Убийца Шута - Робин Хобб

– Нет, – сказал я снова, твёрдо. Я не желал заниматься «другими делами», к которым он мог бы меня вернуть. Также он не должен был видеть моё умственно отсталое дитя.

– Я счастлив на своём месте, Чейд. Я в мире с самим собой и не намерен ничего менять.

Он шумно вздохнул.

– Что ж, очень хорошо. Очень хорошо.

В его голосе внезапно прорезалась старческая обида. Совсем я расстроился, когда он добавил:

– Я буду скучать, мой мальчик. Не осталось никого, с кем я могу говорить также свободно, как с тобой. Я подозреваю, что мы вымирающая порода.

– Думаю, ты прав, – согласился я и не добавил, что, возможно, это хорошо.

Чейд и я оставили нашу дискуссию там. Я думаю, он, наконец, принял тот факт, что я отошел от внутренней политики Баккипского двора. Я бы приехал в случае необходимости, но я больше никогда не буду снова жить в замке и не буду принимать участие во внутренних обсуждениях. Розмари придется взять эту роль себе, а за ней настанет время нового ученика, которого они выберут. Им не будет ФитцВиджилант. Я подумал, будет парень разочарован или же почувствует облегчение.

В последующие месяцы я боялся и, в то же время, ждал, что Чейд снова попытается вернуть меня. Он не сделал этого. Свитки доставлялись для переводов, а мои работы отправлялись обратно пять или шесть раз в год. Дважды его курьеры оказывались учениками Скилла, которые прибывали и отбывали сквозь колонны. Я отказался реагировать на его провокацию. Когда это произошло во второй раз, я уточнил у Неттл, была ли она в курсе. Она сказала не многое, но после это его посыльные прибывали на лошадях.

Хотя Неттл часто связывать со мной, а иногда и Дьютифул, Чейд, казалось, решил освободить меня. Но иногда, в случайные моменты бодрствования, я задумывался, был я разочарован или же ощущал облегчение от окончательного освобождения от темной стороны политики Видящих.

Глава девятая. Детство

С Лантом дела обстоят именно так, как я и боялся. Он абсолютно не пригоден для тихой работы. Когда я впервые сказал ему о том, что завершаю его обучение и собираюсь подыскать более подходящую для него должность, я оказался абсолютно не подготовлен к тому, насколько глубоким будет его печаль. Он умолял нас с Розмари дать ему второй шанс. Против своей воли я согласился. Вероятно, сердце мое становится мягче, а разум слабее, потому как мной явно двигала не доброта. Мы продолжили обучать его физическим навыкам и необходимой базе знаний. У него очень ловкие руки и пальцы, он проворный, но не может быстро запомнить рецепты, которыми нужно владеть в совершенстве, чтобы в любой момент применить их на практике. И все же, признаюсь, я рассчитывал, что парень пойдет по моим стопам.

Розмари не так сильно в нем сомневалась и предложила испытать его. Я дал ему задание украсть и он выполнил его. Розмари предложила легкое отравление. Его целью был никто иной, как охранник. Мы сказали ему, что этот мужчина брал взятки и активно шпионил для Калсидийского дворянства. Тем не менее, по прошествии трех дней и отличных возможностей, Лант не справился с выполнением своего задания. Он пришел к нам пристыженный и подавленный. Он просто не смог заставить себя прекратить чью-то жизнь. Я воздержался и не стал говорить ему, что "яд" был всего лишь отличной специей и не причинил бы мужчине никакого вреда. Я рад, что мы испытали его на ком-то, кто в действительности не представлял ни для кого угрозы.

В результате Лант понял, что для этой профессии он не подходит. К моему удивлению, он сказал мне, что не возражает против того, что перестанет быть моим учеником если только не потеряет мою дружбу! И, для того, чтобы облегчить для него этот переходный момент, я решил, что оставлю его на какое-то время в Баккипе. Я позабочусь о том, чтобы он получил достаточное образование для того, чтобы быть наставником, и тренировки с оружием, которые приведут его в форму, чтобы также быть и телохранителем.

Только тебе я могу признаться в том, что я очень в нем разочарован. Я был так уверен, что нашел достойного приемника. К счастью, нашлась еще одна кандидатура и началось ее обучение. Похожее, что у нее есть способности, но также было и с Лантом. Поживем увидим. Я говорю тебе все это, конечно же с глубоким доверием к твоему благоразумию. Странно, что однажды, я учил тебя не доверять такие вещи бумаге, а теперь вижу в этом единственный способ, который дает мне уверенность в том, что никто из нашей группы не узнает о моих мыслях. Как меняются времена!

Не подписанный и никому не адресованный свиток

Ох, многое мы открываем для себя и многому учимся, но слишком поздно. Хуже этого только секреты, которые вовсе секретами не являются и горести, с которыми мы живем, но не признаем их друг перед другом.

