Отрок. Женское оружие - Евгений Красницкий

— За что вас так?

— Нас — ни за что… за то, что были соседями Славомиру, отцу Татьяны. Ну так по-хорошему, конечно, не Лисовины это начали. Ты же Татьяну в Ратном видела, да? — Аринка молча кивнула. — Когда Лавр ее увозом замуж взял, Славомир до небес взвился, хотя и по обычаю это, и выкуп ему привозили, все честь честью. А его заело, вишь, так очумел, что дочь проклял и покойницей считать велел.

— Как это — покойницей? Как так можно-то — свое же дитя?

— А вот так. За то, что замуж в христианское село пошла и сама окрестилась. Вражда меж их родами давно была. Сколько лет уж прошло, а он так и не простил. Говорят, напал в лесу на лисовиновский обоз, вот и потерял все. И сам погиб, и всех мужей, что с ним ушли, там же положил. Они-то сгинули, а ответили за все мы — Корней сотню поднял и Кунье городище разорил. Воины! — зло усмехнулась Плава. — Они воюют, а бабам расхлебывать. Вот и за Славомирову месть сколько народу расплачивается — почитай, одни бабы и детишки. Всех в полон взяли.

— А стариков куда дели? — медленно спросила Аринка, уже со страхом ожидая ответа. Впрочем, хоть тут самого страшного не услышала.

— А не осталось у нас стариков — моровое поветрие всех подчистую вымело. Остались только мужи постарше, которые со Славомиром не пошли — вот они и выжили. Всех в Ратное привели — холопами. Вот так вот: жили — хозяевами себе были, а сейчас та же Загляда боярыней стала, а ее подружки закадычные — холопки на соседнем подворье.

— Загляда? Кто это?

— Ой, да Татьяна — она же крестилась, как вышла замуж за Лавра, за сына Корнеева. Ее снохи — жены… — Плава запнулась, — вдовы ее братьев боярыней ее величают, ластятся к ней — сотник их семью, весь Славомиров род к себе на подворье взял, родней объявил, а их прежние соседи теперь у них же в холопах. Вот так вот, Арина: один старый пень ума лишился, а у скольких семей жизнь поломалась. И у меня — тоже.

— Но вы же сейчас вроде вольные?

— Сейчас — да. Только не все. У меня ведь две дочки было, две… всего полгода назад…

Ох и сильна была повариха духом! Даже лицом не дрогнула, словно окаменела, а у Аринки комок в горле стоял — чувствовала, про страшную беду сейчас услышит. Поняла внезапно — как бы не впервые Плава об этом сейчас вслух будет говорить. От ее рассказа выть хотелось, а та продолжала все так же внешне спокойно, словно рассказывала о чем-то обыденном:

— Старшая в меня была. И повадкой тоже. Хозяин полез к ней под юбку… по праву своему. Не стерпела — в рожу ему вцепилась, жаль, глаз совсем не выцарапала… А по закону, знаешь же, наверное, как с холопами, поднявшими руку на хозяина, поступают? Вот и с ней… И нас смотреть заставили, как Бурей ее кнутом забил да в прорубь скинул. Она у меня красивая была, не хуже вон тебя…

А Рада с тех пор никак от ужаса не отойдет, от мужей и отроков шарахается, боится всех, а пуще того — щелчков кнута не переносит, совсем тогда с ней плохо становится. Хорошо еще здесь мы живем, не там… Да еще лекарка здешняя, Иулия, помогла. Раньше-то Рада даже на улицу боялась выходить, но Иулия ее из страха как-то потихоньку вытягивает. Ее сейчас здесь нет, кабы не ты, уж и не знаю, что делать бы тогда, хоть в Ратное вези… Молода у нас лекарка, совсем еще девчонка, но не проста — некоторые отроки ее больше, чем наставников боятся. Сам Михайла с нее глаз не сводит…

— А как же вы вольными-то стали? — тихонько спросила Аринка. О казненной дочери, поняла, лучше сейчас не заговаривать.

— Как освободились? — Плава невесело усмехнулась. — Михайла и помог, выкупил нас, как узнал, что случилось. Да не просто так, а оружный приехал, чуть не пришиб того гнуса. И Корней Агеич поддержал его. На них я зла не держу — Корней по закону рассудил, не мог он иначе. А потом Роська… видела отрока? — Плава улыбнулась уже по-доброму. — Хороший он парнишка, только уж больно в Христа уверовал… истово. Он Михайлу и упросил нас освободить, потому как сам из холопов. Его Михайла раньше выкупил, окрестил, а уж Роська — нас, вроде как в память о своем освобождении, в благодарность своему Христу. Потом нас сюда определили, в крепость. Жаловаться вроде и не на что — боярыня не обижает, да вот Рада моя… Спасибо тебе еще раз за дочку! — и поклонилась низко.

В тот вечер они долго просидели вдвоем. Аринка свою историю Плаве тоже рассказала. И тоже впервые заговорила про ту боль, что мучила ее со дня смерти родителей. Высказалась, и как будто отпустило ее немного. Они с поварихой не плакались друг другу, не утешали одна другую, даже не искали утешения, но словно две беды свои сложили и разделили, и оттого хоть чуть-чуть, но обеим легче стало. И пусть про Андрея на этот раз не было сказано ни слова, но Аринка об заклад могла побиться — сейчас уже Плава его зверем бессмысленным не назвала бы.

