О, юность моя! - Илья Сельвинский

Но думать пришлось гораздо раньше, чем можно было ожидать: пришел Володя Шокарев.

— Поздравляю! — сказал Леонид, улыбаясь. — Те­перь ваши каменоломни свободны.

— Благодарю вас. А где Елисей?

— Да вот вообразите: как раз в канун осады у него оказался аппендицит, и пришлось срочно отправить его в Симферополь. Все-таки Леська — мой единственный брат. Жаль только, что ему удаляют аппендикс, а не делают резекцию желудка.

— Странно... Чем же резекция лучше?

— А тем, молодой человек, что с аппендицитом в ар­мию берут, а с резекцией дают чистую. Запомните на вся­кий случай! Это уж при любой власти: белые, красные, а война без вас.

— Что же мне запоминать, если я совершенно здоров.

— Но можно так сделать, что внутри вы будете со­вершенно здоровы, а снаружи — полная картина проде­ланной операции. Но только тсс — это секрет изобрета­теля. Не присвойте его себе.

Леонид тихо засмеялся, многозначительно глядя на Шокарева.

— И дорого это будет стоить? — осторожно спросил Шокарев.

— Споемся. Я человек покладистый, а ваш отец денег на это не пожалеет, я надеюсь.

Шокарев не ответил. Потом вдруг сказал:

— Арестовали цыгана Девлетку, а он выдал Елисея.

— Выдал? Что значит выдал? У человека аппенди­цит. Его отправили в Симферополь на операцию. А тут — «выдал». Должна же быть какая-нибудь логика? Как вы скажете?

— Цыган выдал и то, что Леся был в Красной гвар­дии.

— С ума сошел ваш цыган! Леська служил все это время в театре «Гротеск». Можно будет разыскать этот театр, если он по эту сторону фронта...

— Я думаю... — грустно сказал Володя, — я думаю, Лесе нужно бежать за границу. В Крыму его под землей найдут. Крым невелик.

«Володя... Милый...» — подумал Леська и рванулся было к двери, но тут услышал голос Андрона:

— Сколько раз я говорил Леське, чтобы он не якшал­ся с этой шпаной! Тоже мне революционеры! Меня за шхуну осуждают, а сами катакомбы захватили. А какая тут разница? Что катакомбы, что шхуна — один черт!

— Ничего бедный Андрон не понял, — прошептал Леська, прислушиваясь к разговору с бьющимся сердцем. — Но как же это негодяй Девлетка мог меня выдать? Только вчера со мной обнимался...

— Ну так как же? — спросил Володя. — Сможете его перебросить в Румынию, Болгарию или Турцию?

— А что он там будет делать? С голоду пухнуть? Там своих безработных как собак нерезаных.

— Что же будет?

— А что бог даст, то и будет.

Володя понял, что ему не доверяют, и тут же попро­щался. Леонид проводил его до ворот и по дороге про­должал говорить на свою излюбленную тему:

— Операция чепуховая. Все равно что ногти стричь. Я делаю всего-навсего надрез кожи от мечевой кости чуть пониже пупка, а потом зашиваю. Остается впечатление, будто проделана очень серьезная операция, а на самом деле... Рентген, конечно, сразу же обнаружит фальшь, но где же вы видели, чтобы на призывном пункте коно­валы применяли рентген?

— Гениально! — улыбаясь, сказал Володя.

— То-то и оно! А самую операцию я произведу в од­ной из наших кабинок. Стены покрою белой масляной краской. Все будет, как говорят медики, lege artis. А цена с вас небольшая: всего три тысячи. В Одессе я брал по пяти.

Когда Леонид вернулся, план был уже составлен: па­роход «Чехов» сегодня снимается с якоря; взять Леську с собой в Одессу Андрон не сможет: на пароходе имеется комендант, который регистрирует всех пассажиров. Но, к счастью, комендант страдает морской болезнью, и как только корабль трогается, он тут же бежит в свою каюту. Поэтому в десять вечера дедушка вывозит Леську на ша­ланде и зажигает на ней фонарь. «Чехов» убавляет ход, подходит и сбрасывает веревочный трап. Леська взби­рается на борт. Дальше у Тарханкутского маяка «Чехов» останавливается, лодка увозит Леську на берег, и он с письмом от капитана Волкова идет к смотрителю, кото­рый поможет ему пробраться в Севастополь.

— Отлично! — согласился Леонид. — Пятьсот рублей он от меня получит.

— Керенскими? — поинтересовался Андрон.

— Нет, конечно, но и не царскими.

— Какими же?

— «Колокольчиками».

— Ну, это ничего.

С Леськой все было сделано lege artis. Боцман с «Че­хова» увидел огонек шаланды, умерил ход и сбросил трап. Шаланда ударилась тупым носом о борт, и темный силуэт юноши взобрался на корабль, как обезьяна. «Че­хов» снова дал полный. Не доходя четырех миль до мая­ка, пароход остановился на траверзе деревни Караджа.

