Чужестранец - Алексей Семенов

— Ты, Неждана, не блажи! — утихомирила мать Хилки Горислава. — Я поболее тебя на свете живу, не то еще бывало. А дочь твоя здорова, я это и отселе вижу, бледна только не в меру. Иди-ка сюда, внучка, — обратилась большуха к девушке.

И Хилка, не проронившая до этого ни словечка, будто птица из клетки, подлетела к старухе, да так резво, что отчим, хотевший ее удержать, поймал пустоту.

— Куда? — только и сумел вымолвить он.

— Стой, негодная! — поднялась с лавки Неждана, да поздно было. — Не смей супротив родителей! Ишь, к колдунье этой старой…

— А хоть и к колдунье, а все тебя поласковей, — не спустила бабка.

— Ты, Неждана, словами-то не бросайся, — остановил ее Кулан. — Колдун здесь один — Калеви, сын Илмо. А понеже ты Гориславу Путятичну в прокудстве винишь, то мы и это по правде судить вправе. Каково? Будем рядиться? А коли не будем, то сядь. Ничего худого на сходе с твоей дочкой не учинят. Что до здравия ее, то своим чередом решим и постановим. Или не слышала? — Кулан перевел дух и утер пот. — А ты, Хейки, за родичами своими приглядывай. На сходе не голосить должно, но чинно говорить и уважительно. Что до тебя, Хилка, — обратился он прямо к девушке, — то свое решение как староста принимаю: покуда сход не определил, в здравии ты, нет ли, будешь считаться, как в здравии. А потому садись там, где пожелаешь. Здесь тебя никто ни пальцем, ни словом не заденет.

— Все, теперь Ахти слушать станем. Выходи Ахти, сын Юкки, да поведай нам, что с тобой случилось и что ты в лесу видел. Говори, не страшись.

Ахти встал, плечи расправил и — будто всю жизнь только и делал, что на сходах говорил, — начал, только голос поначалу подрагивал: волнительно все ж ему было.

— Да сказывать-то особенно нечего. Прежде скажу, Матти, сын Вайно, что поручения вашего я не исполнил, и вот почему. Вышел я из села и пошел на север, куда и Антеро идти собирался. Сначала дошел до озера, где баня старая стоит, там след на песке видел — то его след был. Значит, думаю, верно пошел, и дальше направился, к болоту. После полудня к болоту вышел, как раз туда, берег неровный и спуск на тропу ведет. Вышел, смотрю, сидит человек, костер жжет, а вокруг девять коней стреноженных бродят. Тот человек Мирко Вилкович и был. («Зря это он про костер, — подумал Мирко. — Костер был, конечно, только вот что мы жгли там! А ну проверить кто вздумает?») Я его поприветствовал — сразу решил, что коней на торг человек ведет — на что еще столько надобно? Он мне ответил по-хорошему. Назвались, стали разговоры вести о конях. Мирко мне сказал, что да, дескать, на Вольные Поля собрался, потому как вырастили добрых коней в его деревне от тех жеребцов, что с собою ратники привели, что у князя служили. И вот решили Мирко с теми конями на торг послать, как есть он с детства добрый коневод и болота знает хорошо. («Зачем он про это завел? — удивился Мирко. — Ну хорошо, выкрутился, да не слишком складно».) А как про болота речь зашла, то я и спросил, не встречал ли Мирко Вилкович кого по дороге. А он и отвечал, что повстречал, да нехорошо повстречал, потому как утоп тот встречный в болоте.

Вся изба так и ахнула. Хилка, которая знала, о чем речь, спрятала лицо, чтобы не заподозрили чего. Остальные же мигом уразумели, кто же именно «тот встречный».

— Постой, — прервал его Кулан. — Уж не догадываемся ли мы, о ком речь?

— Верно, догадываетесь, — продолжал Ахти. («Лицо бы хоть скорбное сделал, что ли, — досадовал Мирко. — Не поверил бы я ему, что правду говорит, ни на грош бы не поверил».) — Антеро Суолайнен то был. А докажу это тем, что Мирко Вилкович, во-первых, сказывал, что тот человек, что в болоте утонул, имя свое ему успел крикнуть, и как деревню его звать и кому там сказаться, какая его участь постигла. И еще сказал мне Мирко, каков тот человек собой был, и тоже вышло, что Антеро. Ну и, в-третьих, показал мне Мирко Вилкович вещицу одну, какая только у Антеро одного и была. Вещицу ту он на шнурочек ко грузу привязал и сумел на тропу прямо Мирко к ногам метнуть, чтобы тому, значит, пуще поверили. Ну и для памяти.

— Постой, — заново остановил парня староста — вот уж кого просто так не проведешь! А тут еще и колдун был, и кудесник, и бабка Горислава, и… Да любой из здесь сидящих мог, по мнению Мирко, запросто обнаружить их ложь. На одно была вся их надежда: что смерть Антеро окажется нужна сходу. — А почему это Мирко Вилкович тебе все вот так порассказал? («Ну, это не задача», — отлегло у Мирко.)

— Я ведь ему сразу сказался, откуда я родом и за кем иду, потому, а вдруг он с Антеро повстречался? Мне легче найти было б.

— Добро, Ахти, — продолжил Кулан. — А что за вещица то была? Известная?

— Как не известная! — отозвался Ахти. — Очень даже известная: бусина голубая со знаком золотым, в ней Ахти да старый Тойво Суолайнен страны неведомые смотрели. А я, когда все увидел и разузнал, обратно решил ворочаться. В поле работа не ждет, до того места, где Антеро утоп, все равно бы не добрался — не умею я, как Суолайнены, по топям без троп ходить, да и Мирко Вилковича проводить до Сааримяки не во вред оказалось: ночью у старой бани здоровый волк объявился, на коней хотел напасть. Мы отбились! («Вот горазд врать! — подумал Мирко. — Дай только!»)

