Отцовская скрипка в футляре (сборник) - Иван Сибирцев

— Ну и вцепились вы, по-бульдожьи прямо. Подавай вам признание, что был Юрий алкашом. Так ведь не был, не пытайте. Любого в поселке спросите, не станут возводить на него напраслину. Хотя контора-то ваша ведь не на облаке, знаете, что по нынешней поре, ежели где компания собралась, заделье там какое, торжественное событие или просто молодежь сойдется потанцевать, покрутить магнитофон, как тут обойтись без бутылки. И когда у нас сходились, мы с Фросей выставляли всегда. Ведь не скупые и не беднее других.

— Пусть так, Павел Антонович, — прервал его Денис. — Поймите, я не хочу набросить тень на вашего сына, но мне надо точно знать: бывало ли так, что ваш сын терял контроль над собой?

— Перебор может быть у каждого, — философски заметил Павел Антонович. — Но вообще-то Юрка знал меру, — задумался, поскреб рукою в затылке и вдруг сказал: — Хотя не стану врать, товарищ областной следователь, последний год Юрка к водочке прикладывался почаще и домой приходил потяжелее. Теперь я так понимаю: видно, было предчувствие, чуяло его сердце, что недолго тешиться осталось. Вот и заливал душу… Так что вполне могло получиться, что переложил в тот вечер сверх меры.

— Стало быть, и вы, Павел Антонович, допускаете, что Юрий упал на дорогу вследствие тяжелого опьянения? Тогда в чем же ваше несогласие с позицией капитана Стукова?

Павел Антонович не ответил, смотрел в окно на присыпанный снегом двор, плотно запертые ворота. Добротные, старые ворота. Которые, однако же, не уберегли хозяина от беды. Теперь эти задраенные наглухо доски как бы стерегли его горе, отгораживали от людей, делали пленником прошлого.

Вот Павел Антонович зашевелился, как бы пробуждаясь ото сна, и привел решающий аргумент в пользу Юрия:

— Был бы Юрка мой забулдыгой, разве ходил бы в таком авторитете у Федора Иннокентьевича Чумакова?

В материалах дела Денис читал протокол допроса бывшего начальника Таежногорской передвижной механизированной колонны «Электросетьстроя» свидетеля Чумакова Федора Иннокентьевича, который вместе с рабочими ночной смены ДОЗа был в тот вечер на месте происшествия и первым вызвал по телефону милицию и врача. Щербаков понимал, что столь значительный в масштабах небольшого района хозяйственный руководитель пользовался всеобщим уважением, почти поклонением. Добиться его расположения непросто. И Денис, не скрывая удивления, спросил:

— А на чем держался этот авторитет? Юрий был экспедитором в отделе снабжения. Согласитесь, в передвижной механизированной колонне должность не самая видная.

— А это вы уж у самого Федора Иннокентьевича спросите, — отрезал Павел Антонович. — Он сейчас в больших чинах в областном центре. — И засмеялся колюче: — Все вам вызнать надо: отчего да почему?… Конечно, каждый человек — человек. Так ведь не каждый каждому мил и угоден. С одним всю жизнь готов идти в обнимку, а на другого и глянуть тошно. Так вот, вошел Юрий в душу Федору Иннокентьевичу. Может, веселостью приглянулся парень, может, сообразительностью, расторопностью. Каждому большому начальнику приятно, чтоб у него под рукой был верный человек. Вот и вся причина. А уж что отличал Федор Иннокентьевич Юрия, что обласкан был им Юрка — это точно. И нам, родителям, было лестно, что видный такой человек с нашим сыном, как с ровней…

Снова, как вчера и капитан Стуков в своих предостережениях, Павел Антонович в отповеди Денису был житейски прав. Мы действительно не вольны в своих симпатиях и антипатиях, влечении и неприязни.

Но неужели житейская правота всегда в таком непримиримом конфликте с элементарной логикой? Ведь стоит отвлечься от расхожей мудрости: «Не по-хорошему мил, а по-милу хорош…» и поискать убедительную причину тяготения всесильного в районе хозяйственного деятеля к заурядному, в общем-то, выпивохе парню-экспедитору, и вопрос — почему погибший был обласкан Чумаковым? — повиснет в воздухе…

Денис вздохнул и сказал:

— Что же, будем считать, что Чумаков просто любил вашего сына, любил — и все. И мысленно заключил: «Так сказать, влечение — род недуга…» — И сразу предложил иную тему:

— У вас ведь есть еще сын, Павел Антонович, — и осторожно прокинул: — Почему бы вам не поехать к нему?

