Сибирь - Георгий Марков

Маша слушала фронтовика как-то уж очень почтительно, с завороженным видом. Он стоял на костылях, чуть опустив голову, но, когда девушка вскидывала на парня глаза, пуще всяких слов кричала ее душа: "Зови, Тима, зови!"

"Вот он и есть ее избранник. Он, он", - сказала Катя сама себе, поглядывая на Машу и видя, как преобразилась ее подружка под натиском чувств, которые, если б даже она попыталась их спрятать, все равно прорвались бы наружу.

- Кать, сходим? - спросила Маша счастливым голосом.

- Сходим, Маша, обязательно сходим, - сказала Катя, с благодарностью посмотрев на парня с костылями.

Высокий, прямой, с открытым лицом, большими синими глазами, он располагал к себе, вызывая в душе доверие. По годам он, возможно, был старше всех на поляне. Но, может быть, лишь так казалось. Война никого не молодит.

- Охотники идут! - крикнул кто-то с дороги.

Парни задвигались, потянулись поближе к мосту.

Катя пошла за ними, оставляя позади себя Машу и парня на костылях. Она слышала, как те заговорили о чем-то вполголоса, торопливо и тревожно. Катя ускорила шаги.

4

Выход охотников из тайги... Чем-то это напоминало возвращение моряков из далекого плавания. В Петрограде Кате довольно часто приходилось наблюдать приход кораблей. Иногда из Стокгольма доставлялась с "оказией" партийная почта. Получать ее Катя умела как никто другой. Изобразит тоскующую невесту, а то и молодушку, нетерпеливо пырнет по трапу внутрь парохода, а там уже кто-то из матросов или кочегаров наготове. Мгновение и почта в запасном кармане жакетки...

Долго на берегу толпятся люди, ожидая выхода "единственного", "родного". Не каждый может покинуть свой пост немедля. Поцелуи... Объятия... Расспросы... Осмотр заморских гостинцев... Счастливое шествие к дому, где ждут дети, матери, любимые...

Катя стояла в толпе на мосту, опершись на почерневшие от дождя и ветра стропила, жмурилась от ослепительного блеска, каким был залит весь простор за селом, охваченный от горизонта до горизонта снегом и солнцем.

От ворот поскотины приближался Мелеха Чусин со своим сыном Николкой, полудурком. Чусинский двор в Лукьяыовке - один из самых бедных. Детей у Мелехи с женой Феклой дюжина. И все погодки. Когда соберутся вместе белоглазые, светловолосые, вихрастые, кажется, что кто-то сыпанул их из кузова, как грибкую семейку. Ребятишки и в самом деле напоминают грибы-белянки. От постоянной голодухи они тонконоги, юнкоруки, прозрачны, одежонка подрана, едва прикрывает бескровные тела. Так и кажется: березовый осенний лист кружился-кружился в воздухе и наконец упал наземь, угадав на шляпку гриба, приклеился намертво, будто вырос тут.

Чем ближе становилось от моста до Мелехи, тем сильнее гудела толпа. Острословы - в первом ряду, на виду у всех. Секут словами, как кнутами.

- Ну, Мелеха сейчас удивит мир!

- Небось всех зверей в тайге со своим неразумным поистребил. Чем жить, мужики, будем?

- А может, Николка обженишся там?

- На ком?

- На медведице!

Смех нарастает. Слышится гогот. Толпа колышется от озорстга и веселья. Тут немало таких мужиков, которые от Мелехи Чусина отличаются то ты о мепышгм числом детей, а по достатку - ровня с ним. Но кому не захочется призабыть собственною нужду, чтоб вот так, беззаботно, лихо, потешиться на всем миру над другим бедняком?

Мелеха - неудачник, неумеха, жизнь его гнет безжалостно, как ветер былинку в поле. За что ни возьмется Мелеха - дело не клеится, труд и время пропадают ни за понюх табаку. Вот и охота... Мелеха еще и рта не раскрыл, а толпа уже знает: бог обидел Мелеху, успеха у него быть не может. Удел его один: тужить, тужить, что не удалась жизнь, не выпало счастья...

Скинув с головы драную шапку, Мелеха машет ею, кланяется народу.

- Здорово бывали, селяне! Мир и почет вам! - кричит он толпе слабым, писклявым голосочком и дает подзатыльник своему полудурку, принуждая того кланяться народу.

Толпа быстро поглощает Мелеху с Николкой. Они на середине моста, в плотном людском кольце. Николка снимает с плеч тощий мешок с добычей. Мелеха развязывает его, вытаскивает связку беличьих шкурок.

Хочешь не хочешь, а показывай, сколько добыл!

Такой обычай исстари в промысловых селах. Коли славно добыл, воздаст тебе молва достойное, возведет тебя в смельчаки, а в случае заслуги и героем назовет.

Охота, промысел - рукомесло самых отважных.