Все замолчали скорбно, даже те, кто Антеро, да и вообще Суолайненов, явно недолюбливал.

— Йорме и Кюлликки сказали? — мрачно произнес Рейо.

— Сказали, дедушка Рейо, — кивнул Ахти. — В горе они великом.

— Ладно, правильно сделал, — так же мрачно молвил Рейо, разом утративший блеск глаз и петушиную свою задиристость, хотя видно было, что он не слишком верил Ахти. «По тебе не больно скажешь, что в горе», — угадал Мирко по движению дедовых губ.

— Скорбная весть, недобрая, — тяжело молвил Кулан Мабидун. — На утро к Йорме выйдем, сочувствие выкажем. Да о том подумать надо, чем мы помочь им можем, всей общиной. В том, что род им поможет, у меня сомнений нет. А ты, Рейо, здесь наше участие прими. — С этими словами он умолк и опустил голову, чему последовали и остальные, а потом вынул из кармана, висевшего на его роскошном поясе, не считая, горсть серебра и положил на стол. — Йорма и Антеро нам на тын заработали. Наш долг им, — сказал староста. И каждый, кто мог, у кого было что с собой, добавил от себя. Горка серебра на столе вышла немалая.

— Что ж, великое горе — сына единственного утратить, да еще так… — продолжил Кулан. — Ну, Мирко Вилкович, дурную весть ты нам принес, да спасибо, что не отказался за честь Антеро свидетельствовать. Говори, будем слушать тебя. А коли спросим что, не обессудь: на то и сход собирали.

Мирко поднялся.

— Не возбраните, люди добрые, что с худой вестью явился к вам. Но службу посмертную обещался я исполнить для Антеро, сына Йормы. Обещаюсь честно все сказать, как ушедший просил и как правда велит. Прозываюсь я Мирко, сын Вилко. Родом я с севера, из Мякищей, из села Холминки. Вышло так, что сызмальства был я отдан в семью к дяде на воспитание да к коням приставлен. Дядя мой, Неупокой Лютович, двадцать лет у князя Любомира в Радославе в гриднях ходил, а домой вернулся и двух коней славных с собой привел — на завод. А после еще и другие служившие люди с конями вернулись. Жеребята народились, выросли в добрых коней. Вот и порешили, что надобно попробовать их в город на торг свести да посмотреть, какую цену за них дадут. И сбрую богатую, что воины с собой привезли, хранить-гноить у нас ни к чему, может, она кому из ратных людей более сгодится, посему и ее на торг везу. Ахти, Юкки сын, все вам доподлинно рассказал. Спросите, что это меня, молодого, послали на такое дело, а не того, кем путь уж изведан? Отвечу: те, кто из Вольных Полей возвернулись, люди уже старые, раны прежние болят, да и семьи у них — бросать нельзя. И торгом они всерьез не занимались, только воевали. А я молод, не женат и дядей научен, как до Радослава добраться да как от разбойников отбиться, ежели что. Такие вот резоны. Хотите верьте, хотите нет. Иного не скажу. Из дома я две недели как вышел. Сначала холмами шел, после Четью, а потом и к болоту дошел. На болоте первую ночь на островине ночевал, Ахти вот знает. Вчера утром дальше направился. Как ко кромке подходить стал, к вашему, значит, берегу, слышу: кричит кто-то из болота, призывает. Мне с тропы не видать было, а в сторону ступить боязно, да и коней не бросишь. Я на седло взобрался — а там, саженях в двадцати, человек в трясине по пояс. «Эх, — думаю, — у меня-то самая длинная веревка не более десяти сажен будет, и другой такой нет». Он меня тоже увидал и кричит — ко мне не лазай, дескать, здесь место погибельное. Я, мол, хоть всю жизнь по этим топям ходил, а и то, видишь, не уберегся. Зовут меня, кричит, Антеро, сын Йормы, а сами мы Суолайнены, из Сааримяки, что в одном дне пути отселе. Не сочти за труд, передай родителям, как я сгинул. А в свидетельство тому, чтобы поверили тебе, вот вещица заветная — передай в память обо мне. Отвязал он от пояса грузик железный, а из кармана достал что-то маленькое, веревочкой привязал к грузику, да и метнул ко мне — и так повезло, что прямо к ногам, на тропу угодил. Я, конечно, дело так не оставил — и веревку кидал, и со слегой идти пробовал, да не вышло. А он, по всему, парень не из слабых был: не стонал, не плакал. Велел еще деве Хилке, на которой он по возвращении жениться обещал, поклон передать и сказать, что отныне свободна она и вольна, с кем ей любо, судьбу связать, пусть лихом не поминает. Про дитя, молвить не буду, ничего не сказал: допускаю, не знал, но то уж не мое дело. Времени много не прошло — засосала его топь. Я, дурень, простите люди добрые, не позаботился место то чем-либо приметить. Но, если хотите, свести могу и показать, но по возвращении только — сейчас на торг поспешать надобно. Погоревал я, что помочь ничем не сумел, да делать нечего — дальше пошел. На кромке передохнуть решил. Дядя мне про Сааримяки сказывал, что есть такая деревня, только сам он стороной прошел, здесь не был. Я же раздумывать стал, как бы мне до вас дойти. А тут как раз и Ахти явился. А далее все было, как он и рассказал. А чтобы у вас сомнения не осталось, что это Антеро был, а не другой кто, не оборотень, я его приметы сейчас скажу. А бусина — вот она, взгляните.