— Есть старший сын, Геннадий, — сумрачно сказал Павел Антонович. — Он от меня давно отрезанный ломоть: почитай, уж лет десять рыбак в Находке. На берегу и не живет почти, чуть ли не целый год в океане. Ко мне он не переедет. Куда ему от рыбалки своей и от деньжищ этаких. А я — правильно — одинокий. Только я от могил Юрия и Фроси никуда не могу. И права не имею такого, чтобы покинуть их, пока мои кости не лягут рядом. Я, будет вам известно, редкий день у этих могил не сижу, мысленно не перемолвлюсь с покойными.

Степан Касаткин снова крутил баранку, колесил на своем ЗиЛе по хребтовским и шараповским дорогам. И дома вроде бы все ладно, все по уму. Клава — нет ей цены — так старалась после его возвращения. И приласкать по-молодому, когда ребятишек нет в избе, и накормить повкуснее, и отбирала у мужа всякую работу по хозяйству. Можно бы и отдохнуть, отмякнуть душой, позабыть о давних черных днях. Тем более, что и срок-то не велик, что провел под стражей, и кончилось все — спасибо Стукову — по-доброму. А вот остался шрам на сердце. И мысль гложет, ночами грызет прямо: над Стуковым-то много всякого начальства. Запустят наново грозную свою машину, и не устоит Стуков, и сметет злым ветром и Клаву, и ребятишек, и его… Ведь многие в поселке смотрят на него волком: убийца, автолихач, а от наказания ускользнул. Так что все может статься: Павел Селянин грозит и Яблоков пишет…

Когда однажды застучали в дверь — Степану послышалось очень громко и властно, — он выглянул в окно: у ворот стоял милицейский газик. Сердце ухнуло куда-то вниз. Вот оно, сбылись страшные сны… Степан обреченно побрел в сени, ожидая увидеть капитана Стукова.

Но на крыльце стоял не Стуков, а давний знакомый Касаткина, райотдельский водитель сержант Родченко.

— Собирайся, Касаткин, едем. Начальство ждет.

В знакомом уже Касаткину кабинете кроме капитана Стукова сидел у стола человек в штатском костюме и с любопытством рассматривал его из-под узеньких стеклышек очков.

— Здравия желаю, гражданин начальник! — как только смог бодро сказал Степан. — Доставлен, значит, по вашему приказанию.

Но капитан Стуков подошел к нему и, чего за ним отродясь не водилось, взял за плечи и даже встряхнул:

— Степан Егорович, равные мы с вами люди. Я, как вам известно, Василий Николаевич, а это — Денис Евгеньевич Щербаков. И не доставлены вы к нам, а приглашены для беседы с капитаном Щербаковым.

Денис поймал себя на том, что в этот миг завидует Стукову. Наверное, в детективных романах здорово преувеличивают радость следователя, когда он после долгих поисков, многих ошибок настигает матерого преступника, когда следователь, покружив по лабиринтам хитросплетений своего противника, может сказать ему: «Вы полностью изобличены в совершенных вами преступлениях. Мне остается лишь напомнить вам, что чистосердечное раскаяние облегчит вам душу и участь в суде».

Конечно же, это радость следователя. И немалая. Нельзя не испытывать гордости за свое профессиональное умение, проницательность, сметку. Гордости и радости от того, что не без твоих усилий в этой разноликой жизни стало чуточку меньше зла…

И все-таки, наверное, для следователя куда большая радость сказать, как два года назад Стуков сказал Касаткину: «Ознакомьтесь с постановлением о прекращении в отношении вас уголовного дела. Можете быть совершенно свободны».

Да, разорвать цепь грозных улик, вернуть человеку свободу, право на самоуважение и уважение других — это высшая радость следователя!

А пока не только радость, но и стимул к работе. Потому что все-таки есть некто виновный в гибели Юрия Селянина. И предстоит до конца пройти путь до этого некто, чтобы исчерпывающе ответить на вопрос: стал ли Селянин жертвой несчастного случая или пал от руки убийцы?…

Значит, снова, уже в который раз, не выполнить своих обещаний отцу и Елене! Сегодня же дать телеграмму в УВД с просьбой о продлении командировки…

— Товарищ Касаткин, — улыбнулся штатский, — а вы в прошлый раз сказали капитану Стукову неправду.

— Это какую же неправду? Сказал все как есть, как было…

— Где же, как было? Не такой вы человек, чтобы в подворотне «соображать на троих» да еще не помнить: где, с кем и сколько выпили, как доказывали тогда. Вот и скажите честно: кто, где и зачем напоил вас в тот вечер?

— Кто?! — Касаткин помолчал, потом, набравшись решимости, усмехнулся: — Должно быть, и верно — вы видите сквозь землю… Короче, проклял я тот день и час, когда к нашему Бочонку согласился ехать на именины.

— К Бочонку? — переспросил Стуков. — Это к Жадовой, что ли? Впервые слышу от тебя…