Дни и ночи в тайге. Куда ни ступи - опасность. Чуть зазевался - зверь тут как тут. Росомаха и рысь поджидают тебя сверху, с деревьев. И "ох" не успеешь вымолвить, как останешься без глаз, с голым черепом, с перекушенным горлом. А с земли, из-под каждой коряги может всплыть в одно мгновение медведь с тяжелыми лапами, поднятыми на уровень твоей головы.

А лес? Он друг твой и враг твой. Если не умеешь запоминать примет, если не знаешь, по каким законам текут таежные речки, если не научился читать звездное небо, как книгу, в которой содержится самый точный совет, - лес закружит тебя в своем необозримом однообразии, и падешь ты наземь голодный и холодный, его пленником и его жертвой. Был человек, а теперь лишь белеют похожие на сучья кости твои... Жутковато, а от правды не уйдешь. В тайге и слеза горю не поможет...

- Маловато, Мелеха, добыл! - гудит толпа, рассматривая хилую связку беличьих шкурок.

- То-то что маловато, по хвосгу на день. Знамо, маловато. - Дряблые Мелехины губы сокрушенно дрожат, красноватые от застарелой трахомы глаза смотрят сконфуженно и виновато. В толпе нет мастеров охоты, но толпа знает, на что способен настоящий охотник, и не хочет прощать по великодушию неудачу.

- Вы небось, Мелеха, больше спали с Николкой? - слышится насмешливый голос.

- Какой там спали! Чуть свет, а мы уже на ногах.

Оно, слышь, ветрено поначалу в тайге было. Зверь такую погоду страсть как не любит. В нору, слышь, лезет, ложится в сон, - опасливо поглядывая на окруживших его односельчан, бормочет Мелеха.

- Да пусти ты его, Иннокентий. Фекла небось тринадцатого ему испекла: на это он мастак, тут у него не ветрено, - не унимаются острословы.

Толпа расступилась. Мелеха пропустил Николку, сгорбился, неловко переваливаясь с ноги на ногу, зашагал вслед за сыном, подергивая свой кургузый зипунишко. Катино сердце сжималось от жалости. "Боже мой, какая жестокость! Нет, нет, от этих людей снисхождения не жди", - думала она.

А толпа уже вычеркнула из своей памяти Мелеху, словно и не было встречи с ним. Толпа увлеченно ждала новых охотников, которые приближались от поскотины к мосту.

Ковылял на деревянной ноге Савелий Шубников с женой. До войны Савелий был на добром счету в Лукьяновке. Да только ранение подрезало ему крылья. Не шибко наскачешь по таежным трущобам и зыбким болотам на "казенной" ноге, которая то застревает в сучьях, то втыкается в рыхлую землю на целую четверть. Ременное крепление не выдерживает, сползает, приходится протез вытаскивать руками. Охотника ноги кормят. А тут не ходьба, а мука!

Савелий обучил некоторым охотничьим премудростям жену Настасью. Худая, костистая, не по годам гибкая, она легка на ходу. Ловушки Савелий расставляет сам, а досмотр за ними ведет жена. Бегает Настасья по своему маршруту каждое утро, осматривает капканы и слопцы, подправляет их заново, настораживает, волей-неволей познает тайны промысловика.

Толпа осматривает два заплечных мешка Шубниковых. Один с пушниной, другой с битой птицей для дома. Острословы удовлетворены, похваливают Шубниковых, желают Савелию и Настасье удач в зимнем сезоне охоты. Через две-три недели охотники потянутся в тайгу снова.

5

- Степан Лукьянов с артелью идет! - перекрывая Гул толпы, слышится чей-то голос.

Интерес к Шубниковым гаснет, как искорка под дождем. Савелий пытается попрощаться с толпой, но его никто не слушает. Медленно, шаг за шагом, Шубниковы удаляются от толпы. Настасья - впереди, Савелий - в пяти шагах от нее.

По оживленному говору, по напряженному ожиданию Катя догадывается, что толпа ждет от Степана Лукьянова чего-то необычайного, исключительного. Вероятно, так происходит не первый год. Люди привыкли к этому. Катя слышит воспоминания о прошлом. Случалось, что Степан поражал своих односельчан, да так, что западало это в их памяти надолго. Пять медвежьих шкур приволок он однажды, а в другой раз - трех рысей.

- Ну-ну, поглядим-посмотрим, как нонче блеснет Степаха! переговариваются в толпе.

- Кать, папка мой идет. Вот тот, в папахе, - шепчет в ухо Maшa.

Она переговорила с Тимофеем и теперь будет ждать вечера. Можно не расспрашивать Машу: голос выдает ее. Она довольнехонька, рада. Катя чуть улыбается, в голове мелькает: "Не зря хоть тащилась со мной в деревню. Повидались!"

- А кто с ним? Кто они? - спрашивает Катя.

Она уже давно заметила, что Степан Лукьянов идет не один. Примыкает к нему, тянется за ним живая цепочка. По очертаниям, по манере ходьбы Катя угадывает, что идущие за Степаном не взрослые мужики, а малолетки.