А вот про свою встречу с Простыней, случившуюся в тот же день вскорости после истории с Радой, Аринка Плаве рассказывать не стала. Да и никому вообще. Не из-за самого Простыни, конечно, другое там было. И вот это-то другое ее встревожило не на шутку, так как чувствовала — не кончится на этом, да и она сама не промолчит, но вот как с боярыней о таком поговорить, чтобы та услышала ее и поверила — еще не знала.

Тогда от кухни, торопясь вернуться в девичью, она пошла коротким путем, меж завалов бревен, что возвышались по всему крепостному двору, как телеги на торгу, и недостроенных изб. И, завернув за угол какого-то сруба, наткнулась на очень неприятную картину. Аринка аж передернулась от внезапно нахлынувшего на нее чувства тревоги.

Возле бревен стояла весьма странная троица: девчонка лет восьми, мальчонка чуть постарше с робким выражением лица и Простыня. Взрослый муж, и так производивший тягостное впечатление из-за своего бессмысленного взгляда, сейчас был не на шутку испуган: стоял, как-то нелепо сжавшись, втянув голову в плечи, и беспомощно хлопал полными слез глазами. Еще чуть-чуть — и тихо заскулит, как обиженный щенок. И самое главное — его взгляд был намертво прикован к лицу девчонки, а та явно наслаждалась происходящим, как злой ребенок, забавляющийся живой игрушкой. Да и мальчик, стоящий рядом с ней, кажется, получал удовольствие от такой жестокой игры. Аринке даже показалось, что его подружка все как раз для него и затеяла. И будто подтверждая ее мысли, она повернулась к своему приятелю и хихикнула:

— Саввушка, чего его еще заставить? Хочешь, он порты сейчас обмочит?

«Да что ж это? Ну да, такого, как Простыня, окоротить недолго, но разве с живыми людьми играют? Да еще ТАК. Она же его ведовским взглядом морочит!»

Этих двух детей Аринка уже видела, издалека правда, а Анютка тогда пояснила:

— Это Саввушка — сынишка Алексея. Он блажной, испугали его сильно, теперь не разговаривает и боится всех. А с ним Красава — внучка Нинеи, волхвы, она ее к нему приставила, чтоб лечила его. И он при ней присмотрен. Матушка попросила.

Еще тогда Аринке подумалось:

«Лечит? Ну не сама девчонка, наверное, через нее волхва его своей ворожбой исцеляет, бабка рассказывала — так можно делать. Но как боярыня решилась? Знает или не знает, ЧЕМ такое лечение обернуться может? Или знает, но надеется вовремя отобрать у них мальчонку? Видно, совсем уж ничего не помогало, раз к волхве пошли, та им хоть какую-то надежду дала».

Но не стала в тот раз лезть к Анне с вопросами — не учить же боярыню, а при случае решила исподволь все-таки выяснить — понимает ли та до конца, КАК и ЧЕМ волхва лечит, а уж потом решать — говорить с ней про то или нет. Однако то, что сейчас происходило, ни в какие ворота не лезло! Не могла этой поганке бабка такого позволить, никак не могла!

— Ты что же это делаешь?! — не выдержала она. Шагнула к девчонке и схватила ту за ухо. Крутанула не сильно, но вполне ощутимо — так разозлилась на маленькую негодяйку, да и отвлечь ее надо было, чтобы с несчастного Простыни морок сняла. Может, и подзатыльник бы дала, да увидела испуганные глаза Саввушки и его пожалела, отпустила охнувшую от неожиданности девчонку. — А ну прекрати!

Та зашипела змеей, отскочила и, скривив губы, не столько испуганно, сколько с вызовом уставилась прямо в глаза совсем не детским обволакивающим взглядом.

«Чего это она еще удумала, дрянь эдакая? Меня тоже своим ведовским взглядом давить пытается? И ведь не опасается применять свое умение в полную силу… Только какое там умение-то! Она же им еще как следует и не владеет, сразу чувствуется, да и силенок маловато. Ах ты, поганка мелкая! Зря ты так, девонька, ой, зря…»

Аринка, погасив гнев, усмехнулась прямо в лицо нахальной девчонке и не подумав отводить глаза.

— Так это ты волхвы внучка? А она знает, чем ты тут развлекаешься? Да еще и без умения!

Мысленно представила каменную стену: еще в детстве училась защищаться от таких взглядов. Поставила эту стену между собой и Красавой и увидела, как глаза у нее сразу вспыхнули удивлением и наконец стали обычными детскими, обиженными, словно ее подразнили забавой или лакомством, да в последний момент их отобрали. И еще — испугалась она. Особенно когда Аринка ее бабку помянула — глазенки забегали растерянно. Совсем нехитрый Аринкин прием ее смутил, хотя ведовской взгляд она уверенно применяла, не первый раз, видно, людей морочит, не только несчастного Простыню. Понятно, своевольничает малявка, да и не сталкивалась еще ни разу с тем, что кто-то может ей не подчиниться, тем более вот так — когда с ней, как с обычной нашкодившей девчонкой обошлись. И, похоже, именно это на нее подействовало отрезвляюще, а вовсе не сильный щипок за ухо.