Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

— Коньяк! — объявила Барашковая Шапка. — «Буку-рия»!

Проклятые писаки ломанулись к бочке, как к чудотворной иконе, и едва не сбили меня с ног. Но в последний момент чья-то сильная рука выдернула меня прямо из середины стада. И та же рука отвела меня в безопасное место — за стойку.

— Спасибо, — проблеяла я и подняла глаза на своего спасителя.

Молдаванин. Типичный молдаванин.

Смоляные волосы, избитые сединой; висячие усы, нос горбинкой, глубоко посаженные темные глаза и губы цвета жженой пробки. Настоящий цыганский барон, за одну ночь заделывающий по двойне.

Цыганский барон склонился ко мне и беспардонно обнюхал мою физиономию.

— Вы не пьете, — едва сдерживая разочарование, сказал он.

— Еще не успела, — начала оправдываться я. — Только пришла.

— Вы журналистка?

Я перевела взгляд на репортерское кодло и обреченно вздохнула.

— Журналистка.

Молдаванин жаждал более исчерпывающей информации. И получил ее. В конце концов, не зря же Сергуня снабдил меня ксивой томной климактерички!

— Римма Карпухова. Газета «Петербургская Аномалия». Я и мой коллега приглашены.

— Пишете о светской жизни? — Для молдаванина он совсем неплохо строил предложения.

— Ну, если различные скандалы можно считать светской жизнью…

— Вы не похожи на журналистку.

Я открыла рот от удивления. По мнению Кайе, в прошлом большой любительницы немытых южных славян, молдаване всегда отличались некоторой безапелляционностью суждений. Но не до такой же степени!.. Или этот тип, как и всякий цыганский барон, не в меру прозорлив?

— Почему не похожа? У меня и удостоверение есть. Хотите, покажу?

— Удостоверение ничего не значит, — продолжал интриговать меня молдаванин. — Вы ведете себя не как журналистка.

— А как должна вести себя журналистка?

— Настоящая журналистка должна набрасываться на выпивку, как только почувствует ее запах. А вы здесь уже десять минут и так ни к чему и не прикоснулись.

— Вы за мной наблюдали…

— Я всегда наблюдаю за всем. Я — хозяин.

Черт возьми, значит, это и есть Аурэл Чорбу! Винодел, обитатель третьего номера гостиницы на Крестовском!

На вид Чорбу было не меньше сорока, а то и сорока пяти, и никогда в жизни я не видела такого вероломного лица. Этот, пожалуй, не задумываясь вырежет всех завсегдатаев придорожной корчмы, а их лошадей сведет на базар в какую-нибудь Чадыр-Лунгу!..

— Почему вы так на меня смотрите? — Чорбу неожиданно улыбнулся, и, в полном соответствии с моими представлениями о злодеях, в глубине его пасти сверкнул золотой зуб.

— Вы — Аурэл Чорбу, — сказала я.

— Верно. Я — Аурэл Чорбу.

— Я хотела взять у вас интервью, — тут же нашлась я. — Вы не будете возражать?

— Сейчас? — удивился он. — Даже не попробовав моих вин?

— Почему… Можно пить и разговаривать.

— Нет, нельзя. — Единственный золотой зуб Чорбу продолжал гипнотизировать меня. — Вина ревнивы, как женщины. Они не прощают, когда ими занимаются между делом.

Ценная мысль.

Сейчас мне придется выбрать, чем заняться — пить с Чорбу или задавать ему вопросы. Лучше, конечно, выпить, — тогда он уверится, что я и есть самая настоящая журналистка.

— Давайте начнем с вин, Аурэл.

— С каких?

— Все равно с каких…

— Так не пойдет, Римма… Я правильно запомнил ваше имя?

— Абсолютно, — кивнула я, больше всего опасаясь, что он потребует мое удостоверение.

— Для начала решите, чего вы хотите больше — сухих, полусухих, десертных, крепких? Может быть, коньяк?

Больше всего мне хотелось сейчас жахнуть водки, но намекать на белоголовое пойло в галерее вин я посчитала неприличным.

— А красное сухое у вас есть?

Аурэл Чорбу покровительственно ухмыльнулся и подбросил в руках невесть откуда взявшуюся темную бутылку.

— Удивительное совпадение. Мне тоже нравятся красные вина… Прошу! «Рошуде Пуркарь», лучшее, что у меня есть.

С проворством заправского бармена он вытащил пробку, разлил вино в хрустальные рюмки и протянул одну из них мне.

— Ничуть не уступает французскому бордо. Видите, как играет?

Я подняла рюмку: вино, действительно, было удивительного темно-рубинового цвета с едва заметным оттенком граната.

— Ну, как? — спросил у меня Чорбу, когда я пригубила так похожий на бордо «Рошу де Пуркарь». — Определите букет?

— Фиалка, — прикрыв глаза, сказала я.

