Преодоление игры - Любовь Овсянникова

В тот же день он приехал домой, в Крым, и еще раз описал успокоительные для меня наблюдения. Сомнений в том, что мама доживет до своего 90-летия, не было — я давно не мыслила большими кусками времени, а ставила самые ближние цели и настраивала маму на их достижение.

Человек не может существовать без перемен и стремлений, без упований на провидение. Он должен пропускать через себя мировой водоворот перемен со всеми вихрениями и зарубками, отмиранием вчерашнего и рождением сегодняшнего, так как это рождает мысли, а в итоге — стимулирует биение сердца в груди. Время, проявляющееся в раздробленных фактах и обозначенное большими и малыми целями, составляет суть нашей жизни, помогает продвигаться вперед.

Конечно, мы с мамой перезванивались и, как всегда, обо всем подолгу беседовали. Обычно у нас не было тайн — мы очень дружили. Так было всегда, началось это где–то с моих 16-ти лет. Правда, после смерти папы наши отношения немного изменились — стали теснее, и постепенно я из подружки превратилась в опекуна, так я себя чувствовала по отношению к маме и так она меня воспринимала. Мама плохо переносила отсутствие надежной опоры, потому что никогда не оставалась без нее, не имела опыта независимой жизни. При том, что основные решения в семье принимала и осуществляла она, это может показаться странным. Тем не менее мама нуждалась в человеке, который мог бы ее выслушать, одобрить инициативы и помочь сделать первые шаги. Таким человеком был для нее папа. Теперь подобием опоры стала я — мне мама изливала душу, жалобы и в моем мнении искала совета и успокоения.

Так вот мама позвонила 21 августа, уже поздним вечером, видно, после долгих одиноких размышлений. Это была суббота. В тот день мы с Юрой проводили последних гостей, вымыли квартиру, перестирали постельное белье, короче, накрутились и натрудились, полагая, что завершаем летние труды и с завтрашнего дня будем отдыхать перед новой зимой. Я даже собиралась чуть раньше лечь спать.

— Меня тревожит, что скоро приедет Саша, — сказала мама. По маминой просьбе, чтобы она могла отдохнуть от вредной правнучки, я оставила Сашу у себя на все лето, удерживала по возможности дольше. Но теперь ей пришла пора начинать новый учебный год и она вернулась в Днепропетровск, откуда со дня на день должна была ехать в Славгород. — Ты знаешь, я боюсь ее.

— Почему, мамочка?

— Ты говоришь, что она проколола себе нос, губы, язык… и гуляет не в меру. Лучше бы мне не знать этого, — в голосе мамы послышался упрек, адресованный всем, и мне тоже, в излишней откровенности с нею. Видно, маме тяжело было знать о правнучке нелестные вещи, и она таким способом просила оградить ее от этого знания.

— Извини, мамочка, я зря тебе это сказала. Сейчас все девочки слишком самовольничают.

— Вот и Шура такой была, — с горечью в голосе ответила мама.

— Ну и на здоровье. Кому это помешало? — сказала я в свое оправдание.

— Ну да, — мама иронично хмыкнула. — Никому не помешало, если не считать ее и всех нас.

— Мамочка, я наставляла Сашу слушаться тебя, — моя тревога усиливалась. Саша росла чрезвычайно проблемным и трудным ребенком, но сейчас меня больше беспокоило то, что мама слабла и теряла терпение, ее лояльность иссякала, и она постоянно раздражалась. Это не сулило ничего хорошего. — Саша обещала быть хорошей девочкой. А за свои проказы она получила трепку. И еще получит, если заработает — так мы с нею договорились. Она уже взрослая и понимает, что часто бывает несносной.

— Хорошо если так, — мама, вроде, немного успокоилась, и мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Утро воскресенья выдалось просто чудным — жара пошла на убыль, городок опустел, из него исчезли чужие люди и суета. Да и у нас в доме установилась тишина, в комнатах было убрано, просторно, светло. Мы с Юрой приготовили настоящий завтрак и долго сидели на кухне, любуясь все еще новыми для нас видами из окна на гору Демерджи, кедром и белками под окном, вспоминая свой путь в Крым. А потом я ушла в кабинет за компьютер, а Юра остался на кухне с ноутом. Тихо текло время. Мысли о том, что мир прекрасен, что мы имеем возможность жить в Крыму, что нет большего счастья, чем чувствовать присутствие Юры за спиной, не покидали меня. То и дело я прерывала работу и фиксировалась на них с затаенным замиранием в груди.

Звонок стационарного телефона нисколько не насторожил меня — даже голос сестры не вывел из счастливого блаженства. Может, именно это и помогло мне пережить удар.

— Как дела? — спросила Александра.

— Нормально.

