За час до рассвета - Яков Кривенок

— Какой там еще воск? Сам иди к батюшке, с ним торгуйся.

Не теряя надежды, Юрий четко повторил пароль. Бабка никак не реагировала. Тогда он решил назвать имя Кости, чего делать по инструкции, конечно, не полагалось. Другого выхода не было.

Тут глуховатая вдова, узнав, что ему надо, будто вовсе оглохла: какого такого Костю?.. Знать не знаю, ведать не ведаю.

Переговоры осложнились. Бабка бормотала что-то невероятное, явно не доверяя Маслову.

Низенькая, щупленькая, но проворная, как мышка, старушка, одетая по-монашески, была хитра и непреклонна. Битый час Юрий вел с ней безуспешные переговоры. Наконец взбешенный Маслов шагнул к подвалу, намереваясь уже поднять крышку. Решительная бабка вытащила из-под лавки топор. Ведьма, да и только!

Вконец измученный, Маслов взмолился:

— Я друг Кости, понимаете, друг! Надежду Илларионовну знаю, я всю их семью люблю: Василия, Ирину, Ежика.

Прозвище Сашко произвело на вдову впечатление, она вроде бы потеплела, но все еще оставалась неприступной.

— А еще кто твой друг? — спросила она.

— Поляковы, которых фашисты схватили.

— От кого узнал об их аресте? — снова насторожилась вдова.

— От Витьки, брата Валентины, он ко мне домой прибегал. Мы с ним приятели.

— К тебе — Витька? А как тебя величать?

— Юрием Масловым.

— Так вот что, Юрий Маслов: чуток погостюй у меня.

Она тут же вышла, повесив на дверях снаружи замок.

Юрий терялся в догадках: чем объяснить странное поведение вдовы?

Все-таки куда это она ушла? Он догадался, что Трубникова в доме нет, иначе услышал бы, по голосу признал Маслова и сам вышел бы из подвала. Еще одна загадка: где он?

Припал к стеклу, не сводил глаз с ворот, за которыми скрылась старуха.

Томиться неизвестностью пришлось недолго. Минут через двадцать во дворе появилась вдова с Витькой. «Хитра старая», — одобрил ее поступок Маслов.

Войдя в дом, хозяйка спросила Витьку:

— Ты его знаешь?

Шмыгнув носом, мальчик расплылся в широкой улыбке:

— Как же не знать? Он наш друг.

— Чей это «наш»? — допытывалась вдова.

— Ну, Поляковых, Трубниковых.

— Спасибо. Беги, Витя, домой да помалкивай.

— Я не из трепливых, — заверил мальчик.

После его ухода старуха встала на табурет, достала с полки мешочек с фасолью, вытащила оттуда свернутый лист бумаги.

— Вот, читай, наш Костенька оставил. — И дрогнувшим голосом добавила: — Жду его, жду вечерять — не идет. Взяла лампу, спустилась в голбец, на столе письмо, вот это. Эх, эх… ума не приложу, как он мог на такое решиться!

Маслов развернул бумагу, она была адресована. Полякову.

«Дорогой Миша! Арест мамы, Ирины потрясли меня. В их беде повинен Василий, и только он! Правда, он пока никого не выдал, а на много ли его хватит? Надо принимать меры…

Словом, я решил перед Рейнхельтом набить себе цену, предстать основным организатором диверсий, выдать себя чуть ли не за руководителя Приазовского подполья, вызвать огонь на себя, отвлечь внимание от вас. Поставлю ему такое условие: освободи маму, Ирину, Василия — и я добровольно явлюсь к вам.

Не называй меня сумасшедшим, слушай дальше. Если Рейнхельт клюнет — я так и сделаю. Когда выпустят маму, Ирину, Василия, прошу вас немедленно переправить их к партизанам.

Извините, что поступаю так, не посоветовавшись с друзьями. Знаю, вы отговорили бы меня или запретили. А я должен рискнуть. Вдруг получится?.. Если произойдет осечка — одно прошу: понять и простить!

Передай нашим общим друзьям (ты знаешь кому), что я любил их! Смерть фашистским оккупантам!

Опустив письмо на стол, Юрий сквозь зубы процедил:

— Чудовищно!

«А как бы я сам поступил, очутись моя мать в фашистских когтях?» — спросил себя Маслов.

Не так-то просто было ответить на этот вопрос. Для осуждения друга у него тоже не нашлось слов. «Надо было сразу от Максима Максимовича бежать сюда, а не колесить вокруг дома, не терять времени», — укорял себя Маслов. Но, взглянув на дату, стоявшую под письмом, убедился, что Костя покинул подвал за два дня до того, как состоялась его встреча с Максимом Максимовичем, во время которой Юрий получил задание навестить Костю.

— Вы тоже хороши: в такой беде одного кинули. Друга! — сказала вдова.

