Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043 - Геннадий Карпов

– Отличная работа! Я вообще начал серьёзно подумывать – не перебраться ли мне в Бостон? А то эти болота, этот снег, эти французы, эти ондатры, мать их, куда ни плюнь! Надоела до чертей такая деревня! А эта башня в Торонто! Она же вот-вот свалится! Хочется глотнуть воздуха настоящей свободы! Я даже вот этим десяти неграм завидую! – я уже откровенно нёс ерунду, особо не задумываясь над тем, что болтаю, понимая, что слушателей у меня всё равно нет.

Я заварил кофе, и покрутился вокруг красной кофеварки. Аппарат оказался не намного меньше унитаза, и вот так начать разбирать его при ещё живых свидетелях было бы неразумно. Но Джулия своё дело знала туго: она налила себе третий стакан, закусила каким-то листиком салата, и попросила уложить её спать. Я довёл её до кровати. Она томно скинула с себя одежду и, раскинувшись, упала на спину. На ней остался только деревянный крестик на верёвочке, да следы от липосакции. У меня промелькнула мысль: зачем ей крест? Она верит? Во что? Во что они вообще могут верить, если у них нет души?

– А вот тут лежит моя любимая игрушка! – она перекатилась к краю кровати, и открыла тумбочку. Там лежал здоровенный чёрный вибратор.

– Классная штука! Вот бы мне такой – я бы тебе показал небо в алмазах! Нет, я точно перееду в Бостон! Дай-ка потренироваться! Скоро приду!

– Можешь потренироваться с Тони! Вы с ним быстро найдёте… общий…

Я накрыл Джулию одеялом. Та послала мне воздушный поцелуй, и через секунду захрапела. Я забрал вибратор, зашёл в туалет, и выкрутил крышку с надписью "Дайнэмикс". Кроме батарейки, приводов и пары пружин там оказался какой-то чёрный монолитный прямоугольник размером с зажигалку. Он не соединялся ни с чем, и был просто приклеен к внутренней стенке. Я завернул игрушку в пакет, взял свои вещи, и вышел из дома. Инженер широкого профиля сидел на скамейке, но уже не курил, и взгляд его был более осмысленным.

– Скажите, у вас есть автомобиль? – Я покрутил для наглядности руками в воздухе. – Авто! Би-би! Пока Джулия спит, я хотел бы прокатиться по городу. Вечером приеду с гостинцами, и мы отметим встречу! – маячил я руками, как глухонемому.

Нарк молча развернул ко мне не менее широкий анфас, и кивнул в сторону гаража. Я открыл двери, и увидел… "Хабар"! Правда, ярко красный, на больших колёсах, и с надписью "Сделано в Америке", но не узнать его было невозможно! Я подошёл к машине вплотную, и сказал тихо по-русски:

– Стоять! Голос!

Машина приподняла пузо, и загудела. Я открыл ворота, выехал на улицу, прикрыл двери гаража, и поехал на север. Навигатор рассказал мне маршрут, после чего я его выключил от греха, чтоб лишний раз не светиться на хитрых радарах полиции, тем более, что направление к канадской границе указывалось на знаках вдоль дороги через каждые двадцать – тридцать миль. Через три часа на трассе возникло скопление грузовиков. Я остановился у обочины, взял вещи, сказал: "Сидеть!", похлопал "Хабара" по капоту, и подошёл к ближайшему тягачу. В кабине сидел толстый темнокожий бородач, и слушал какой-то старый убойный рок. На просьбу подбросить меня до Монреаля он ответил, что подбросит без проблем, если я не террорист, и меня не остановят на таможне. На границе мы простояли четыре часа, но в итоге шлагбаум перед нашей фурой поднялся, и мы пересекли канадскую границу двадцать шестого июня две тысячи сорок седьмого года. (Ну, надо же так совпасть!) Всё внимание американских пограничников было приковано к грузам и людям, переходивших границу со стороны Канады. Там стоял шум, гам, одни грозили адвокатами, другие – автоматами. На людей, едущих из штатов, обращали внимание только канадские погранцы. Нескольким туристам перед нами они дали от ворот поворот. Но у нас с документами было всё гладко. Поэтому наша проверка заняла не больше пятнадцати минут. В фуре у бородача оказались конфеты и печенье. На мой паспорт глянули, пробили по базе, и тут же махнули рукой, мол – давайте, двигайтесь, не отвлекайте людей от важных дел!

За всю дорогу до Монреаля бородатый не проронил ни слова. Он кивал в такт грохочущей музыке, и не обращал на меня ни малейшего внимания, за что я ему был очень благодарен. Потому что, спроси он меня: "Куда направляешься?" – я бы, наверно, ответил: "Братан! Ты не поверишь! Домой! Во Владик!" – и расцеловал бы его в бороду.

В Монреале я сначала хотел поискать российскую дипмиссию, но увидел будку видеосвязи, и позвонил дяде Уэйну. На экране появилась его супруга. Я спросил её – не сможет ли она позвать дядю Уэйна? На что она ответила вопросом на вопрос: откуда я звоню? Я сказал, что из Монреаля. Она попросила уточнить адрес. Я сказал, что стою в будке на автовокзале, рядом небоскрёб с надписью "Канадский национальный банк" и большая реклама фирмы "Кэнон". Елена Петровна записала всё на бумажку, и велела от будки далеко не уходить.