Пчелка была не тем ребенком, о котором мы оба мечтали. Я скрывал свое разочарование от Молли и я думаю, что она делала то же самое. Тянулись месяцы а потом прошел и год, и я не замечал больших перемен в способностях нашей дочери. Молли не позволяла никому ухаживать за ребенком и держала свою боль в себе, это состарило ее и негативно сказалось на здоровье и душевном состоянии. Я хотел помочь ей, но ребенок избегал моих прикосновений. Какое-то время я был в мрачном расположении духа, потерял аппетит и не хотел ничем заниматься. Под конец каждого дня, меня мучили головные боли и изжога. Я просыпался ночью и сон никак не шел ко мне, только беспокойства о ребенке. Наша малышка оставалась малышкой, маленькой и пассивной. Стремление Чейда спланировать ее образование и возможное замужество теперь стало для меня горестно сладким воспоминанием. Было время, когда мы могли надеяться на такие события. Но прошедший год разрушил все наши мечты.

Я не помню сколько лет было Пчелке, когда Молли впервые не выдержала и разрыдалась в моих объятиях. - Мне жаль, мне так жаль, - сказала она, и я не сразу понял, что она винила себя за нашего недалекого ребенка.

- Я была слишком стара, - проговорила она сквозь слезы, - И она никогда не будет нормальной. Никогда, никогда, никогда.

- Давай не будем спешить, - сказал я со спокойствием, которого не испытывал. Почему мы скрывали друг от друга наши страхи? Возможно потому, что делясь ими, как сейчас, мы делали их реальными. Я старался отрицать их. - Она здорова, - сказал я Молли, пока она рыдала у меня на плече. Я склонился, и прошептал ей на ухо: - она хорошо кушает. Она спит. У нее гладкая кожа и ясные глаза. Она маленькая и, возможно, несколько медлительна, но она вырастет и -

- Прекрати, - попросила она меня тонким голосом. - Прекрати, Фитц. - она немного отстранилась и посмотрела на меня. Волосы прилипли к ее мокрому лицу, словно траурная вуаль. Она вздохнула. - Притворством ничего не изменишь. Она недалекая. И не просто недалекая, но еще и слабая. Она не переворачивается и не держит головку прямо. Она даже не пытается. Она просто лежит в колыбельке и смотрит. Она даже практически не плачет.

И что же я мог на это ответить? Она родила семерых здоровых детей. Пчелка была первым моим ребенком, за которым я ухаживал.

- Она правда так сильно отличается от того, какой она должна быть? - спросил я беспомощно.

Молли медленно кивнула -

И всегда будет отличаться.

- Но она наша, - я мягко возразил ей. - Она наша Пчелка. Возможно, она такая, какой ей суждено быть.

Я не знаю каким образом она услышала мои слова. Я знал, что не заслужил ее реакцию, когда она вдруг снова расплакалась и крепко обняла меня, и спрашивала, уткнувшись в мою грудь: -

Значит, ты не так сильно разочарован ей и не стыдишься ее? Ты все еще любишь ее? Ты все еще любишь меня?

- Конечно, - сказал я. - Конечно и всегда, - И даже не смотря на то, что я утешил ее скорее случайно, чем намеренно, я был рад, что мне это удалось.

Тем не менее, мы отворили дверь, которая не могла оставаться запертой. Как только мы признали, что наша маленькая девочка, скорее всего, останется такой навсегда, нам пришлось начать говорить об этом. Однако, мы не обсуждали это в присутствии слуг или при свете дня, но по ночам, лежа в нашей постели, когда ребенок, который был причиной наших душевных мук спал рядом в своей колыбельке. Потому как хоть мы и признавали это, но принять не могли. Молли списывала это на свое молоко и пыталась уговорить крошку питаться коровьим, а затем и козьим молоком, но без особого успеха.

Здоровье ребенка приводило меня в замешательство. Я выходил и вырастил много маленьких созданий за свою жизнь, и все же я никогда прежде не встречал таких, которые бы ели с таким аппетитом, хорошо спали, лучились здоровьем, но не росли. Я пытался заставить ее шевелить ручками и ножками, но быстро понял, что она совсем не хотела, чтобы я заботился о ней. Предоставленная сама себе она вела себя тихо и мирно, отказываясь смотреть на меня, когда я склонялся над ней. Если же я поднимал ее на руки, она отстранялась от меня и со всей силой пыталась вывернуться из моих рук. Если же я упорно продолжал держать ее и сгибать ее ножки и шевелить ручки, она быстро переходила от рыданий к гневному крику. Через какое-то время Молли упросила меня прекратить свои попытки, потому что опасалась, что я причиняю ей боль. И я уступил ее желанию, хотя Уитом я не ощущал чувства боли с ее стороны, только тревогу. Тревогу от того, что отец хочет взять ее на руки. Могу ли я выразить какую боль это причиняло мне?