— Мы не могли иначе! Конспирация, сами понимаете. Не упрекайте, что мы его бросили. Косте три раза предлагали покинуть Приазовск, — как бы оправдываясь, проговорил Юрий. — Документами обеспечили. Отказался.

— В голбце хозяйство Кости, оно не для посторонних глаз. Теперь я вижу, что ты наш. Можешь посмотреть.

— Как нам распорядиться с Костиным хозяйством?

— Другого мастера присылайте.

— А не боитесь? Вдруг Костя откроется, чем здесь занимался?

— Костя?! Откроется? — искренне поразилась вдова. — Плохо вы его знаете. Не такой он человек! А учить меня молод еще. Присылайте мастера.

— Спасибо, маменька. — Юрий ласково обнял ее за плечи. — Пришлем.

К Максиму Максимовичу он уже опоздал, мастерская была закрыта. Встречу с секретарем подпольного горкома партии пришлось отложить до завтра.

СУД

Николай Лунин поджидал сестру у ее новой квартиры. Расспросив соседей, узнал, что со службы Клавдия является более или менее вовремя. Потом, переодевшись, уходит, а когда возвращается, в доме обычно уже спят, не слышат.

Ждать, к счастью, пришлось недолго. Пряча в поднятый воротник лицо от колючего ветра, слегка пригнувшись, к подъезду подошла Клавдия. «Одна. Мне повезло», — обрадовался Николай.

— Клава, здравствуй, — окликнул ее брат.

Отогнув воротник, Лунина оглянулась:

— А-а, Коля, чего тебе?

— Мать прислала.

— Что ей понадобилось?

— Расхворалась она сильно, а ты не показываешься, тоже мне дочь!

— Нет времени, много работы. Устаю, — отчужденно ответила она.

— Мама просит, чтобы ты ее навестила. — Николай выложил последний козырь. — Ей совсем плохо.

Наморщив лоб, Клавдия неохотно пригласила:

— Зайдем ко мне на минутку.

В квартире сестры он с ненавистью осмотрел ее уютное гнездышко. Клава торопливо натягивала на себя теплые вещи. Вместо туфель обула резиновые сапоги. Потом из буфета достала и сунула брату белый хлеб, кусок сыру, две плитки шоколаду.

— Возьми, маме гостинец.

— О, богато живешь… Как в мирное время. Мама забыла о существовании таких деликатесов.

— Когда как живу. Вчера отоварилась… Умнее надо быть, вот и не сидели бы голодными, — упрекнула Клава.

— Мама просит ухи, даже во сне ей рыба снится.

— Рыбы не имею, даже где ее достать, не знаю.

— Я позаботился — договорился. По пути к рыбакам завернем. Джемпер свой не пожалел, браконьерам отдал за пару судаков.

— Давай тогда побыстрее, чтобы засветло успеть.

В предвечерние часы на центральной улице города было многолюдно. Особенно часто встречались военные, некоторые офицеры здоровались с Клавдией.

— Скажи, тебе непременно надо идти со мной рядом? — неожиданно спросила Клавдия. — Черт знает что на себя напялил.

Брат приостановился:

— Стыдишься? Если тебе неловко со мной, я пойду впереди, не гордый.

— Так-то будет лучше, — согласилась сестра, — вроде бы дорогу показываешь.

С кульком под мышкой, Николай широкими шагами отошел от Клавдии. На окраине свернул к рыбацкому поселку, по крутой тропинке начал спускаться к морю.

Подошли к дому под черепичной крышей. Во дворе — ни души. Брат завел Клавдию в дровяной сарай.

— Подожди, я рыбака покличу.

Вернулся он с Петром Петровичем.

— Папа, и ты здесь? — поразилась Клава. — Тоже за рыбой?

— За щукой, — не здороваясь, угрюмо ответил отец.

Следом появился Максим Максимович в сопровождении старого рыбака, хозяина дома.

Со вздохом опустившись на ближайшую чурку, Петр Петрович проговорил:

— Присаживайтесь, товарищи, поближе. Садись и ты, Клавдия, да расскажи отцу о своем позоре.

— Позоре! Ты что имеешь в виду? — переспросила она. — Меня позвали к больной маме, белый хлеб и сыр прихватила.

— Гостинцев от тебя не примет. А старуха всерьез занедужила. Ее добрые люди приютили, не то фашисты за тебя, поганку, и ей голову снесут.

Клавдия, как затравленная крыса, зыркнув по сторонам, кинулась к двери. Николай схватил ее за рукав пальто:

— Куда ты? Когда отец говорит, слушать надо.

Он насильно поставил ее в круг сидящих, сказал:

— Вот твое место.

— Папа, что ему от меня надо? — Она попыталась разжалобить отца.

В сарае надолго установилась зловещая тишина. Петр Петрович кряхтел, попробовал скрутить цигарку, но пальцы не слушались, бумага прорвалась, табак рассыпался.