Я вышел на улицу, и стал ждать. Эти пятнадцать минут были, пожалуй, самыми долгими в моей жизни! Когда около меня остановилось такси, и из него вышел дядя Уэйн и ещё какой-то невзрачный гражданин в шляпе и сером костюме, я боялся, что разревусь. Я, как тогда, в Мексике, ткнулся лицом в плечо хохла и сказал:

– Дядя Уэйн! Как я рад тебя видеть!

– Молодец, племяш! Не подвёл, прорвался! Едем, нас уже ждут!

Мы сели в такси, и через полчаса были в российском представительстве. Там я прожил четыре дня. Я рвался домой, но товарищи попросили подробно рассказать всё виденное и слышанное по горячим следам. На это ушло ровно четыре дня! Мне задавали разные вопросы, а я отвечал. Серьёзные дядьки то выпучивали глаза, то давились со смеху. Я объяснил, зачем притащил чёрный прибор ночного пользования, и его тут же унёс какой-то мужичёк в очках. На вопрос – нашёл ли я своего отца? – я ответил, что – нет. Отец умер.

– Это точно? Ты проверил информацию? – спросил меня тот товарищ, что сидел за рулём такси, капитан Лалетин.

– Это абсолютно точно! – спокойно ответил я. – Отец умер. Недавно.

Лалетин внимательно посмотрел на меня, и спокойно заметил:

– Ну, умер, значит – умер. Так и запишем.

В остальном я говорил чистую правду. Про Григорьева с Михалкиным, про негров, про Джулию. Моих собеседников интересовали такие мелочи, о которых я бы и не подумал рассказывать! А они всё спрашивали, и спрашивали, и спрашивали.

А ещё я спал. Оказалось, что я дико хотел спать! Я спал по десять часов в сутки, и просыпался только тогда, когда меня начинали трясти за плечо и говорили что-нибудь типа: "В спячку вам ещё рано! Лето на дворе!" или: "Пощупайте у него пульс! Живой человек столько спать не может!"

Пару раз мне удалось перед сном посмотреть новости. Там между делами сообщалось, что очаг напряжения на Гавайских островах ликвидирован, жизнь входит в нормальное русло, российские и китайские военные держат ситуацию под контролем. С ними сотрудничают бывшие руководители администрации и некоторые офицеры, среди которых я увидел майора Бэнкса. Как мне показалось, он был в той же одежде и слегка навеселе. В репортаже о разминировании береговой линии мельком показали, как Бэнкс вместе с парой наших военных стоит на пляже, и что-то им показывает, держа в руках кипу бумаг.

Ещё мне сообщили, что Паша уже дома, и ждёт меня. Я представил, как встречусь с его матерью, и мне захотелось провалиться сквозь землю. Моя мама была в курсе, что я скоро возвращаюсь, но без подробностей. Звонить ей я не стал: приеду – сам схожу за горбушей на рынок, а потом мы спокойно сядем, и поговорим о некоторых технических разработках, в которых мать имела счастье в своё время поучаствовать. Также я узнал, что наша угнанная подлодка цела, и в несколько потрёпанном виде её везут на сухогрузе во Комсомольск на ремонт. Ну и, конечно, я поговорил с женой и дочкой! После всевозможных писков, визгов и криков "Ура" Маша пообещала прилететь во Владивосток первым же рейсом, как только я окажусь дома. И она обязательно обнюхает меня с макушки до пяток, прежде чем расцеловать в той же последовательности. Доча похвасталась, что с одной бабушкой говорит на мамином языке, с другой – на папином, а с кроликами – на "крольчачьем". И все её прекрасно понимают!

Пассажиров на рейс Монреаль – Владивосток было много, но через полчаса все уже сидели на местах. Стюардесса (Мисс Аэрофлот, не иначе!) попросила временно пристегнуться, и "Ильюшин", коротко разогнавшись, взял курс на Владик. Дозаправились в Калгари, и вскоре под крылом "Ила" потянулась бескрайняя водная гладь. Меня посадили к иллюминатору, а два кресла ближе к проходу заняли крепкие корреспонденты из нашего представительства. Всю дорогу они читали что-то по своим электронным книгам, и сколько раз я засыпал, просыпался, обедал – а эти двое так и сидели бодрячками, иногда бросая взгляды по салону, и вновь утыкаясь в чтение, словно полёт продолжается каких-то пять минут, а не тринадцать часов.

В международном аэропорту "Владивосток" меня сразу посадили в чёрный "Газ" со шторками на окнах, и довезли до дома. Человек, встретивший меня у трапа, представился Максимом Алексеевичем, пожал мне руку своей здоровенной сухой лапой, и сказал, что ему поручена моя персона. Поэтому он временно изымает мой "Ругер" (Разрешение на его покупку и ношение хоть и качественное, но липовое, да и вообще – амерское! Надо сделать наше.), даёт мне три дня на то, чтобы пообщаться с мамой и друзьями, а потом приглашает по такому-то адресу в кабинет такой-то. Там мы обсудим мою предстоящую учёбу на юрфаке, переезд семьи из Мексики, и прочие незначительные детали, которые называются – обычная, трудная, но такая интересная и разнообразная – жизнь.