— Правильно, фиалка… И чуть-чуть сафьяна. Он придает бархатистость… У вас задатки дегустатора. А теперь еще одно…

Он быстро поменял рюмки и представил мне новое вино:

— «Негру де Пуркарь»!

«Негру де Пуркарь» оказался сводным братом «Рощу де Пуркарь», но вместо фиалки отдавал черной смородиной. Я вылакала все до капли и мило улыбнулась отцу основателю «Каса Марэ».

Потом были «Виорика» и «Пино» в рейнвейных рюмках; «Романешты» и «Мерло» в лафитных рюмках; «Трандафирул Молдовей» в мадерных рюмках, разливанное море хереса и кагора — и все тот же чертов коньяк «Букурия» на десерт.

И над всем этим великолепием ароматов и послевкусии возвышался хитрый золотозубый дьявол Аурэл Чорбу. Теперь он уже не казался мне цыганом-конокрадом, скорее наоборот — утонченным философом, покровителем лозы, духом коньячной бочки… Глаза его отливали янтарным «Штефан Водэ», лоб искрился соломенным «Флоарэ», а в уголках губ играл рубиновый «Чумай».

За каких-нибудь вшивых полтора часа я нахрюкалась до такой степени, что пришла в себя только в директорском кабинете, на директорском диване, под директорскими руками, осторожно пытающимися лишить меня футболки.

И повела себя как последняя растреклятая девственница: вырвала край футболки из смуглых молдавских пальцев, свела ноги и двинула Аурэла Чорбу коленом в плоский и абсолютно непробиваемый живот.

Он не обиделся.

Напротив, рассмеялся, запрокинув массивную голову, и покровительственно потрепал меня по щеке.

— Ай, молодец! Честная девушка, хотя и плохая журналистка…

Кем-кем, а честной девушкой мне еще быть не приходилось. И от этой немудреной похвалы все выпитые вина наперегонки бросились мне в голову.

— Это почему же?

— Настоящая журналистка никогда не упустит случая переспать с влиятельным человеком…

— А вы влиятельный человек?

— Должны знать, раз собирались брать у меня интервью. Так как, будете брать?

Двусмысленность последней фразы развеселила меня, и я тоже позволила себе улыбнуться.

— Не буду.

— Почему? — он даже не удивился.

— Передумала.

— И правильно. С вами мы будем пить вино и разговаривать о более приятных вещах.

— Это о каких же?

Аурэл Чорбу прошелся по кабинету, Вытащил из шкафа поднос с фруктами и еще одной (о, боже!) бутылкой вина.

— О вас. Обо мне. О вашем городе. О моих виноградниках…

Наблюдая за тем, как Аурэл Чорбу разрезает фигурным ножиком яблоко, и борясь с остатками мягкого винного хмеля, я принялась размышлять над тем, почему из всего журналистского вертепа молдаванин избрал для приставаний именно меня.

Никаких поводов я ему не давала, за руки не хватала и в штаны не прыгала. Или все дело в неизбывном клейме дамы полусвета?..

Нет, черт возьми!

Если бы он принял меня за потаскуху, он вел бы себя совсем иначе. Но он не хотел тупо взять меня, он хотел мне понравиться! Осторожно, шаг за шагом понравиться. Это было что-то новенькое в моих отношениях с мужчинами. Но тогда зачем он залез мне под футболку?

— Зачем вы залезли ко мне под футболку? — спросила я.

— А разве вам никогда не залезали под футболку? — удивился он.

— Но зачем это сделали вы?

— Скушайте яблочко, — Чорбу протянул мне половинку восхитительно упругого «джонатана». — Молдавское…

— Вы не ответили. — Я вонзила зубы в мякоть и укоризненно посмотрела на него.

— Я просто любовался вами. Только и всего. Хотел посмотреть, как спит ваша кожа.

Это было поэтично. Как раз в духе японского поэта Басе, о существовании которого я узнала накануне.

— Я сразу вас заметил. Еще когда вы вошли с этим своим коллегой, — продолжал вовсю откровенничать Чорбу. — И подумал: какая симпатичная девушка. Жаль, что журналистка.

— Ничего не поделаешь.

— А потом, когда вы так легко отличили фиалку от черной смородины… И обнаружили запах полевых цветов в «Извораше»… Может быть, поедем куда-нибудь?

— Куда? — Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, я вдруг поймала себя на мысли, что мечтаю о жженой пробке его губ.

— На Крестовский. Я там всегда останавливаюсь. Маленькая гостиница, все очень респектабельно…

Очарование Аурэла Чорбу растаяло, как звуки вальса «Дунайские волны». Хороша же я буду; если вернусь на Крестовский, в ту самую мышеловку, из которой едва выскочила. А уже знакомым охранникам останется только завести мне руки за спину и сдать гиене из ФСБ Лемешонку, как довольно остроумно заметила Монтесума…