Гимн Лейбовичу - Уолтер Миллер

Но князь не ответил Ему, и Господь сказал: «Ты принес мне в жертву сыновей моих».

И Господь истребил его вместе с Очернителем, предателем, и наступил мор на земле, и безумие охватило людей, и они побили камнями мудрых и сильных мира, какие еще остались.

— Но был в то время человек по имени Лейбович, который в юности, как святой Августин, возлюбил мудрость мирскую превыше мудрости Божией. Но теперь, увидев, что большое знание, будучи само по себе хорошо, не спасло мир, он обратился в покаянии к Господу, взывая…

Аббат постучал по столу и брат-чтец немедленно умолк.

— И это все, что вы знаете об этом? — спросил дон Таддео, когда они сидели в кабинете аббата.

— О, имеется несколько версий, — ответил дом Пауло. — Они отличаются лишь незначительными деталями, но ни в одной из них не указывается определенно, какой народ напал первым — и в данной версии этому также не придается особого значения. Текст, который только что читали, был написан через несколько десятилетий после смерти святого Лейбовича… вероятно, это один из самых первых рассказов, а потом его не раз переписывали. Автором, наверное, был некий молодой монах, который сам не жил во времена уничтожения. Он воспринял этот рассказ из вторых рук, от последователей святого Лейбовича, первых Запоминателей и Книгонош, и был склонен к подражанию старинным рукописям. Я сомневаюсь, есть ли где-нибудь единый, точный и полный рассказ об Огненном Потопе. Он был слишком велик для того, чтобы один человек мог увидеть полную картину.

— В какой стране был этот Некий князь и этот… Очернитель?

Аббат Пауло покачал головой.

— Никто, даже автор этого рассказа, не знает этого определенно. С тех пор, как это было написано, мы собрали воедино достаточно отдельных фрагментов, чтобы понять, что в те времена даже мелкие правители имели в своих руках такое оружие. Положение, которое он описывает, существовало не в одной стране. Некто и Очернитель… таких было, наверное, множество.

— Конечно, я слышал подобные легенды. Очевидно, на самом деле все было гораздо гаже, — констатировал дон. Затем резко переменил тему: — Ну хорошо, когда я смогу начать изучать эту… как вы ее называете?..

— Книга Памяти.

— Ну да… — Он вздохнул и холодно улыбнулся изображению святого в углу. — Если завтра… это не будет слишком поспешно?

— Если хотите, можете начать прямо сейчас, — сказал аббат. — Вы можете приходить и уходить, когда пожелаете.

Обычно своды подвала бывали освещены немногими свечами, и лишь несколько ученых монахов в черных рясах двигались от ниши к нише. Брат Армбрустер чаще всего уныло сидел над своими записями в кругу света лампы, у подножия лестницы. Еще одна лампа горела в отсеке Моральной Теологии, где закутанная в рясу фигура горбилась над старинным манускриптом. После первой молитвы большинство братьев занимались своими обычными делами на кухне, в школе, в саду, на конюшне и в канцелярии, так что библиотека оставалась почти пустой до послеполуденных часов, когда наступало время для lection devina.[100]

Однако этим утром под сводами подвала было необычно людно.

Три монаха стояли без дела близ новой машины, засунув руки в рукава, и следили за четвертым монахом, стоявшим у подножия лестницы. Четвертый монах терпеливо смотрел вверх на пятого монаха, который стоял на площадке и следил за входом на лестницу.

Брат Корнхауэр хлопотал над своим аппаратом, словно заботливая мать над дитятей. Когда уже не осталось болтающихся проводов и регулировать больше было нечего, он удалился в отсек Естественной Теологии — читать и ждать. Было бы желательно дать последние краткие указания своим помощникам, но он предпочел сохранить тишину, и если какая-нибудь мысль о предстоящем событии как о личном триумфе и мелькнула в его сознании пока он ждал, выражение лица монастырского изобретателя не давало никакого намека на это. С тех пор, как аббат пренебрег демонстрацией машины, брат Корнхауэр не ожидал одобрения с чьей-либо стороны и даже преодолел свою склонность смотреть на дома Пауло с некоторой укоризной.

Негромкий свист со стороны лестницы снова всполошил подвал, хотя ранее уже было несколько ложных сигналов тревоги. Очевидно, никто не сообщил знаменитому дону, какое изумительное изобретение ожидает в подвале его инспекцию. Очевидно, что, если ему вообще было об этом сказано, то важность изобретения была приуменьшена. Очевидно, отец аббат побеспокоился о том, чтобы они охладили свой пыл. Именно это означали взгляды, которыми они обменивались во время ожидания. На этот раз предостерегающий свист не был напрасным. Монах, который следил за верхней частью лестницы, торжественно повернулся и поклонился пятому монаху, что стоял на лестничной площадке.

— In principle Deus…[101] — произнес он мягко. Пятый монах повернулся и поклонился четвертому монаху, стоящему у основания лестницы.

— …caelum et terrain creavit.[102]

Четвертый монах повернулся к трем другим, без дела стоящим за машиной.

— Vacuus autem erat mundus…[103] — объявил он.

— …cum tenebris in superficie profundorum.[104] — хором ответили монахи.

— Ortus est Dei Spiritus supra aquas,[105] — воззвал брат Корнхауэр, сопровождая возвращение книги на место грохотом цепи.

— …gratias creatori Spiritol,[106] — отозвалась его команда.

— Dixitque Deus: «Fiat lux»,[107] — произнес изобретатель тоном приказа.

Монахи, караулившие на лестнице, спустились вниз и заняли свои места. Четверо встали у колеса с крестовиной, пятый склонился над динамомашиной. Шестой монах поднял раскладную лестницу и устроился на верхней ступеньке; при этом его голова уперлась в арочный свод. Он надел на лицо маску из зачерненного промасленного пергамента для защиты глаз, затем ощупал лампу и регулировочный винт-барашек, а брат Корнхауэр тем временем с нетерпением следил за ним снизу.

— …et lux ergo fasta est,[108] — сказал монах, отыскав винт.

— Lucem esse bonam Deus vidit,[109] — обратился изобретатель к пятому монаху.

Пятый монах склонился над динамомашиной со свечой, в последний раз осмотреть щеточные контакты.

— …et secrevit lucem a tenebris,[110] — сказал он наконец, продолжая свое занятие.

— …lucem appelavit «diem» et tenebras «noctes»,[111] — хором заключили монахи у приводного колеса и уперлись плечами в перекладины крестовины.

Заскрипели и застонали оси, тележные колеса динамомашины начали вращаться, их низкое жужжание вскоре перешло в рев, затем в жалобный визг, а монахи, напрягаясь и пыхтя, все раскручивали приводное колесо. Наблюдающий за динамомашиной монах увидел, что от скорости вращения спицы расплылись и превратились в сплошной круг.