Загробная жизнь дона Антонио - Евгения Соловьева

Или на рослой рыжей девице в лохмотьях, изрядно грязной и помятой, увешанной странными побрякушками. Единственной, кто смотрел без страха. Любопытно будет узнать, кто она.

На высоком мужчине в черной сутане, с повадками воина и глазами безумца или демона. «Вы так мало изменились, отец Клод! Все так же сжаты ваши губы, так же резко лицо – вы чем-то напоминаете грифа, и руки стали еще больше похожи на когти. Только факела в руках не хватает, чтоб поднести к костру во славу веры. Будь ваша воля, вы б и капитана «Розы Кардиффа» отправили на костер, не так ли? Восторженным барышням обычно нравится такая мрачно-демоническая красота и горящие фанатизмом глаза. К счастью, восторженных барышень тут нет».

И – в толпе, но словно сама по себе – прекраснейшая леди. Элейн Торвайн, вдова герцога Джеффри, возлюбленная моря, жена английской жабы. Нежная мать, отрекшаяся от своих детей.

Глупая никчемная кукла!

«Ты рада видеть меня, матушка? Нет, ты не смотришь ни на кого, кроме супруга? Ах, ты тоже меня не узнаешь, все еще не узнаешь!»

Марина сбросила шляпу. Встряхнула головой, вскинула руку, требуя внимания. Излишне – все и так смотрели на нее и молчали, только отец Клод схватился за распятие и зашептал что-то. Марина не удержалась, послала ему воздушный поцелуй. Священник вздрогнул и поджал и без того тонкие губы. Пожалуй, и отшатнулся бы. Если бы не толпа.

Что ж, довольно развлекаться. К делу!

– Узнаете ли вы меня, люди Торвайна?

Тишина.

Люди смотрели во все глаза, шевелили губами, но молчали. И мать тоже. Оторвалась наконец от своего сэра супруга, вперилась в Марину – и неслышно что-то прошептала. Что-то совсем не похожее на «дочь моя», зато очень похожее на «изыди, нечистая сила». В точности как отец Клод.

Вот тот узнал, можно было ручаться. Но не пожелал произнести вслух ее имя. Чертов фанатик.

Только белокурый парнишка – юнга? – подался вперед, открыл рот… «Ну же? Кто-нибудь?! Хоть ты, мальчик?!»

– Госпожа! Госпожа Морвенна!

Глава 26, в которой говорится о проклятиях, благословениях, божьем суде и перевернутой лодке

Мальчик словно бросил камень в озеро.

От его слов пошли круги, в толпе зашелестело: «Госпожа Морвенна… морское дитя… дивный народ… Сгорела же, говорят? Ну и что? Вернулась! Мстить!»

Узнали. Все-таки узнали!

Вон, отец Клод опять зашептал свои экзорцизмы. Напрасно, у вас едва ли получится изгнать меня снова!

А леди Элейн? Леди Элейн молчит, даже губы не дрожат. Леди Элейн, о леди Элейн, да есть ли у вас сердце? Неужели вы не умеете даже бояться?! Нет, я достучусь до него, до вашего сердца, если не любовью, так ненавистью!»

– Морвенна Лавиния Торвайн. Дочь герцога Джеффри. Госпожа Торвайна по законам людским и законам холмов.

Марина уставилась на сэра Валентина в упор. Надо поторопиться, а то как бы сэр кровью не истек. Вон как посинели губы! Или это он от страха?

– Знаете ли вы, сэр Валентин, что хозяин земель может и обязан вершить суд?

Сэр Валентин буркнул что-то невнятно-злобное, но Марина не стала слушать.

– Вы совершили несколько проступков, которые требуют наказания, сэр Валентин. Первое: вы пытались избавиться от законной наследницы Торвайна, что свидетельствую я, Морвенна Лавиния Торвайн. Второе: вы приказали уничтожить священный кромлех, чему свидетели… – Марина оглядела внимающую ей толпу, отметила бегающие глаза одного из раненых дворян, – народ холмов, отец Клод и вот этот человек.

Дворянин позеленел и попытался отступить за своих товарищей по несчастью, отец Клод упрямо выпятил подбородок, а сэр Валентин ожег Марину ненавидящим взглядом и впервые сумел произнести что-то внятное:

– Суеверия противны Господу!

Марина лишь покачала головой: такая приверженность заблуждениям достойна уважения. Но не прощения.

– И третье. Вы держали в темнице целителей, а ведь всем известно: прорицатели и целители неприкосновенны в Торвайне! Древний народ покарал бы за это смертью! И я не присвою себе их право – решать вашу судьбу.

Марина помолчала два удара сердца, оглядывая толпу поверх головы сэра Валентина и отгоняя прочь сомнения: то, что они молчат и не поддерживают свою госпожу, ничего не значит. Они просто перепуганы и еще не поняли, что она вернулась лишь для того, чтобы заботиться о них. Так, как завещал их любимый герцог Джеффри.

Отец бы не сомневался ни секунды, прежде чем огласить справедливый приговор. Она тоже не будет сомневаться.

Марина повысила голос, обращаясь к толпе поверх головы приговоренного:

– Пусть море решит, жить ему или умереть! Протащить его под килем! – и опустила взгляд на сэра Валентина. – Если выживете, значит, древний народ простил вас. Тогда, клянусь душой, я отпущу вас, и никто из моих людей не причинит вам зла! – Марина вскинула руку. – Смолли! Вайн! Сопроводите сэра…

Ее прервал властный, звучный голос отца Клода:

– Стойте! – Сутана взметнулась вороньими крыльями, отец Клод растолкал толпу и загородил сэра Валентина собой. Поднял распятие…

Марина едва удержалась, чтобы не вздрогнуть. Слишком свеж в памяти был этот голос, слишком она привыкла, слыша его, сбегать и прятаться.

Но не сейчас. Той девочки, что боялась костра и проклятий, больше нет.

Она нарочито спокойно перевела взгляд на отца Клода. Мельком подумалось: «Родиться бы вам на несколько веков раньше! Стать рыцарем Храма, биться с сарацинами и зваться Амрой за безумную отвагу. Вот тогда бы вы прославились в веках. Но вы выбрали не того врага, отец Клод».

– Отойди! – велела ему Марина.

Ах, какая ненависть полыхнула в этих глазах! Где же ваше смирение, святой отец?

– Ты не посмеешь погубить душу герцога! – «Дьявольское отродье» на этот раз не прозвучало вслух, но слышалось так же ясно, как всегда. Смирению отец Клод так и не научился. – Ты должна позволить мне исповедовать…

– Нет. Ты поздно вспомнил о долге. Мне ты не дал последнего утешения!

Смолли с Вайном, очухавшись, схватили отца Клода за руки и потянули назад; еще несколько матросов начали приготовления к казни – потянули веревки через рею. Валлийцы и англичане на них не смотрели, все взгляды были прикованы к Марине и отцу Клоду.

– Господь покарает вас, безбожники! – Голос священника зазвенел праведным негодованием.

«Проклятый фанатик! Ты никогда так не заступался за меня! Почему эта жаба угоднее Господу, чем невинная девочка?! Да провались ты!..»

– Не слишком ли много ты на себя берешь, указывая Господу, кого карать? – Голос Марины тоже звенел, но от ненависти и обиды.

Отец Клод, как всегда, пропустил ее вопрос мимо ушей.

– Справедливости! – заорал он, перекрикивая шум волн. – Именем Господа нашего требую – дай мне исполнить мой долг перед герцогом!..