Пассажиры уже спали, но комендант вышел на палу­бу и спросил вахтенного матроса, зачем стали.

— Воду возьмем, — ответил вахтенный.

— А почему не взяли в Евпатории?

— В Евпатории вода известковая. От ней животы болят.

Спустили шлюпку. В нее сели боцман, матрос и юнга.

— Анкерчики давай! — скомандовал боцман.

Комендант видел, что с лодки приняли три узких и длинных бочонка. Потом она отчалила. Как лодка воз­вратилась, комендант не видел: пошел спать.

А юнга побрел вдоль низкого берега к маяку. Идти было легко. Но трудно было видеть уходящие огни паро­хода. «Чехов» шел в дымном дыхании вод, перед ним вспорхнула чайка, и Леська, наверное, подумал о про­вале первой ее постановки. Нет, думал он не об этом. Андрон... Может, никогда больше не увидимся? Если удастся из Севастополя пробраться в Турцию — это оторвет его от России на всю жизнь. И таким одиноче­ством охватило Леську... Ему показалось, будто забро­сили его куда-то на Луну, отрезав от теплой родной зем­ли, от бабушки Евдокии, от Петропалыча, от Гульнары — ото всего, что он успел полюбить всем сердцем за свою короткую жизнь.

Тарханкутский маяк — белая круглая башня, обне­сенная каменной оградой, — стоял саженях в пятнадцати от берега. За оградой Леська увидел три небольших до­мика и кое-какие темные строения, очевидно кладовые. Он подошел к наиболее приветливому из домиков и по­стучал в окошко. Залаяла собака. Занавеска отодвину­лась, и к стеклу приникла старушечья голова.

— Кто такой?

— Скажите, пожалуйста, это квартира Попова?

— Ну да, а в чем дело?

— Я от капитана Волкова.

— А-а... Сейчас.

На Леську сначала выбежал белый-белый шпиц, по­том белая старуха, потом такая же белая женщина по­моложе. Когда Леську ввели в комнату, он увидел бело­го-белого старика, склонившегося над шахматами и дер­жащего в руках газету с этюдом.

— От Волкова, — сказала старуха.

— А чем он может сие доказать? — спросил старик, не подымая головы.

— У меня к вам письмо от него.

Старик взглянул на Леську поверх очков, нетерпеливо вскрыл конверт и, все еще думая о шахматах, пробежал глазами листок.

— Ну, что ж. Милости просим. Располагайтесь. Меня зовут Автономом Иванычем, одну старушку — Верой Павловной, другую — Автономовной Елисаветой, а тре­тью, собачку то есть, — просто Люська. Женщины, на­кормите гостя!

Старик снова углубился в шахматы, пронес белого офицера по всей диагонали, ответил на это ходом коня и, подумав, громко сказал: «Иодидио!»

Старуха № 1 поставила на стол блюдо свиного хо­лодца, блюдце с маринованными огурцами и фруктовую вазу с теплым картофелем.

— Извините, — сказала № 1, улыбаясь своими бив­нями. — У нас разносолов нет, зато все свое, домашнее: и картофель, и огурцы, и даже подсвинок.

Старик между тем правой рукой сразил офицером коня, а левой снял другим конем офицера.

— Ян Полуян! — объявил он торжественно.

Старушка № 2 улыбнулась Леське менее вставными,

но не менее слоновыми клыками и сказала:

— Не смущайтесь! Папа время от времени произно­сит какое-нибудь диковинное слово, чаще всего фамилию, но это ровно ничего не значит.

Леська кивнул головой. Он любил бывать в незнако­мых семействах: в каждом доме обязательно что-нибудь свое, не такое, как у других, а в целом все это — жизнь.

В жизни случайные встречи точильными служат камнями,

Чтобы оттачивать наш всеиспытующий ум... — вспомнил Леська стихи одного своего гимназического товарища.

Собака Люська вскочила на стул рядом с Леськиным и стала так нервно потявкивать, точно вот-вот околеет от голода. Елисей взял с тарелки свиную косточку и сунул ей в пасть.

— Ради бога! — кокетливо всплеснула ручками ста­рушка № 2. — Ради бога, не делайте этого! Люська уже хорошо поужинала, а эти гостинцы только расстроят ей желудочек.

По Люська, пользуясь тем, что гость не знает поряд­ков, нахально требовала новых костей и с тявканья пе­решла на повелительный лай. Пришлось отправить ее на кухню.

— Какой у вас яркий свет! — сказал Леська.

— Это газированный керосин, — отозвался Попов.— Мы питаем им маяк, ну и, конечно, сами питаемся.

Он снова склонился над доской, долго думал, произ­нес «Борейша» и, выведя в люди ферзя, заставил древ­нюю ладью вернуться на свое место.