— Тогда собирайтесь и приезжайте в Славгород, — ее тон был нарочито не окрашен значениями, только где–то на самом донышке в нем угадывалась легкая эмоция — ликующее облегчение. Наверное, это было от усталости.

— А что такое? — спросила я, но по молчанию сестры поняла, что задаю глупый вопрос. Очень медленно я вынырнула из радости, в которой прожила это утро: — Мама?

Мы выехали в Славгород около двенадцати часов. В дороге я обнаружила, что не переобулась, так и поехала прощаться с мамой в домашних красных тапочках, благо, что они были из натуральной кожи и могли сойти за летние туфли.

Мама держит слово

Во вторник мы отнесли маме завтрак на место ее упокоения, и выехали обратно в Крым. Не выспавшиеся и измученные, еще не пришедшие в себя от горя, кажущегося чудовищно нелепым и неправдоподобным, тем не менее сущим, мы всю дорогу угрюмо молчали.

Я вспоминала, как через час–полтора после сообщения о смерти мамы перезвонила сестре просто так, без повода, по непонятному внутреннему побуждению, и это оказалось кстати. Сестра отозвалась, и я услышала ее учащенное дыхание. Это меня насторожило.

— Ты где сейчас? — спросила я.

— На кладбище, ищу место для мамы. Как ты думаешь, может, ее около бабушки Саши положить? — это возле свекрови, значит.

— Да мама давно нашла себе место! — эти слова я почти выкрикнула, вдруг поняв, что сестра совсем не в курсе наших с мамой уговоров.

— Как нашла? Где?

— Возвращайся к центральному входу и заново заходи на кладбище. Только сразу же за входом поворачивай налево.

— Уже иду, — сказала сестра.

— Слева от тебя будет забор, а справа — захоронения. Ищи могилу Ольги Пантелеевны Янченко, маминой тети. Там между нею и Александром Григорьевичем Пиваковым, моим классным руководителем, есть свободное место. Это как раз оно.

— Почему мама там выбрала… — буркнула сестра.

— А где? Возле папы места нет. Лежать возле свекрови, как ты сказала, это не то. Мама же не безродная сирота. Возле родной тети — это хорошо.

— Вот оно, — сказала Александра. — Нашла!

Так, можно сказать, чудом мы выполнили мамину волю.

— Меня сейчас даже пробрало морозом от мысли, что я могла тогда не перезвонить сестре, — сказала я мужу, очнувшись от своих мыслей. — И сестра определила бы маму не туда, где она хотела лежать.

— Такого не могло случиться, мама не допустила бы, — сказал Юра, и я вдруг в это поверила.

Разговор о месте захоронения у нас с мамой был всего один раз — давно, еще до ее болезни. Случился он на Радуницу. Как всегда в этот день, Шура уехала на могилу мужа, а мы с мамой пошли к своим родным. Сначала положили цветы возле папы, помянули его и повернулись, направляясь к дедушке и бабушке. Вдруг мама остановилась и говорит:

— Где же мне выбрать место для себя? Давай пройдем посмотрим.

— Прямо сейчас?

— А чтобы вы потом не бегали, не спорили. Это же навеки…

Видимо, мама в общих чертах задумывалась, где ей определить себя, думала и об упокоении рядом с папой, хоть там и тесновато. Но сейчас вдруг поняла, что из этого ничего не выйдет. Раньше если такое и приходило в голову, то отвлеченно, как всякому человеку, допускающему проволочки и полагающемуся на авось, а теперь окончательно убедилась — возле папы нет места, просто ни пяди. Поэтому и опешила, и остановилась внезапно, словно пораженная неприятным открытием. И намерилась немедленно решать этот вопрос, пока не поздно, пока это в ее власти.

— Я обратила внимание, что возле бабушки Оли свободно, — сказала я. — Это и от папы недалеко.

— Не знаю, — по удивленно–раздумчивому тону мамы я поняла, что это неожиданный для нее вариант, но не из разряда невероятных. Просто она о нем не думала. — Может, кто–то из детей зарезервировал?

— Осталась только тетя Надя, — возразила я. — Остальные уже пристроены.

— Вот я спрошу у нее, — оживилась мама.

— Можешь даже не спрашивать. Очевидно же, что она предпочтет быть рядом с сыном и внуками.

— Да, похоже. Но уточнить — надо. Я тебе потом сообщу, — сказала мама.

В тот день мы, как всегда, прошли к братской могиле, где лежат мамины родители, но и там осматривались по–иному, оценивающе, взвешивали, есть ли поблизости свободный участок. Неподалеку от ее длинного холмика, под большим кустом сирени виднелась оградка с насыпью, под которой лежит Алексей — мамин сын, умерший младенцем. Рядом с ним было сравнительно свободно, и сделать это место вполне приемлемым для маминого замысла не составляло труда.