любимую присказку полковника Макеева об айсбергах Денис хорошо знал и помнил. Но сейчас, в номере районной гостиницы, вспомнив вчерашний свой разговор с начальником, он вдруг представил себе прикосновение своих босых ног к настылому полу, знобко поежился в кровати и подтянул одеяло.

И даже не хотелось думать о цели своего приезда сюда, о том, айсберг или не айсберг это давнее дорожное происшествие…

Он вспомнил, что ему приснился полет в облаках под звездопадом и удивленно спросил себя: с чего бы это ему стали сниться такие нелепые сны? Может быть, потому, что прожил свои тридцать лет так заземленно, большая задолженность накопилась перед собственной судьбой. Ни падений, ни взлетов. Только перелеты на самолетах местных авиалиний… От происшествия к происшествию. «До второго пришествия», как несколько старомодно выражался его отец. И замечал грустно: «Второе пришествие проблематично. А происшествия перманентны. Следовательно, «мы, друзья, перелетные птицы». Мне же, между прочим, под шестьдесят и как никак два инфаркта…»

«Ты полагаешь, я должен сменить профессию?» — безошибочно разгадывал Денис ход его мыслей.

«Решай. Ты взрослый. И, как утверждают, — умный».

А Елена недавно заявила категорически:

«При твоем образе жизни вместе нам не быть. Провожать и встречать тебя из нескончаемых командировок меня как-то не очень прельщает».

«Но милость к падшим, доктор…» — взмолился Денис.

«Милость к падшим ты можешь проявлять и на кафедре уголовного права в университете. В научных статьях, в диссертации…»

Денис вспомнил споры с отцом и Еленой, и номер в районной гостинице, которому еще вчера вечером он был искренне рад, сейчас, в тусклом свете февральского утра, ему показался убогим и тесным. Узкая железная койка с провисшей сеткой была на редкость скрипучей.

Ему было тоскливо и одиноко в этом номере, в этом поселке. И с покорностью, впервые без внутреннего протеста, он подумал о том, что отец, наверное, прав, хотя и прямолинеен, когда говорит:

«Пора тебе, Денис, кончать с этой тихой романтикой…»

Но и сермяжной правды у старика не отнимешь. Глядя фактам в лицо, надо признать, что следственная работа, как бы ни ободрял его полковник, лавров не принесла. Как говорится, середняк. Нила Кручинина — советского Пинкертона, сверхпроницательного криминалиста, воспетого лет двадцать назад Николаем Шпановым, как видно, не получилось.

Денис усмехнулся этому открытию и поклялся, что упорядочит свои довольно запущенные личные дела. Отбудет эту командировку, добросовестно выполнит приказание Макеева и дойдет до генерала, но переведется в очную аспирантуру. А там, чем черт не шутит, к следующей весне напишет диссертацию. Займется делом, станет читать лекции по уголовному праву будущим сыщикам…

— Капитан Щербаков Денис Евгеньевич.

— Капитан Стуков Василий Николаевич.

Денис Щербаков позавидовал выдержке Стукова: провел старик трудную для него встречу, что называется без сучка без задоринки. В полном согласии с велениями вежливости и канонами субординации. И встал, как положено при появлении старшего по должности, и улыбнулся, и руку пожал, и сесть пригласил широким гостеприимным жестом. Но в каждом слове и жесте Стукова, в каждой морщинке немолодого рыхлого лица сквозили досада и даже осуждение. И во взгляде часто мигавших глаз читалось: «Принесла нелегкая этого коллегу из области на мою седую голову…»

— Рад знакомству. Полковник Макеев очень лестно отзывается о вас, — позолотил пилюлю Денис.

— Благодарю.

На оплывшем лице капитана Стукова не дрогнул ни один мускул. Даже взгляд не потеплел. Василий Николаевич понимал, что старший следователь областного УВД капитан Щербаков совсем не повинен в отмене полузабытого в текучке дел постановления по факту гибели Юрия Селянина. Послало его начальство. Вот он и явился в Шарапово. Оценивающе оглядел Дениса и решил: «Нет, такой не разделит его точку зрения, как пытался успокоить Василия Николаевича подполковник Нестеров, такой буквоедствовать станет, землю рыть, чтобы только доказать правоту своего высокого начальства, поверившего вдруг не опыту Стукова, а воплю ополоумевшего от горя Павла Селянина.

В другое время Стуков осадил бы себя: какие резоны у него думать так плохо о приезжем коллеге, таком же, как и он, офицере милиции. Но сейчас ему было приятно думать так плохо о незнакомом капитане Щербакове, жалеть себя и возмущаться даже и самим полковником Макеевым.

Стуков откинулся на спинку стула, в упор разглядывал Щербакова с усмешкой. Вот сидит он перед ним, выпятив подбородок, светлые глаза из-под очков в позолоченной оправе так и стригут. Благоухающий сидит после бритья, розовощекий, уверенный в себе, в своем праве подправлять, менять продуманное…

Такой небось ни разу в жизни не глотал голодную слюну, не растягивал на несколько раз зачерствелую краюху хлеба, не месил грязь в рваных опорках, не донашивал латаный-перелатаный отцовский пиджак. Такому все готовым на блюдечке поднесли: и сытость, и уют, и университетский «поплавок», и капитанские звездочки на погоны. В этаком-то хрупком возрасте…

А он, Василий Николаевич Стуков, за свои немалые уже годы выше глаз похлебал всякого лиха, и горького, и соленого, и горячего до слез. К тридцати годам, в возрасте этого пижона, он только до погон младшего лейтенанта дотянулся. Один просвет, одна звездочка… Так-то… И все-таки это был просвет в его жизни.